В.Распутин: «Как только мы откажемся от наших ценностей, Россия провалится в черную дыру истории»

Эти слова были сказаны 20 лет назад, но наше общество до сих пор определяется с ценностным выбором. Идти на Запад, на Восток, остаться «одинокой полукровкой» на историческом перекрестке? Так до сих пор и гадаем. Может, поэтому и актуальны мысли Распутина. Интервью у него я взяла в конце аж 1997 года, случайно встретив в вестибюле Совета Федерации, где была развернута экспозиция работ фотохудожника Анатолия Заболоцкого. Он оформлял книги Солоухина, Астафьева, Белова, вместе с автором "Прощания с Матерой" путешествовал по Сибири и русскому Северу. По случаю вернисажа своего старого товарища Распутин впервые оказался в верхней палате парламента. А тут на зверя и ловец выбежал. Короче, вот это длинное-длинное интервью.

«Я всегда работал медленно, всегда работал мало»

– Валентин Григорьевич, какое у вас настроение? Вы что–то пишете? Чем сейчас живете?

– Я всегда работал медленно, всегда работал мало, если говорить о результатах. Сейчас пишу рассказы. Вышла книжка. В 1997-й, юбилейный год, двухтомник выходил, где вместе со старыми вещами есть и новые рассказы. Серьезная литература теперь не замечается. Потому что тиражи журналов и книг совершенно мизерны. Или наоборот – поэтому. Слово произносится, а круги от него не расходятся и все остается там, где появляется. Если книжка вышла, скажем, в одном районе Москвы, то в этом районе и оседает. Она даже по столице не распространяется. Если вышла где–то в провинции, – тем более. Так что читатель уже, как правило, не может следить за тем, что делает писатель.

– И вы лично на себе чувствуете спад этого интереса?

– Конечно, особенно в сравнении с 1985–1987 годами, когда на встречи с писателями собирались тысячные аудитории, а журналы и книги издавались астрономическими тиражами. Сейчас всего этого нет, естественно. Но уже и иная ситуация, чем два–три года назад. Сегодня снова появляется интерес к литературе. Хотя слово, казалось бы, полностью обесценено. Этому помогла радикальная либеральная интеллигенция, да и вы, журналисты. В определенной степени. Слово потеряло почти всякое значение, ему перестали верить. А сейчас все–таки намечается какой–то перелом в сознании людей.

Свиридов, Гаврилин, Доронина выдержали испытание...

О «новых русских» я не говорю. Это особый тип человека. Чем он занимается, мне как–то не хочется знать в приближении. А так вот люди приходят, интересуются, если тем более у писателя есть добрая слава. У меня подряд были поездки в Вятку, в Омск, где проходил пленум Союза писателей. Огромное стечение публики на встречах с литераторами.

В Иркутске, где мы уже четыре года проводим Дни русской духовности и культуры с участием известных писателей, постоянно аудитория прибывает. Внимание появляется к тем, чьи имена как бы выдержали испытание нашим временем. Это особенно важно.

– Кого бы вы могли назвать среди них?

– Ну, многих. Союз писателей России у нас сейчас не один. Мы сами точно не знаем, сколько их. То ли три, то ли четыре, а может быть, даже девять. Союз писателей России включает примерно 94–95 процентов всего прежнего российского Союза. Это единомышленники по жизненной философии и отношению к нынешней судьбе России.

Если говорить о деятелях культуры, это тот же Георгий Васильевич Свиридов, Гаврилин в Петербурге, Татьяна Доронина, которая в сущности спасла театр в эпоху, когда на сцену грязь полезла. Николай Бурляев, который до сих пор похож на юношу, спасает отечественное кино. Он проделал огромнейшую работу, создав фестиваль «Золотой витязь». Как ему удается находить деньги?! Документальное кино переживает расцвет. Оно показывает судьбу России, мне кажется, вернее, чем кино художественное.

Скоро другая часть деятелей культуры будут проводить свой конгресс интеллигенции. Хотя бы одного человека из другого лагеря пригласили. Понятно, что это будет за «культура».

«После выхода из СССР окраинные республики, думаю, поняли, кто был донором»

– Извините, я задам неделикатный вопрос. В пору своего депутатства вы однажды произнесли роковые слова о том, что России надо отделиться от союзных республик. И чем же они отозвались?!

– Ничего неделикатного в вопросе нет. Уже много раз я разъяснял, что это было сказано, когда определенные силы окраинных республик Советского Союза вопили, что Россия из них сосет кровь.

На первом съезде народных депутатов, продолжавшемся почти две недели, это повторялось изо дня в день, и я тогда не выдержал и сказал, что если вы считаете, что Россия живет за ваш счет, мы можем выйти из состава Союза и тогда посмотрим. Это не предложение было, а риторическая фигура. Националистические настроения тогда проявлялись очень горячо. Пожалуйста, они получили независимость и, думаю, теперь поняли, кто был донором.

– Можно ли метафору вашего «Пожара» распространить на нынешнюю российскую ситуацию?

– Повесть, изданная в 1985 году, говорила о необходимости перемен, нравственного и духовного оздоровления общества. И «Печальный детектив» Астафьева, и мой «Пожар», и позже «Так жить нельзя» Говорухина утверждали, что страна нуждалась в перестройке, как ее ни назови, в реформах. Но – путем эволюции, а не разрушения нашего дома. Тем более нельзя жить так, как теперь. Мы на пепелище, да, но еще не на кладбище, не в могиле. Рановато по нас отходную петь. Все еще может измениться. Сила для этого есть. Россия, особенно провинциальная, как партизан, в леса ушла, в глухую оборону. Она как бы отслоилась от государства, она не по своей воле не несет государственную службу, а спасает себя. Ее к тому вынудили. Москва бросила провинциальную Россию. Но если человек почувствует заинтересованность государства, он вернется, и тогда легче будет и самому государству. Я верю, что это случится.

– А кроме веры вы видите какие–то осязаемые признаки грядущего воскресения России?

– В свое время Шмелев в «Солнце мертвых» сказал, что человек «должен уцепиться и не даваться». Вот уцепились люди за что–то и не даются. Никому и ничему. Терпения и силы у человека гораздо больше, чем нам представляется. В этом спасение.

Россия всегда была алогичной, с западной точки зрения...

Я не согласен с философом Александром Зиновьевым, который весьма пессимистично смотрит на будущее России. С ним мы на одном «круглом столе» года два назад встречались. Он считает, что менталитет у нас полностью изменился, что русские переродились и полагаться на них нельзя. По западным меркам, может быть, он и прав. У него точный и наблюдательный, логически выстроенный и геометрический, я бы сказал, ум ученого. А Россия всегда была алогичной. Она жила по своим законам и не подчинялась устроениям, по которым существует остальной мир. На Западе думают, что наше дело пропащее. Ну а мы, мы бывали в худших положениях.

Судя по тому, что показывает телевидение, особенно НТВ, можно решить, что уже ничего живого не осталось. Только пепел. Вовсе нет! Я давно предлагал отказаться от телевизора ради нашей духовной нравственности. Этот призыв, разумеется, не мог иметь успеха, особенно в городах. А в деревне люди без моего призыва обходятся. Им его некогда смотреть. Они работают с утра до ночи. Плохо, конечно, что ребятишки видят срамные передачи.

А у нас в Сибири, стране электричества, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. Многие деревни остались без света. Местные электростанции работали на солярке, а ее сейчас не достать, она стала золотой. И люди живут при керосиновых лампах, с потухшими телевизорами...

– Валентин Григорьевич, когда человек заходит в магазин и видит много сортов колбас, за которыми когда–то стоял в очереди, он думает, что всё же это неплохо. А для молодежи, может быть, важнее всего именно удовлетворение первичных потребностей...

– Это сыграло свою роль в конце 80–х–начале 90–х годов, когда идеал наличия 20,30,50,60 сортов колбасы действовал на людей. А сейчас, когда они видят, что да, у нас тоже 20 сортов есть, но нет денег, чтобы это купить, происходит переоценка ценностей. Не стало очередей в магазинах, зато образовались очереди за рабочим местом.

В капитализме много абсурдов. Зачем человеку 20 сортов колбасы, когда достаточно 3–4?

– Мы капитализм учили по учебникам. При лобовом столкновении с ним в нынешней российской жизни вы открыли для себя что–то новое?

– В нем обнаружилось очень много абсурдов. Зачем человеку 20 сортов колбасы, когда достаточно 3–4? Я не один так думаю. Многие вещи переосмысливаются.

Вообще сейчас в мире происходит две совершенно страшные вещи. Первая – уничтожение природы. Сегодня тотального экологического движения в мире нет только потому, что человек озабочен добычей куска хлеба и ему наплевать, каким он дышит воздухом, какую пьет воду. Второй абсурд – расчеловечивание человека. Когда он все меньше и меньше представляет собой ту духовную ценность и подобие божие, которым призван быть. Он не становится лучше, он становится все хуже.

Пример. Весь мир влюбился в принцессу Диану. В том числе и мы. Газеты пишут о ней как о некоем идеале. Но, простите пожалуйста, ведь принцесса Диана вела развратный образ жизни. Почему–то об этом никто не задумывается, а смотрят только на ее красоту. На мои русские глаза – не настолько она красива, чтобы сходить по ней с ума.

Второй пример – певица Мадонна. Когда ей пришло время рожать, перед роддомом собрались тысячи фанатов. Хотя перед этим она все делала для того, чтобы десятки, сотни миллионов девочек никогда не рожали. Разве это не странно? Зачем собираться толпой, когда женщина рожает? Это говорит о том, что мир ненормален. И вот за этой западной цивилизацией мы, значит, бежим голышом. Надо разобраться и понять, что дальше следовать этим ценностям, нельзя, опасно.

Мы вступаем сейчас в третье тысячелетие, а сколько будет в нем «нет», никто не готов ответить. Что толку грезить о красочной витрине изобилия материальных благ? Для нее нужны ресурсы, а их становится все меньше. Грех соблазнять. И Россия, и Восточная Европа соблазнились. Нужно переходить на совершенно другой образ жизни, когда речь идет о достатке, а не об изобилии.

Я 15 лет кричал «не могу молчать»...

– Валентин Григорьевич, почему же вы, будучи кардинально несогласным с нововнедряемой философией жизни, не кричите, как Лев Толстой, «не могу молчать»? Нет доступа к СМИ? Или возлагаете надежды на телеканал «Культура»?

– Нет, никаких надежд нет. Во главе его поставлен человек с определенной репутацией по отношению к национальной отечественной культуре и создан наблюдательный совет, куда вошли люди также с определенной репутацией. А вы говорите – кричать... Да я лет пятнадцать только и делаю, что кричу. Я кричал в 80–е годы, когда дело касалось экологии, поворота северных и сибирских рек, когда дело касалось спасения памятников истории и культуры. И когда полилась вся эта грязь «масскультуры», только и делал, что кричал.

Особенно после 1991 года. Ну и что? Я не написал тех книг, которые мог бы написать. В общем–то я отдал этому слишком много времени. И главное, у меня нет никаких надежд на то, что мой крик был услышан.

– И все же надеетесь, что Россия не пропадет, жива будет. Кто станет организующей силой возрождения, нашим коллективным Мининым и Пожарским? Нынешняя власть, православная церковь, объединенные патриоты, еще не имеющая названия третья сила? Кто соберет воедино народную энергию?

– Не надо делить общество на партии «наши» и «не наши», левых, правых, центристов. Для меня весь народ делится на тех, кто озабочен судьбой России и выступает за ее самостоятельность, а не лакействование перед Западом, и тех, кто по–прежнему тягает страну на западный путь развития. Что такое перенимать западные ценности? Это значит отказаться от своих, зачеркнуть собственную цивилизацию, все то, чем мы жили. Так зачем нам вхождение в этот «европейский дом»?

– То есть, на вопрос, в ком вы видите возрожденческую силу, не отвечаете?

– Почему нет? Я просто считаю, что не нужно называть что–то одно. Мы ведь имели примеры, когда самые безнадежные люди, известные люди становились патриотами. Мне кажется, сейчас многие в душе решают вопрос: с кем они? Россия уже не на распутье, а на распятии. И я думаю, что немало людей начинают понимать, что у них только два выхода: или остаться с Россией, или отбуксировать ее к другому берегу и там совсем потерять...

«Мы планете интересны только тем, что – русские»

Не знаю, откуда придет спасение. Небо не небо, но наступит тот критический момент, когда люди начнут объединяться, собираться. Посмотрите, в Смуту начала XVII века чего только не было, сколько предательств – среди казаков, боярства, народа. Когда Марину Мнишек на престол возвели... А потом случилось в Ярославле, случилось в Нижнем Новгороде, и пошли, пошли...

Сейчас откуда пойдет – не знаю. Я сам из провинции. По 8 месяцев живу в Иркутске, много езжу и вижу. Тогда выступило ополчение из Нижнего Новгорода, а сейчас ополчение не обязательно должно идти рядами, какими–то сибирскими дивизиями. Может, оно примет форму настроения регионов, глубинной России, которое просто заставит Москву изменить свою политику. Может, незаметно уже и заставляет это делать.

– Вы говорите, что нельзя народу отказаться от своих ценностей. Для молодежи это отнюдь не аксиома. Почему нельзя? Что в наших ценностях такого, чего никак нельзя потерять?

– Каждая страна интересна только своей самобытностью. Как только она ее утрачивает, она теряет и самостоятельность, и свою нужность для мира, и главное – исторический смысл существования. Мы планете интересны только тем, что – русские, что представляем 150 национальностей, живущих рядом с нами. То есть интересны особой культурой, нравственностью, духовностью, православной верой.

Западная цивилизация, довольно агрессивная по сути, заинтересована в нашем отказе от исконно славянских, российских ценностей и замене их заемными. Но как только это произойдет, Россия провалится в черную дыру истории.

У нас стержень бытия – общинность. Коммунизм опирался на это начало, почему, наверное, и был воспринят народом. Сейчас всё хотят построить на индивидуализме личности. Но нам никогда не угнаться в этом свойстве за Западом, а свою натуру, собственную душу мы утратим. Прав Александр Зиновьев, когда говорит, что у нас сплошная имитация под Запад, которая может закончиться печально. Но думаю, что она пошла на отступной. Я верю, что Россия спасется. (Оп. в «Торговой газете» 01.01.1998 г.)