ТРАГЕДИЯ СССР (попытка классового анализа)

Крушение Советского Союза – один из крупнейших нераскрытых вопросов 20 века. Мощнейшая сверхдержава мира вместе с уникальной системой власти – Советами – была уничтожена за кратчайший исторический период – в течение 1991-1993 годов. Не претендуя на постижение истины, попробуем разобрать некоторые ключевые моменты случившейся катастрофы. Попытаемся в ходе обсуждения понять, насколько принципиально социалистический Советский Союз, управляемый коммунистической партией, то есть не столько даже Советами, держался на исторической связке именно с Советами, то есть (упрощая), попытаемся ответить на вопрос: «Мог ли случиться разгром СССР 1991 года, если бы Генеральный секретарь ЦК КПСС М. С. Горбачев был бы не президентом СССР, а председателем Верховного Совета?». Попытаемся ответить и на сопутствующие вопросы, в частности: «Почему в сентябре-октябре 1993 года лидер партии-правопреемницы КПСС Г. А. Зюганов в критический для Советской власти момент призвал москвичей не выходить на улицы?». Попытаемся осветить некоторые немаловажные причины, приведшие к событиям 1991 года, поговорим о командно-административной системе и о классовой ситуации в СССР.

Итак, начнем с августа 1991 года. Освежим в памяти основные события тех дней.

Официальная хроника выглядит так. Готовился к подписанию Союзный Договор. Для его срыва несколько человек из руководства СССР, воспользовавшись отъездом Горбачева на отдых, создали Государственный Комитет по чрезвычайному положению (ГКЧП), который объявил, что берет в свою руки верховную власть в стране. Обществом это было воспринято, как насильственная изоляция президента, и в Москве начались волнения. Президент России Ельцин назвал членов ГКЧП преступниками, арестовал их и взял под свое управление союзные органы.

Не будем рассматривать события тех дней во всех подробностях, не будем обсуждать нерешительность ГКЧП и задаваться вопросами, было ли затворничество Горбачева действительно насильственным. Сконцентрируемся на общих моментах.

* * *

Союзный Договор. Этот документ превращал СССР в конфедерацию «Союз Суверенных Советских Республик» и на деле разрушал СССР. Ведь в ведение союзных республик передавалось большинство экономических вопросов, вопросы социальной и культурной политики, вводилось гражданство союзных республик. Однако мало кто помнит и знает, что Договор преподносился Горбачевым как реализация воли референдума от 17 марта 1991 года именно о сохранении СССР. Вспомним, что тогда 76 процентов проголосовавших жителей СССР высказались за сохранение Союза. Каким же образом Горбачев сумел так наизнанку вывернуть волю народа? Ответ кроется в одном слове, которое попало в формулировку вопроса на референдуме – «суверенные». Вопрос стоял так: «Считаете ли вы необходимым сохранение Союза Советских Социалистических Республик как обновленной федерации равноправных суверенных республик, в которой будут в полной мере гарантироваться права и свободы человека любой национальности?»

Никто тогда не заметил разрушительной силы слова «суверенных». Казалось бы, это всего лишь ходовой в те дни синоним слова «самостоятельных», и, в принципе, определенная доля самостоятельности у наших республик была. Но вспомним, что слово «суверенный» происходит от слова «суверен», означающего носителя неограниченной верховной государственной власти. Одного этого достаточно для понимания, какая мина была заложена в вопросе референдума. У суверенных республик по определению не может быть вышестоящего руководящего органа.

Здесь крайне необходимо сказать о глобальном историческом значении референдума о сохранении СССР 17 марта 1991 года, который, казалось бы, ни на что не повлиял. Обратим внимание на то, что, не будь этого народного волеизъявления, массовые волнения в августе этого же года, послужившие толчком к последующему роспуску союзных органов и затем СССР, были бы поданы как выражение воли народа. Было бы спекулятивно заявлено (и об этом стали бы писать в учебниках), что СССР был сметен самим народом. Результаты референдума 17 марта не дают это сделать. Они помогают ответить на ключевой вопрос эпохи: «Распался ли СССР естественно, или он был разрушен?». Выраженная на референдуме воля народа дает основание говорить, что для распада СССР не было важнейшей причины – нежелания людей дальше жить в едином советском социалистическом Союзе. Возникшие проблемы в стране обязаны были быть решены путем, исключающим разделение Союза. СССР не распался сам, а был искусственно развален, в том числе такими подлогами, как мошеннической игрой со словом «суверенные».

Итак, продолжим. Есть еще один немаловажный аспект, который уже начал реализовываться в нашей жизни, не дожидаясь заключения Союзного Договора. Это ключевой вопрос всякой экономической системы: вопрос собственности.

* * *

Уже к этому времени начался процесс растаскивания собственности СССР по национальным квартирам. Так, были проведены национализация Россией нефтяной и газовой промышленности и национализация Якутией и Казахстаном золотодобывающей промышленности. А ведь это общая собственность Союза ССР. Одновременно начался процесс растаскивания собственности, прямо скажем, просто по квартирам. Ведь как можно назвать феномен личной финансовой независимости руководителей предприятий и организаций? – Не иначе как подспудным ползучим перетеканием собственности предприятий во владение директоров. Нет, они еще не были узаконенными частными собственниками, но в их руки фактически передавалось право безраздельного распоряжения продуктом предприятий. Однако в чем главный смысл частной собственности для экономики? – Кроме безусловного права на средства производства, это и право на безусловное присвоение производимого продукта, а отсюда – возникающий интерес к получению прибыли, толкающий досоциалистическую экономику к развитию. То есть, получается, что, субъект, владеющий только лишь правом распоряжения производимым продуктом, по возникающему экономическому интересу принципиально не отличается от полноценного частного собственника.

Далее. Неограниченное распоряжение производимым продуктом вело к лавинообразной коммерциализации отношений между руководителями крупных предприятий и подотраслей народного хозяйства. А это, в свою очередь, – к потере плановых принципов управления отраслями и предприятиями, то есть, – к экономике, функционирующей аналогично той, что основана на частной собственности. Выведем из известного марксистского определения основного противоречия капитализма следующий определяющий признак последнего: капитализм – это система, построенная на общественном характере процесса производства при частнокапиталистическом способе присвоения произведенного продукта. Видим, что ситуацию стали втискивать в эту схему, несмотря на то, что формально частной собственности не было. Не хотелось бы играть в термины и тем более вводить новые, но фактор вписывания ситуации в схему частнособственнической капиталистической экономики подталкивает к необходимости обозначить это явление. Здесь и далее будем говорить о квазичастной собственности, то есть собственности, не подразумевающей юридическое владение средствами производства (заводами, фабриками), но предполагающей юридически узаконенное неограниченное распоряжение производимым продуктом. На примере разрушения плановости экономики мы уже увидели, что квазичастная собственность в макроэкономическом масштабе работает фактически как частнокапиталистическая.

Стало общим местом усматривать здесь аналогию с ленинским НЭПом. Мол, те же принципы, то же допущение частной собственности. Однако если в основе НЭПа лежал бизнес, собственноручно сформированный частником, условно говоря, на отдельном от государства пространстве, то здесь бизнес разворачивался на площадях государственных предприятий, с использованием государственных средств производства, комплектующих и материалов, то есть, другими словами, создавался не в дополнение к государственному, что было крайне необходимо во времена разрухи двадцатых годов, а путем отделения от государства в готовом виде. Как видим, это противоположно направленные процессы. КвазиНЭП, кромсая единое хозяйство, вел к результатам, прямо противоположным НЭПу – он не укреплял, а разваливал экономику.

И всё это, как снежный ком, нарастало в нашей стране к августу 1991 года. Готовился Союзный Договор, который не просто разделял страну, но закреплял начавшееся разрушение социалистической системы как таковой. (Напомним, что в аббревиатуре СССР слово «социалистических» удалялось, заменяясь на «суверенных»). Разумеется, у понимающих и ответственных людей, находящихся в системе власти, это не могло не вызывать сопротивления.

* * *

Теперь необходимо обратить внимание на то, что по действующей на тот момент Конституции СССР документ такого уровня, как Союзный Договор, мог быть принят только Съездом народных депутатов СССР. И, действительно, рассмотрение Договора Съездом было намечено на сентябрь 1991 года. Однако Горбачев по праву президентства назначил принятие Союзного Договора не Съездом, а совещанием глав союзных республик в августе 1991 года. Почему? Да потому что даже тогда было ясно, что при всём своём нигилистическом настрое к советской системе Съезд, разобравшись в капиталистическом разрушительном подвохе, такой Договор бы не принял. Горбачев фактически пошел на политическое мошенничество, предполагая поставить Съезд перед уже свершившимся фактом.

И вот теперь обратимся к заданному в начале статьи вопросу, как развивались бы события, будь Горбачев не президентом СССР, а председателем Верховного Совета?

* * *

События августа 1991 года в этом случае в принципе бы не случились.  Первое: как видим, сама процедура подписания Союзного Договора (плох он или хорош) была бы отнесена исключительно к Съезду народных депутатов СССР – просто не было бы инициатора подписывать его на уровне глав республик до принятия Съездом. Второе: пошедший на мошеннические игры Горбачев не был бы настолько несдвигаем. При утрате доверия он был бы отправлен не на отдых в Форос, а просто переизбрался бы Верховным Советом. Третье: даже если понадобилось бы ввести чрезвычайное положение в отсутствие руководителя Верховного Совета, то у самого Верховного Совета было достаточно полномочий для создания ГКЧП.  То есть, не было бы никаких оснований для обвинения ГКЧП в нелегитимности и, значит, последующие разгром и арест его членов были бы невозможны. Союзные органы были бы сохранены и продолжали бы работать.

Таким образом, можно обозначить ключевое обстоятельство, послужившее спусковым крючком к распаду СССР, – это президентская форма правления. Разумеется, это обстоятельство не единственное, слишком много причин подвело к развалу, но не будь именно его, все остальные были бы преодолены. За свою историю страна не раз выходила и из более трудных положений. Текущие тактические задачи могли бы быть решены тем же Государственным Комитетом по чрезвычайному положению, а более глубинные проблемы СССР уже постепенно разрешались, как это ни странно прозвучит, той же перестройкой. Ее совершенно не по праву называют горбачевской, и об этом мы поговорим ниже. В августе 1991 года, сделав наконец решительную попытку выбираться из тяжелого положения, страна споткнулась о президентство.

Однако, как же так получилось, что в советской стране, где правили идеологи, наизусть знавшие работу Ленина «Что такое Советская власть», где считалось, что мы имеем самую прогрессивную в мире форму государственного устройства, случился именно идеологически самоубийственный шаг назад – введен институт президентства?

* * *

Строго говоря, решение о введении поста президента в стране было принято Съездом народных депутатов СССР 15 марта 1990 года. Это сами Советы накинули себе на шею удавку. Но мы знаем, что такое решение не могло бы состояться, если бы оно не было бы принято руководством КПСС. И оно было принято – чуть ранее, на февральском расширенном Пленуме ЦК КПСС 1990 года. То есть, необходимо также разобраться и в причинах этого решения.

Подсказкой служит то, что главным вопросом Пленума ЦК и последующего Съезда депутатов была отмена 6-ой статьи Конституции СССР, провозглашавшей руководящую роль КПСС.

Борьбу за отмену 6-ой статьи Конституции можно считать пиком «горбачевской» перестройки. Она очень сильно раскачала советское общество. Под обещание отмены этой статьи избирались многие депутаты Съезда. За день до проведения поворотного февральского Пленума ЦК КПСС в Москве прошла демонстрация против 6-ой статьи, которая собрала 200 тысяч человек. С этим уже нельзя было не считаться. И участники Пленума, хотя и резко покритиковали Горбачева за то, что перестройка привела к таким событиям, вынуждены были проголосовать за удаление из Конституции статьи о руководящей роли партии. Ну а поскольку руководящей политической ролью поступаться было нельзя, то взамен 6-ой статье ввели высшую политическую должность «Президент СССР», обеспечив избрание на нее Генерального секретаря ЦК КПСС. Формально у КПСС осталась верховная политическая власть, однако из-под системы были выбиты ленинские основы советского государственного устройства, и, как видим, это открыло дорогу реставрации капитализма.

Однако здесь нельзя не поговорить о следующем. Сама статья о руководящей роли КПСС появилась в Конституции только в 1977 году. До этого в течение шестидесяти лет Советской власти руководящая роль компартии осуществлялось без какого-либо конституционного закрепления этой нормы. Неужели и в 1991 году не могли просто убрать статью, не делая идеологически шаг назад, не вводя губительное для нас президентство?

Не могли. Ибо появление этой статьи в Конституции 1977 года тоже было не случайным. Для понимания этого необходимо открутить историю еще дальше назад и начать с попытки Сталина в последние годы своей жизни переформатировать ВКП(б).

* * *

Сталин и его соратники не раз выступали против обюрокрачивания партийного аппарата. (К слову вспомним, разве не это же самое подняло массы в конце восьмидесятых?). Однако вопрос ставился ими гораздо глубже, чем просто избавление от партийных чинуш. Сталин предполагал убрать у партии функцию хозяйственного управления экономикой. В ведение компартии должны были остаться только кадровая и идеологическая работа. Последователями Сталина сразу после его смерти в закрепление этого положения были сделаны конкретные шаги: были урезаны полномочия, зарплаты и льготы партийных руководителей, началась перестройка партийного аппарата.

Однако сталинские реформы были практически сразу же свернуты Хрущевым. Зарплаты и льготы партийным руководителям были возвращены. А об освобождении партийного аппарата от функций хозяйственного руководства речи даже не шло. Многие историки видят причину этого в нежелании партийных бонзов лишаться постов и роскошной жизни, однако корень проблемы гораздо глубже. Речь идет о понимании статусной роли компартии в социалистической экономике.

* * *

По сути социализма собственником в стране является народ, однако конкретные механизмы управления всякой собственностью так или иначе должны быть в чьих-то конкретных руках. Феодальная собственность управлялась феодалами, буржуазная – капиталистами. Общенародной собственностью непосредственно рабочий класс управлять не мог. Первыми же декретами Советской власти ему был передан контроль за предприятиями через органы рабочего контроля, но контроль – это только контроль, а, значит, все равно должны были быть те, кого условно назовем «приказчиками». С первых дней революции в качестве «приказчиков» на уровне государственного управления работала группа революционеров – партия. Строго говоря, народным хозяйством управлял Совет народных комиссаров, но это были в основном избранные рабоче-крестьянскими Советами выдвиженцы из партийного актива. То есть, уже изначально хозяйственные и партийные структуры были фактически срощенными. В управлении социалистической собственностью и стала видеться статусная роль компартии. Для партийных руководителей хрущевского типа было непонятно, как, оторвав партийные структуры от отраслей, можно было реализовывать эту функцию. И хотя уже тогда Сталин говорил, что можно постепенно ослаблять партийно-бюрократический надзор за экономикой и даже допускать введение рыночных рычагов, таких, как прибыль, товарно-денежные отношения и прочее (по его мнению, это не могло привести к утрате социализма, поскольку собственность все равно оставалась в руках народа. См. И. В. Сталин, «Экономические проблемы социализма в СССР», 1952 г.), однако такой посыл трудно было воспринять. Отдавать руководство отраслями беспартийным спецам просто боялись. В противовес сталинской формуле гарантия сохранения собственности социалистической виделась как раз в усилении прямого партийного руководства экономикой. По мере развития и усложнения экономики усложнялся, наращивался и структурировался и партийный аппарат. Сетью парткомов охватывалось все большее и большее количество предприятий и организаций. В стране разрасталась и укреплялась командно-административная система. Однако представители партийно-хозяйственного аппарата и особенно партийные руководители разных уровней зачастую делали карьеру не по хозяйственным, а по партийным лестницам и были неглубокими специалистами в вопросах экономики. Они оказывались уже не в силах разбираться во всей глубине усложняющихся хозяйственных отношений. Под таким руководством в экономике неизбежно стали возникать перекосы. Так или иначе ситуация вынуждала приспускать административные вожжи и отдавать решения на откуп беспартийным хозяйственникам – откуп в прямом смысле этого слова. СССР логично пришел к косыгинским реформам, которые фактически выводили предприятия из-под административного управления, стимулируя их через хозрасчет и прибыль правом распоряжения производимым продуктом (или частью его). А чуть выше здесь писалось о том, что передача предприятиям прав распоряжения производимыми ими продуктами делает коллективы предприятий и их руководителей квазичастными собственниками. От полноценных частных собственников их отделяет всего лишь получение юридических прав на собственность. Однако последнее возможно только при смене политической системы, что делало руководителей хозрасчетных предприятий объективно заинтересованными в этом.

Началось скрытное противостояние адептов хозрасчетной (квазирыночной) экономики и партийно-хозяйственного аппарата. В партийной печати стали регулярно появляться статьи о неуклюжести командно-административной системы, о перекосах, вызываемых императивным управлением. Среди экономистов почти в открытую начались разговоры о необходимости введения частной собственности. Давление квазирыночников нарастало, и партийно-хозяйственному аппарату все труднее и труднее стало этому противостоять. Более того, в связи с тем, что такое давление все активнее шло через СМИ, партийные структуры и общественное мнение, оно обретало политический характер. Положение партийно-хозяйственного аппарата усугублялось тем, что он сам был вынужден давать простор рыночным механизмам, поскольку, действительно, все меньше и меньше справлялся с управлением экономикой. И вот для того, чтобы иметь возможность шире открывать шлюзы для рыночников и в то же время держать в руках политическую ситуацию, в 1977 году и было внесено изменение в Конституцию в виде 6-й статьи. Право партийных комитетов вмешиваться в дела предприятий и организаций обрело конституционную норму. Теперь партийные указания стало невозможным отменять даже судебным порядком. Собственно говоря, главным образом ради этой статьи сталинская Конституция и была переписана. Все остальные ее новшества носили менее значимый и чаще декларативный характер.

Вдумаемся, что означает появление 6-й статьи? Это фактическое признание поражения командно-административной экономики перед рыночной. Признание того, что командно-административная система исчерпала возможности экономического соперничества с рыночной системой и теперь уцепилась за политическую надстройку. Через систему партийных органов она крепче взялась за каркас экономики, полагая, что теперь ничего  не опасаясь, можно и дальше наполнять его рыночным содержанием. Однако рыночная опухоль, продолжая разрастаться, стала разъедать плановую систему, которая и без того уже была перекошена неквалифицированным императивным управлением. Ломалась сбалансированность, разбухали дефициты и плодились другие негативные явления. С приходом к власти команды Горбачева состоялась окончательная капитуляция плановой экономики, выразившаяся в открытой и лавинообразной раздаче общенародной собственности по республиканским и частным карманам, о которой было сказано в начале данной статьи.

Но был ли какой-либо иной, неадминистративный и нерыночный путь?

* * *

Был. Но он был отвергнут вместе со сталинской попыткой реформировать работу партии. Еще раз вернемся к его идее отвести партию от непосредственного руководства народным хозяйством. Как видим, на этом бы закончилось разрастание командно-административной системы и начался бы демонтаж ее уже построенных структур. Однако, казалось бы, уводя партию от непосредственного управления экономикой, отдавая последнюю на откуп беспартийным спецам, Сталин подвергал социализм рыночной опасности. Ведь спецы неизбежно начали бы скатываться к рыночным методам, но уже без всякого контроля компартии. Но сталинская идея была не столь прямолинейной и заходила к решению глобального исторического вопроса с неожиданной для «традиционной» экономической теории стороны.

Обратимся к специфике советского общества середины тридцатых годов. Тогда в стране в массовом порядке стало появляться такое невиданное прежде в мире явление, как трудовой энтузиазм – стахановское движение, соцсоревнования, подвижники, новаторы и прочие. Это был невозможный при капитализме феномен. У рабочих начал проявляться нематериальный интерес к труду. Это был осознанный труд, мотивом повышения производительности становилась не прибыль, а осознание необходимости производимого для страны продукта. Сталину увиделось в этом проявление у рабочих признаков нового собственника. Не только через рабочий контроль, но именно через хозяйское отношение к труду рабочий стал заявлять себя хозяином доставшихся ему цехов и заводов. Вспомним, с каким ликованием Ленин встретил субботники, концептуально назвав их коммунистическими. Следующим фактором, рожденным в рабочей среде в эти годы, стало соревнование. Здесь большевикам увиделась отличная замена капиталистической конкуренции – двигателю буржуазной экономики. Рабочий класс творил новые отношения в экономике, причем творил сам! Большевики, мечтавшие увидеть в рабочем классе хозяина бывшей буржуазной собственности, этот феномен увидели. Последующее стахановское движение вообще предстало триумфом нового отношения к труду и, скажем больше, показалось окончательным закреплением в рабочих чувства собственника народного достояния. И, главное, все инициативы рабочих носили коллективистский характер. Рабочие относились к произведенному продукту не как традиционные индивидуальные собственники, а как солидаризированные собственники, то есть, как единый собственник-класс. На глазах большевиков рождалось невиданное в мировой истории явление, неожиданное даже для самих марксистов, – рабочий класс становился глобальным историческим собственником. И еще раз, акцентируем – сам становился! Ведь никакими директивами сверху ни субботники, ни производственное соревнование, ни стахановский труд не родишь. Социализм – это творчество масс! Так однажды высказался об этом Ленин.

Нам, сегодняшним, после десятилетий господства командно-административной системы, буквально зацементировавшей за партийным аппаратом функцию «приказчика» народной собственности и максимально подавившей в рабочем классе хозяина народного достояния, очень трудно представить себе феномен чувства собственника для рабочего человека. Не дает это сделать отторжение на подсознательном уровне затасканных системой идеологических штампов. И все же попробуем. Без такого психологического отступления невозможно будет двинуться в нашем анализе дальше. Необходимо представить себе, что мы могли бы иметь, не случись отказа от сталинской модели.

Итак, Рабочий приходит на работу, идет к Станку и внутренне говорит себе: «Этот Станок Мой! Разумеется, он принадлежит Государству, но он Мой – ведь отвечаю за Него Я! Я берегу Его от поломок, ухаживаю за Ним, совершенствую Его, я творю на Нем.

Выпускаемые на Станке Детали принадлежат Государству, но это Мои Детали – ведь только Я обеспечиваю Их качество и совершенство! Я делаю их как Свои. Я работаю  так, как работают для Себя». Для коллектива рабочих Цеха – это Их Цех. Для коллектива рабочих Завода – это Их Завод. Для Класса в целом Индустрия Государства – это Его Индустрия. Он выпускает промышленную Продукцию, как для Себя, хотя и Станок, и Цех, и Завод, и Индустрия, и выпускаемый Продукт принадлежат Государству, а, значит, всему Обществу.

Сегодня такие рассуждения кажутся пропагандистскими штампами, надуманными и неестественными. Однако в годы встающего на ноги социализма от них веяло необычной новизной, свежестью и притягательностью. Неестественными они стали позже – после десятилетий дискредитации их командно-административной системой. И все же хочется понять, как такое хозяйское восприятие общенародной собственности могло бы стать альтернативой рыночным механизмам.

Заглядывая вперед, отметим, что произошедшее в годы косыгинской реформы введение рыночных механизмов на самом деле имело целью не макроэкономику, которая оставалась плановой, а решение вопросов стимулирования работы отдельных предприятий, повышение производительности труда через заинтересованность в прибыли, нацеленность на выпуск более затребованной обществом продукции. Такая необходимость возникла как раз из-за всеобщего падения заинтересованности в высокопроизводительном труде, из-за порождаемого центральным планированием безразличия к расширению ассортимента. Однако не в силу своей закостенелости Госплан планировал безнадежно устаревающий ассортимент – он сам зависел от производителей. Что массово разрабатывали технологи, то и шло в план. Какое качество в целом обеспечивали работники, то и ставилось им в контрольные показатели. Магазины заваливались неуклюжей обувью, которую никто не хотел брать. Предполагалось, что ставшие на хозрасчет производители как раз и начнут заботиться и о новых технологиях, и о высоком качестве, и о более широком ассортименте. Но ведь того же самого можно достичь через изменение отношения работников к своему труду. То же самое произойдет, если работники начнут выпускать товар, как для себя, и получат при этом возможность участия в управленческих процессах: изменятся и технологии, и качество, и ассортимент. Поэтому начавшийся в тридцатых годах перелом в классовом сознании и должен был решить эти вопросы, не прибегая к рыночным механизмам. Вот, примерно, как могло проявляться и двигать экономику чувство рабочей классовой собственности при социализме.

Но… Возвращаемся в тридцатые годы.

Были здесь и свои «но». Из-за объективно неравномерного развития экономики не везде и повсеместно это могло проявляться. Там, где примитивнее труд, – слабее чувство его значимости. Там, где примитивнее производимый продукт, – слабее чувство ответственности за него. А чем меньше предприятия, тем слабее ощущение сопричастности к единому государственному делу и классовое воздействие. Вмешивался и субъективный фактор: нередко движение ударников дискредитировалось – когда для получения показушных стахановских рекордов искусственно создавались более выгодные условия для работы: выделялось лучшее оборудование, подсобные работники и т.д. Все эти перекосы требовалось преодолевать, избавляться от показушничества, а реальные полезные примеры повсеместно распространять. Надо было вносить в те рабочие коллективы, где новый подход еще не находил места, ответственное отношение к труду, прививать им чувство собственника народного достояния – воспитывать новый тип классового самосознания. Если до революции марксисты видели признаком классового самосознания рабочих понимание ими своей исторической миссии освобождения труда из-под гнета буржуазии, то теперь классовое самосознание должно было подняться на ступеньку выше – теперь у рабочих должно было взращиваться чувство собственника народного достояния. Как вносить это, как прививать, как поднимать? – Тем же распространением примера и опыта, пропагандой и агитацией.

* * *

Собственно говоря, в этом и есть суть той широкой повсеместной идеологической (пропагандистской) работы, которой, по мнению Сталина, и должна была в первую очередь заняться компартия. Ее глобальная историческая миссия теперь виделась в поднятии рабочего класса на ступеньку выше – в воспитании классового собственника. В перспективе, когда производство должно было неизбежно усложняться, когда это должно было приводить к новым внутрипроизводственным отношениям, чувство собственника побудило бы рабочих активно подключаться и к принятию управленческих решений на производстве. Ведь усложнение и увеличение производства неизбежно вело бы к отдалению руководства предприятия от понимания условий низовых уровней организации производства (грубо говоря, к тому, например, как оптимально организовать рабочее место станочника и небольшого участка), и мнение станочника при принятии управленческих производственных решений становилось бы принципиально важным. А это уже следующая – управленческая – ступень. Роль рабочего класса должна была постоянно возрастать, и, соответственно, классовое самосознание рабочих должно было подниматься на все более и более новые уровни, требуя, в свою очередь, поднятия на новые уровни и партийной идеологической работы.

Здесь необходимо сделать очень важное методологическое уточнение. Строго говоря, общественные классы были определены Лениным, как «большие группы людей, различающиеся по их месту в исторически определённой системе общественного производства, по их отношению (большей частью закреплённому и оформленному в законах) к средствам производства, по их роли в общественной организации труда, а следовательно, по способам получения и размерам той доли общественного богатства, которой они располагают». Обратим внимание на фразу в скобках: «большей частью закрепленному и оформленному в законах». А что имелось ввиду под меньшей частью отношения к средствам производства? То, что закреплено в законах, это, своего рода, инструкции, регламентирующие правила и порядок работы со средствами производства, вверенными в руки работников, то есть, рассматривающие работников, как абстрагированное мускульное дополнение к средствам производства («запускающие шестеренки»). В принципе, для капиталистического общества это исчерпывающе: кроме как «запускающей шестеренкой» рабочий не мог быть ни кем. Иное дело при социализме. Так называемую «меньшую часть» отношения рабочих к средствам производства начинает составлять новый фактор – а именно чувство и ответственность хозяина, которые, действительно, никакими инструкциями и законами не закрепишь и не оформишь. Эту «меньшую часть» можно назвать субъективным (насколько это применимо к общественному классу) и все более и более значимым фактором. То есть, ленинское определение класса дополняется характером отношения класса к средствам производства – наряду с формализовано-законодательным начинает играть роль социально-ответственное.

Повторим и дополним описанную выше схему: Для рабочего Станок – это Его Станок, для рабочих Цеха – это Их Цех. Для рабочих всего Завода – это Их Завод. А это невозможно без рабочей консолидации, без коллективного, классового участия рабочих в делах управления Заводом. И в целом для Класса Государство – это Его Государство, и управляет Он Им через большинство в Советах (которые, кстати, напомним, тоже были созданы когда-то самими рабочими).

А где в этой схеме Коммунистическая Партия? – Она в Классе! Она Его неотъемлемая Часть. Без Нее Класс слеп, он теряет чувство консолидированного Собственника, поскольку понимание консолидированного Собственника невозможно без объединяющей Класс Идеологии, которая вносится в Класс – вносится партийной идеологической работой. Коммунистическая Партия не управляет Хозяйством напрямую. То есть, если кто-то из членов партии работает в Правительстве, то появиться он там может только как Спец и функционально работает, как Спец, а не как представитель и функционер партийной структуры. Правительство и в целом Исполнительная система (Спецы) подотчетны Советам, а вот  уже через них (составляя в них большинство) Класс и Партия играют руководящую роль.

Вот такой представлялась историческая модель социалистического развития сталинской команде. Не возникало нужды прибегать к рыночным стимулам и механизмам (не путать с материальными стимулами, когда вознаграждение получалось по труду). Точнее говоря, рыночные стимулы были возможны и даже объективно необходимы, но только там, где рабочий класс не проявлял и не мог еще проявить себя в полную силу, как класс-собственник, – где производство было малочисленным, носило подсобный, кустарный характер и т.п. То есть, в целом, рыночные стимулы и механизмы не должны были играть ведущей роли. Поэтому Сталин и допускал сосуществование в экономике социалистических и товарно-денежных отношений и при этом не беспокоился за социализм в целом, поскольку видел, что крупная, ключевая для экономики собственность все равно оставалась в руках рабочего класса.

Вся совокупность такой работы партии в усложняющихся условиях в свою очередь требовала глубокого теоретического осмысления и постоянного изучения. И это тоже становилось важнейшей частью идеологической работы партии в понимании Сталина и его команды.

Однако Хрущев перенес акцент партийной работы с идеологической работы в рабочей массе на хозяйственно-управленческие вопросы. Сосредоточившись на командно-административных методах, партия не просто стала недорабатывать в идеологическом плане, но переставала в полной мере выполнять свою историческую миссию воспитания нового собственника. Сама идеологическая работа стала пониматься в усеченном виде – как повторение идеологических догм, как распространение лозунгов и призывов, застывших на уровне тридцатых стахановских годов. Более того, не воспитывая в рабочем классе чувство собственника, подчиняя его командно-административной системе, партия совершала идеологический поворот в прямо противоположном направлении.

* * *

Нередко командно-административные методы управления сопоставляют с армейскими. В строгой иерархии и подчинении видят суть и даже пользу командно-административной экономики, кивая на то, что благодаря ей страна сумела выиграть Великую Отечественную войну. Однако солдаты и рабочие – это разные категории управляемых людей. Если от солдат действительно требуется точное и беспрекословное выполнение приказов, то рабочий на своем рабочем месте должен быть ответственным исполнителем, творцом и хозяином. Командно-административной системе, построенной на армейских принципах, рабочий класс, как участник управленческих решений, был не нужен. Более того, концептуально мешал. (Если рабочий влияет на управленческие решения, то это уже не командная система). Функционально рабочий нужен ей именно как солдат. Но перевод рабочего в категорию солдата на деле деклассирует его. Ведь это перевод в функционально иную категорию.Поэтому можно сказать, что если при социализме собственническое отношение рабочих к средствам производства не проявляется, то это не полноценный рабочий класс, а рабочая масса. Ею не движет классовый интерес собственника, она безразлична к качеству своего труда, готова продаваться и перепродаваться работодателю, готова менять профиль деятельности, вообще покидать рабочую среду, уходя в иные сферы деятельности. Собственно говоря, именно это в конце восьмидесятых и произошло, когда огромную массу населения страны и в ее числе деклассированного рабочего класса потянуло в рантье, в торговцы и мелкие предприниматели.

Приведу крайне показательный для нашего обсуждения эпизод из фильма «Москва слезам не верит». Там во время съемки телевизионной группы на заводе девушка-наладчик вдруг заговорила в камеру о плохой организации труда наладчиков. Помним, как всполошился ее начальник – ее выступление вышло из-под контроля. В этом эпизоде выразилась суть системной коллизии. Разве она не говорила о проблемах организации труда своему начальству раньше? – Видно, что говорила! И видно, что от ее замечаний отмахивались. Встает вопрос: «Почему к голосу рабочего не прислушивались?» – Да потому что его влияние на принятие управленческих производственных решений (даже когда это крайне необходимо) командно-административной системой в принципе не предусмотрено. Просто нет в ее арсенале механизмов управленческого участия рабочих. И снова вопросы: «А где тогда такой механизм, как рабочий контроль? Почему через него не решались эти проблемы?» – Да потому что он был подмят и формализован командно-административной системой. Ей вреден какой-либо контроль снизу. «Но где тогда партийная организация на заводе? Почему рабочий не говорит ее голосом – голосом партии его класса? Почему она не обсуждает и не помогает решению проблем, поднимаемых рабочим?» Да потому что партийная организация сама ушла от этого в высокие управленческие кабинеты. Выстраивая командно-административную систему, партия не могла сама не выстроиться по ее правилам. Она сама стала строиться по армейскому принципу, где рядовой партиец – только исполнитель, а управленческие решения – прерогатива исключительно партийных руководителей.

Командно-административная система, не заинтересованная ни в рабочем, ни в партийце, точнее говоря, заинтересованная в них, только как в винтиках, ведет к деклассированию рабочего и к деидеологизации партийца-коммуниста. Деидеологизация рядового коммуниста выражается в том, что его отстраняют от его главной задачи и миссии – нести в рабочие коллективы идеологию хозяина. Членство в партии сводится к посещению собраний, голосованию за выработанные в парткомах решения и уплате членских взносов. (Забегая далеко вперед, заметим, что эта «болезнь» сохранилась и в наследнице КПСС – крупнейшей коммунистической партии России – КПРФ. Понимание партийности сводится к тому же посещению партийных собраний и уплате членских взносов. Конечно, теперь сюда добавляются еще и участие в выборных компаниях, пикетах, демонстрациях и т.п., но только не работа непосредственно в рабочих коллективах. И здесь необходимо сказать и об одной принципиальной недоработке. В октябре 2014 года ЦК КПРФ провел пленум, нацеливший партию на работу в рабочем классе, однако дело не пошло. Инерция командно-административной КПСС не дала партии сдвинуться. Оказалось, что мало просто провести пленум ЦК о работе с рабочим классом и обязать партийцев туда пойти. Во-первых, партийцы должны быть вооружены методикой такой работы: пониманием, как это делать, с чем идти к рабочим, что им говорить. То есть, все партийные структуры сверху донизу должны быть снабжены соответствующими методичками, должно быть соответствующим образом построено планирование работы всех партийных структур и соответствующая, простите за бюрократический слог, отчетность. Во-вторых, и это самое главное, партийцы должны осознать-таки, проникнуться «сверхидеей» такой работы – тем, что главное их предназначение, как коммунистов, – это формирование классового самосознания в рабочей среде. А это серьезная перетряска идеологической работы партии вообще и это, кстати, касается всех коммунистических партий. Часто приходится слышать с отсылкой на Ленина, что главная задача партии – взятие политической власти. Так вот, уважаемые марксисты-ленинцы, власть берет класс! Оглянитесь для примера на нынешнюю Россию: сегодняшняя власть не у Путина и не «Единой России», а у крупной буржуазии. Ставя конкретную задачу взятия власти партией, Ленин в данном конкретном тезисе подразумевал, что нет необходимости напоминать, что партия возглавляет/представляет класс. Об этом он много раз говорил в других местах. Ведь иначе, начиная с самого своего начала – 1903 года, социал-демократы вопросами власти бы и занимались, не внедряясь в рабочую среду и превращаясь в очередную народовольческую секту. Впрочем, более подробно о сверхзадаче партии и классе, берущем власть, поговорим в конце данной статьи. Здесь же не будем разрывать текущую нить рассуждений. Вернемся к проблемам КПСС).

* * *

Командно-административной системе чужда (на деле, а не на словах) идеология, которая признает в рабочем хозяина, а это, собственно, есть ключевая составляющая коммунистической идеологии. Перефразируя же Ленина, можно сказать, что вакуум коммунистической идеологии обязательно заполнится идеологией буржуазной. Собственно говоря, это и произошло. Партия не просто поставила идеологическую работу после хозяйственной. Само по себе, это ведь тоже проявление идеологии, но иной – идеологии «приказчика». А это – практически смыкание с идеологией господина (буржуазной). Ряд коммунистических тезисов были оставлены – а именно те, что оказались удобными для командно-административной системы. Те же, что нельзя было переиначить, например, принципиальное положение о рабочем, как хозяине заводов и фабрик, были превращены в пустозвонные пустышки. Представление о коммунистическом отношении к труду свелось к безусловному (это называлось: «сознательному») выполнению планов и заданий, вырабатываемых в высоких партийных кабинетах. А по-другому и быть не могло: тезисы коммунистической идеологии заставляли служить идеологии «приказчика». Ключевой же тезис – о правящей роли коммунистической партии в социалистическом строительстве – изуверски перевернут, превратившись в культ новых и старых вождей – генеральных, областных и местных, возвеличивание, славословие, сотворение культовых пропагандистских лозунгов (вроде «Слава КПСС»), и, наконец, в 6-ю статью Конституции. По сути, сам факт признания в высшем нормативном документе политического лидерства не за классом, а партией (а мы знаем, что и внутри партии произошло расслоение, сконцентрировавшее управленческие функции в ее секретарской вертикали), и знаменовал триумф буржуазной идеологии. Неспроста после ее появления начинаются стремительный обвал социализма по всем направлениям и кризисные явления в экономике.

Рабочие на интуитивном уровне начали ощущать, что из коммунистической идеологии стали лепить идеологию «приказчика», и, в конце концов, стали воспринимать всю идеологическую партийную работу как нечто чуждое себе, как нечто классово враждебное. Так идеологическая работа партии, которая должна была возвышать рабочих, как собственников народного достояния, и потому органично впитываться и приветствоваться ими, стала как раз рабочими и отторгаться. Результатом неприятия идеологии, точнее говоря, извращенной и буржуазной по сути идеологии, стало отторжение на подсознательном уровне всего того, что хоть как-то связывалось со словом «идеология». А под видом деидеологизации в обществе стала распространяться уже прямая буржуазная идеология (как бы «не идеология») – «рассуждения» о преимуществах частной собственности, либеральных свобод, буржуазных «ценностей» и порочности социалистических социальных гарантий. Итогом долгих лет подмены идеологии стал переход на реальную буржуазную модель управления страной – президентство (под патронажем самой КПСС!). Кто-то увидел в этом освобождение от культа генсека, и, видимо, нужно еще немало времени, чтобы понять, что для России проблема не в культе, а единовластии. Единовластие порождает культ, а не наоборот. Сравним, каким был культ Брежнева в 1964 году (вернее, каким он тогда не был), и каким он стал к концу семидесятых. Сам же феномен единовластия, очистившись в 1990 году от культового барабанно-лозунгового прикрытия, раскрылся, наконец, в своей несоциалистической сути. К слову сказать, выше здесь упоминалось о том, что рабочие – реальные творцы социализма – изобрели и соответствующую ему форму власти – Совет (отнюдь не единоначалие). Их же ближайшие союзники – крестьяне – наоборот, как раз к единоначалию и были склонны (вспомним как известное выражение «барин нас рассудит», так и тот факт, что Пугачев мог собирать бунтовщиков, лишь назвавшись царем). Крестьяне в первые годы Советской власти составляли подавляющее большинство населения страны. Этот фактор и сыграл свою роль в том, что страна в целом тяготела к единовластию. Об этом Сталин с сожалением говорил в интервью Фейхтвангеру, объясняя феномен культа личности в СССР. Сам же он по-своему сопротивлялся этому: четырежды ставил вопрос о снятия его с должности первого секретаря, и возражал против присвоения ему звания генералиссимус. В 1934 году он просто прекратил называть себя первым секретарем, а стал просто секретарем, уравняв себя с тремя другими секретарями бюро ВКПб.

* * *

Завершая доперестроечную тему, нельзя не сказать о том, что очень часто приходится сталкиваться с мнением, что одной из главных причин трагедии СССР является потеря народом веры в скорое наступление коммунизма, которое в свое время опрометчиво пообещал Хрущев. С этим связывают утерю энтузиазма и разочарование советских людей. Но неправильно представлять наш народ таким легковесным на веру и идеалы. Напомним, в 1920 году на третьем Съезде комсомола Ленин бросил еще более радикальную фразу о том, что тогдашнее поколение уже через пятнадцать лет будет жить при коммунизме. Как мы знаем, коммунизм к 1935-му году не наступил, однако никакого разочарования это не принесло. Напротив, тридцатые годы отличаются высочайшим подъемом общественного энтузиазма. Народ не настолько глуп, чтобы не понимать, что не всегда возможности совпадают с ожиданиями. Точно так же не явилось падение энтузиазма, как полагают некоторые, и следствием повышения жизненного уровня населения. Отнюдь не только бедные и голодные горят желанием строить светлое будущее. Напротив, зримое улучшение жизни вдохновляет на достижение новых вершин. Настоящий морально-психологический удар по людям нанесла командно-административная система. Она долгое время подавляла самое необходимое для строительства нового общества – чувство хозяина собственной страны. Выращивая административную элиту и ставя ее в привилегированное положение, она дискредитировала коммунистические идеи. Это и погасило в людях общественный энтузиазм, превратив руководителей страны, партию и Советы в объекты народных насмешек.

* * *

Произошедшие к 1985 году подряд несколько смертей Генеральных секретарей ЦК КПСС сделали очевидным для партийного руководства, что командно-административная система заходит в тупик. Жестко-централизованная система организации власти, неизбежно приводящая к культу, неотвратимо вела и к геронтократии, когда  власть оставалась у человека до конца его жизни, и выродилась в своеобразную награду за долголетний плодотворный труд, доставаясь по старшинству. Назначение Горбачева было нелегким для системы шагом – ведь власть, попадая к молодым, миновала многих из тех, кто ее «заслужил». Но именно череда похорон заставила пойти на это. В обществе же это было воспринято, как первый удар по командно-административной системе.

Новое руководство объявило о задачах ускорения развития экономики. Условием ускорения была названа структурная перестройка экономики, а условием этого могла стать широкая дискуссия в обществе. Логика ускорения и перестройки вывела на гласность. Известная сегодня гласность, как синоним исторических разоблачений, на самом деле вначале понималась в более узком смысле этого слова, вроде уже долго действовавшего «прожектора» народного контроля на производстве. И лишь позже, с легкой руки СМИ (точнее говоря, прямого предательства высших партийных руководителей) гласность перешла в сферу распространения негативной и подрывной информации.

Перестройка в СССР конца восьмидесятых – это большая и самостоятельная тема. Поэтому не будем на ней долго останавливаться, определим ее суть – это попытка избавиться от командно-административной системы. Необходимость избавления назрела объективно и прежде всего в ней была заинтересована сама компартия. Именно поэтому она стартовала сверху и началась с выдвижения молодого лидера. То есть, ее нельзя относить к заслугам именно Горбачева. Однако она стала пробуксовывать, и это неудивительно – ведь долгие десятилетия подавления теоретической работы не позволили увидеть сути командно-административной системы, и поэтому перестройка велась вслепую, по ложным (часто перевернутым) идеологическим ориентирам.

Продолжение на http://samlib.ru/s/sanochkin_s_z/analiz.shtml