Нецарь м мертвечина: слова последних двух недель

          Два раза в месяц колумнист «Сноба», филолог Ксения Туркова выбирает главные новые слова русского языка. Это — 51-й выпуск «Словарного запаса»
          Первые недели мая 2018 года запомнятся нам прежде всего лозунгами. Причем лозунгами новыми и довольно удачными с точки зрения продолжительности жизни в языке. Один из них — «Севернее Кореи». Это лозунг с ежегодной «Монстрации» — пародии на парад, которую сами организаторы называют «шествием абсурда». Однако надпись «Севернее Кореи» совсем не выглядит абсурдной, а напротив, кажется очень точно описывающей российскую действительность. Такой лозунг вполне можно было бы представить, например, на другом майском митинге — в защиту мессенджера Telegram, который, в свою очередь, тоже запомнился массой креативных плакатов и примерами языковой игры. «Так плохо, что даже интроверты здесь», — написали на плакате участники акции протеста.
          Последний раз такой всплеск языковой игры, но, конечно, мощнее, мы наблюдали во время протестов 2011–2012 на Болотной и Сахарова. Это было время бурного языкового творчества, и тогда казалось, что именно это творчество как элемент карнавала способно победить и «жуликов и воров» в частности, и косность системы в целом. Тогда смех и креатив казались действенным методом и в каком-то смысле им были. Помню, как публицист, общественный деятель Ирина Ясина говорила мне в интервью, что главной смысловой оппозицией того времени считает глаголы «креативить» и «валить». Не надо «валить из страны», надо «креативить» — и все может получиться.

          Но тогда, в 2011 году, еще не было ни «закона подлецов», ни Украины, ни Сирии, ни «Боинга», ни антисанкций — и вообще, много чего не было. Абсурд жил если не на огороженной территории, то, по крайней мере, уж точно не везде.

          Сейчас, в 2018-м, когда абсурдом пропитался воздух, а отличить фейк от реальной новости невозможно, митинг в виде карнавала выглядит беспомощно. Плакаты, с которыми выходят митингующие и на монстрацию, и на демонстрацию, способны восхитить языковой игрой, но они больше не кажутся действенными.

Без царя в голове?

          Впрочем, за первомайскими митингами с их точными, но абстрактными и безадресными формулировками, последовал другой — серьезный. Прямо перед инаугурацией Владимира Путина на улицы вышли участники акции «Он нам не царь».

          Это, конечно, уже совсем не карнавальный лозунг.

Он обращен (хоть и с помощью местоимения «он») к конкретному человеку и содержит отказ признавать этого человека пожизненным правителем.

          Но, несмотря на то что этот лозунг, казалось бы, бьет точно в цель, в нем чувствуется какой-то второй план, который, вероятно, не считывают даже сами участники акции.

          «Он нам не царь? А кто тогда царь?» — задавали справедливый вопрос некоторые пользователи фейсбука.

          И действительно, в этом что-то есть. Если я на кого-то сержусь и говорю: «Я тебе не Ксюшечка!», это подразумевает, что кто-то так меня может называть, но только не тот человек, который сейчас ко мне обращается и на которого я рассердилась.

          Конструкция «Он нам не царь» подразумевает, что этими «полномочиями» можно наделить кого-то другого. Повод задуматься: может быть, царь нам все-таки нужен?

Мертвечина и охранительство

          Тем временем тот, к кому был обращен лозунг протестующих, на этой неделе тоже пополнил актуальный словарь. В своей инаугурационной речи Владимир Путин несколько раз произнес одно из своих любимых слов — прорыв (прорывной) — и призвал отвергнуть «дремучее охранительство и бюрократическую мертвечину».

           Эти слова всем запомнились, а многими были восприняты как сигнал. «Наверное, все-таки будет отход от “скреп”», — с оптимизмом писали пользователи соцсетей.

          Предугадать, к чему будет «подход»,  а от чего «отход», в российской действительности довольно сложно. Но что можно сказать с определенностью, так это то, что Путин здесь применяет один из своих любимых риторических приемов — отзеркаливание. Я называю этот прием «говоришь на меня, переводишь на себя».

           Охранительство, дремучесть, мракобесие, мертвечина (во всех смыслах — и как застой в развитии страны, и как культ войны и смерти) — все эти признаки часто называют признаками действующего режима. И именно их называет Путин, как бы обвиняя во всем этом некие силы, которым он, как передовой лидер, конечно, не даст ходу.

           При этом, обещая всяческие прорывы и борьбу с «мертвечиной», Путин оставляет на посту премьер-министра уже тоже переходящего в разряд вечных Дмитрия Медведева.

          В каком-то смысле политический язык в России уже давно переплюнул язык оруэлловской действительности. Мы пошли дальше утверждения, что мир — это война. Власть говорит нам: «Старое — это новое, дремучее — это просвещенное, а мертвое — это живое».