Затяжной прыжок. авт. Юрий Файда

Предисловие Иракли Ходжашвили.

Дорогие члены сообщества и гости!
Представляю вторую работу моего друга Юрия Файды.
На этот раз вы узнаете, как бывает не просто и не быстро достигнуть своей мечты. Иногда это бывает растянуто во времени почти на два с половиной десятка лет. Своего рода тоже

Затяжной прыжок

Вы можете спросить: зачем я это все описываю?
А зачем же я это носил в памяти более 50 лет?

Прыжки  с  парашютом, как  и  все  в  авиации,  меня  привлекали  всегда. Двое  моих  друзей  записались  в  авиаспортклуб  и  я сделал  то же  самое.
        Со мной начинали Витя Миркин, Леня Чегодаев, Юра Скрябин, Люда Беловенцева, Валера Резаева, Толя Волкодав и другие, чьи имена постараюсь вспомнить.
      Мы с уважением поглядывали на “ветеранов” среди нас: Витю Григорьева. Витю Кондачкова, Юру Резаева, Колю Шевченко, Зою Крицыну, Клаву Юмашеву, Эдика Видика, Витю Сенотрусова, уже совершивших несколько прыжков.
Почти все мечтали стать пилотами.

(Насколько мне известно пилотами стали Витя Кондачков и я. Он – профессиональным. Я – любителем).

Изучением материальной части, укладкой парашютов и тренировкой на всякого рода тренажерах я начал осенью 1963 года, когда мне было 15 лет.

Вообще,  свой первый прыжок я совершил 17 мая 1964.
     Мы в те  времена даже не слышали, да и в голову не приходило, что можно прыгать  будучи подвешанным  к  инструктору, как это  делается  сейчас  («тандем джампинг“).
     Парашютов  таких не существовало. Летчики и планеристы имели спасательные парашюты МПЛК- 45 и ПНЛ-58.
     А все наши парашюты были “одноместными”, тем более — запасные ПЗ-41 или З-1П (который был меньше размером и удобнее). После отделения от самолета парашютист был предоставлен самому себе. Никто ему в шею не дышал.

Сперва я прыгал «на верёвке» — то  есть  с  принудительным открытием  парашюта, когда он открывается  сразу же  после отделения парашютиста от самолета, потому что  вытяжная  веревка,  прикрепленная  к  самолету, выдергивает вытяжное  кольцо.
     Потом мой инструктор   несколько раз напоминал мне  о том, что  я  слишком долго  прыгаю „на веревке” и уже пора переходить к прыжкам  с  ручным открытием  парашюта — когда сам дергаешь за вытяжное кольцо сразу после начала прыжка, или через какое-то время («затяжной» прыжок).

Для допуска к таким прыжкам, о чем я, конечно, мечтал,, необходимо было пройти медкомиссию, с чем я долго тянул, так как был «очкариком» и  думал, что  для  прохождения  окулиста необходимо  иметь идеальное  зрение.
     Тогда я не знал, что ошибался и с  большим трудом уговорил  другого  “очкарика”— Леню  Чегодаева, который  незадолго  до  этого успешно  подделал  заключение окулиста.
Он очень неохотно согласился.
И  я попался, когда пошел подписывать свое заключении к  заведующей поликлиникой. Надо отдать должное  врачам: поняв, что я очень хочу прыгать  с парашюто, они, после проверки  моего зрения, нашли,что  я  вписываюсь  в  допустимые параметры  и  подписали  заключение. Так что зря я  волновался и сразу приступил к ручным прыжкам.

(Пару слов о наших инструкторах.Слева: инструктор-парашютист Брыгов Александр Иванович. Как видите – красавец мужчина. Из детдомовских. По-моему, он был еврей. Ивановичем стал в детдоме. Жену его видел один раз. Еврейка. Хороший был инструктор. Мы его уважали.

Справа: инструктор –летчик –парашютист Черкасов Эдуард Петрович. Откуда-то с Кубани. Хороший летчик. Хороший человек. Говорил по-русски, но у него была странная дикция. Понять его было почти невозможно).

Кстати, надо сказать, что существовало еще одно страховочное средство – прибор КАП-3, который открывал парашют на определенной высоте, если парашютист самостоятельно не мог этого сделать (потерял сознание, растерялся, забыл, что падает и т.п.) Смельчаки на затяжных падали до тех пор, пока прибор не срабатывал. Рисковали, конечно, ведь он мог сработать и с запозданием.
      Прыгали мы с самолетов ЯК-12М. Зимой колеса заменялись лыжами настолько длинными, что прыгун, отделяясь от самолета, пролетал в нескольких сантиметрах от них.

Кроме пилота (в зависимости от количества горючего на борту), самолет брал по 2-3 прыгуна . Правая бортовая дверь снималась и парашютисту, сидящему на заднем сидении справа, очень дуло в лицо. Это зимой-то, при минус 20 градусах!

А прыгали мы и летом, и зимой (в том числе с приводнением на озере Танкерис). Зимой при приземлении даже при умеренном ветре нас утаскивало на животах на километры, пока кто-то не помогал «погасить» раздувшийся купол основного парашюта.
Особенно трудно было девочкам —Зое и Клаве — они были легкими «коротышками».

После нескольких прыжков на ручном открытии я, наконец, дождался своего затяжного прыжка.

Задание было — открыть парашют после 10 секунд свободного падения. День был пасмурный, редкие облака на высоте 1000 метров. После отделения на высоте 1500 м, я пролетел через небольшое облачко, а когда приземлился — сухой нитки на мне не было. (На фото: я перед прыжком).

Друзья  мои, с кем я поступал в авиаклуб,так никогда и не  прыгнули с парашютом.
         Я  же  сделал  это  42 раза!
        Не так уж много, но успел все это, еще учась  в  последнем  классе средней школы. 

А пилотом я все-таки стал.

Уже в США, куда перебрались с семьей в 1980 году. Да и то произошло это не сразу, а еще через несколько лет, т. к. сперва надо было «встать на ноги».

По прибытии в Нью-Йорк, «с ходу» сдал медицинский экзамен. Год «добивал» английский.
    Труднее всего было найти место в резидентуре.
     Вообще, резидентура необходима всем — как выпускникам заграничных, так и американских медицинских учебных заведений.
    И по всем специальностям. В акушерстве и гинекологии она длится 4 года. Один мой приятель сравнил ее с учением на сапожника в чеховском рассказе «Ванька».

В начале — по 80 часов в неделю делаешь самую «черную» и неприятную работу. Все поступления больных и рожениц в клинику на твоей шее. Надо опросить и осмотреть пациентку, записать все в историю болезни, естественно, по-английски. А тут еще и приблизительно половина пациенток латиноамериканки, а это значит «но пики инглезе», — то есть не говорит по-английски. Поэтому на ходу осваиваешь и наиболее необходимые фразы по-испански.
       Потом надо взять кровь на предоперационные анализы и почти всем женщинам приходится ставишь капельницы, т.к. большинство из них утром пойдут на разные операции. Тащишь кровь в лабораторию. Лучше делать это самому, потому что не всем сестрам можно доверять: могут не отнести ее вовремя и тогда к утру у тебя в ответах анализов то калий высокий ( из-за гемолиза — распада эритроцитов), то сахар низкий. Придется всё повторять, а то получишь нахлобучку от чиф-резидента. Это — резидент 4-го года. Он — Царь и Бог. Оперирует вместе с шефом отделения.
    Так вот, примешь таких 10 поступлений за ночь — и утру можешь выжимать халат.
     После первого моего подобного дежурства, я решил что завтра не приду. Ну их всех в задницу с их резидентурой!Пойду назад в лабораторию, где до этого работал 2 года!
    Но нет! Пришел и работал. Приспособился. Даже поспать удавалось час-другой.

Второй год тоже трудный — 6 месяцев дежуришь сутки через сутки в родильном блоке. Все роды и первичные кесаревы сечения твои. Правда, сестры в род. блоке ко мне относились хорошо. Чувствовали опыт: всё же, работая в Казахстане, а потом в Таганроге, пришлось мне побывать в переделках. (См. «'Поперечное положение»). И я, в свою очередь, старался не загружать их пустяками. Пережил и второй год!

Третий год.
     Ты уже «менчь». По ночам тебя не очень беспокоят. Принимаешь осложненные роды, оперируешь повторные кесарева сечения.

Четвертый год. Мечта идиота! Уже ты чиф — Царь и Бог! Операции поручают самые сложные. Под наблюдением лечащих врачей («аттендингов»).
С вободное время проводишь в подготовке к «борду» —экзамену по специальности. Он сдается в два этапа.
Первый — письменный, сразу же по окончанию резидентуры.
И второй — устный, через 2 года самостоятельной работы. Когда немного оперишься.
Похвастаюсь: оба сдал с первого захода.

Вот теперь уже пора было подумать и об исполнении мечты.
     В марте 1988 я (в возрасте сорока лет) начал брать уроки вождения самолета. Начал на «Паипере»— 2-х местном самолете с низкими крыльями. Мой первый инструктор Ранди после нескольких уроко в ушел в «большую» авиацию.
    Довел меня до конца обучения Дерек Вайт. Летали мы 2-3 раза в неделю час-полтора. Когда я налетал 25 часов Дерек вылез из самолета и сказал: «Ну теперь лети сам».
     Надо было сделать несколько «коробочек»: взлет, полет вокруг аэропорта, посадка. Взлет — посадка. Раза 3- 4.
     Я волновался, но не очень. Потом были полеты по маршруту с инструктором и без, ночной полет; посадки и взлеты с коротких и травяных посадочных полос; посадки при боковом ветре.
     Периодически со мной летали другие инструкторы. Такая «перекрестная» проверка.
     Имитировали разные ситуации: посадка при отказе двигателя, необычные положения самолета в воздухе.
    Одновременно изучал и теорию в вечернем классе: устройство двигателя, теория полета, радиообмен, авиационная терминология и прочие полезные вещи.
     Потом был экзамен по теории. 31 июля 1989 я успешно с первого «захода» сдал экзамен по «вождению» экзаменатору — старому зубру авиации Джону Боско, который прямо на месте выписал мне временный сертификат пилота-любителя.

Так я стал пилотом!

Потом начались «суровые будни» пилота: катать родственников и знакомых, знакомых родственников и родственников знакомых. Перекатал всех, даже тещу. Смелая женщина.
     Жена моя согласилась летать со мной только при условии, что буду ей платить. Пришлось раскошеливаться. Благо деньги оставались в семье.
    Летать нравилось всем, но вот любовью к авиации я заразил только одного человека — Яника Зимерборта. Полетел он со мной пару раз на маленькой «Цесне» — и до сих пор летает. Давно обошел меня и по часам, и по мастерству полета, хотя профессия его с авиацией никак не связана.По-разному сложилась жизнь у ребят, с кем я начинал в авиаспортклубе Целинограда.

Витя Миркин пошел в ВДВ. Получил травму, стал инвалидом, Несколько лет назад я слышал, что он умер. Сенотрусов отслужил всю жизнь в ВДВ. Уехал в Германию. Был женат на немке. Говорили, что Витя Григорьев погиб.
Витя Кондачков летал в разных концах света, сейчас на пенсии.
Коля Шевченко в Астане. Валера Резаев куда-то переехал.
Юру Резаева мы похоронили в марте 1965-го — разбился во время тренировочного прыжка. А Волкодава можно увидеть на Одноклассниках. Об остальных, к сожалению, ничего не знаю.

(На фото слева — направо: Юра Резаев, Коля Шевченко, Эдик Видик, Толя Волкодав).

 Сам я сейчас на пенсии, иногда летаю с моим другом на его самолете. Правда, последнне время — почетным «вторым пилотом».
     Но мы оба знаем, что, если понадобится, могу и подстраховать!

Юрий Файда Декабрь 2017 Нью-Йорк