Молодые генералы своих судеб... до конца верные своему долгу.

В Петрограде на большевистский переворот понадобились пара дней и минимум усилий. В Москве же все было иначе: обнаружились те, кто рискнул поспорить с неизбежным, сопротивлялся отчаянно, хотя и без надежды на успех. Юнкера, кадеты, гимназисты, молодые офицеры, волей судеб оказавшиеся в тот момент в Белокаменной, остались верны своей присяге и воинскому долгу.

Полковник лейб-гвардии Волынского полка Леонид Трескин, чья доблесть была отмечена множеством наград, поведал об октябрьских событиях: 
«25 октября 1917 года (ст. ст.) я выехал из Петрограда в Москву, где был приписан для лечения к одному из госпиталей... В Москве я застал очень тревожное настроение, все к чему-то готовились и нервничали...». 

Руководить силами московского гапнизона должен был командующий Московским военным округом полковник Константин Рябцев. Однако, он с самого начала конфликта колебался, искал компромисс с большевиками. Поэтому верные присяге офицеры оказались вынуждены действовать самостоятельно. 

Центром стихийного сопротивления большевистскому перевороту стало Александровское военное училище. Высокое здание с колоннадой и лепным пеликаном, кормящим своих птенцов, располагалось на углу Арбатской площади и Знаменки. Юнкеров-александровцев с белыми погонами и вензелями с изображением Царя-освободителя называли «Наша гвардия». В момент роковых событий они сполна подтвердили присвоенный горожанами титул. 

27 октября 1917-го помимо юнкеров здесь собрались офицеры-добровольцы, студенты, учащиеся гимназий. Сюда же, в стены альма-матер, пришел и Леонид Трескин, позже свидетельствовавший: «Для выяснения положения я прошел в Александровское училище, там царила полная нераспорядительность и растерянность, несмотря на то, что все помещения были буквально набиты боеспособным элементом. В нижнем этаже помещался «штаб округа», куда удалось пробраться с большим трудом, и здесь ничего путного добиться не удалось... Все же, благодаря училищному офицеру нашего полка, мне удалось «реквизнуть» 15 юнкеров и пригласить двух попавшихся офицеров, ставших моими адъютантами до конца событий». 

Полковник слыл человеком решительным и волевым, потому в условиях хаоса и полной неопределенности начал действовать немедля. 
«Первой заботой было наскоро научить владеть оружием учащуюся молодежь. Этот отряд решено было назвать «Белой гвардией», он и является родоначальником белой борьбы против красных. В течение первой ночи удалось сплотить и вооружить до 300 человек... которые с места уже отправились на охрану подступов к училищу». 

Юнкера заняли подступы со стороны Смоленского рынка, Малой Никитской и Поварской, а также западную сторону Большой Никитской. Их 29-летний командующий не желал уходить в глухую оборону: «Возникла мысль... привлечь к активной борьбе лиц... находящихся в части города, занятой неприятелем. План действий был принят следующий: путем продвижения вперед соединиться с отрядами и там сформироваться. Для проведения этого плана в жизнь мне очень помогла телефонная сеть, занятая отрядом юнкеров, доблестно погибших после 5-дневной геройской борьбы». 

В последующие дни юнкера-александровцы участвовали в боях у Никитских ворот и в районе Волхонки.

Вскоре выяснилось, что сражаться защитникам Москвы предстоит без шансов на подмогу, уповая лишь на собственную доблесть.

Недоставало патронов и снарядов. Чтобы пополнить их количество, приходилось совершать настоящие чудеса: «Склады огнестрельных припасов находились у Симонова монастыря, на противоположном конце города, у большевиков, сильно ими охраняемые. И вот один поручик лейб-гвардии Литовского полка вызвался их оттуда похитить по подложному ордеру. Дважды ему удалось привести два полных грузовика патронов и снарядов, но на третий раз он был обнаружен и погиб смертью храбрых».

С провиантом как будто проблем не было: «В течение 7 дней население окружающих улиц само доставляло все, что только могло. Помню одну даму средних лет. Она буквально не покладая рук добывала продукты, принося их нам под обстрелами». 

Роковой час дал толчок высоким проявлениям человеческой души. «Пришел старик, убеленный сединами, лет 70, и просит выдать ему винтовку... Предложение остаться для помощи в тылу он отвергает с заявлением: «Раз мои дети в количестве 60 человек умирают, то и я должен быть среди них». Детьми оказались воспитанники одного из средних учебных заведений, отцом же — их директор, взявший винтовку и направившийся в тот район, где в это время был бой». 

28 октября большевики оставили сакральный центр древней столицы. «В Кремле находился прекрасно снабженный Арсенал и огромные святыни и богатства соборов, дворцов, Патриаршей ризницы и Оружейной палаты.

Ввиду этого было решено взять Кремль на заре приступом, были приготовлены штурмовые лестницы. Кремль весь был окружен юнкерами, и на Красной площади уже к ночи были небольшие стычки, — вспоминал один из воспитанников Александровского училища (в разных источниках значится как «юнкер В.С. Арсеньев»). — На заре вдруг пришло известие, что 56[-й] полк сдается, и наша рота первою вошла в Троицкие ворота». 

В советских изданиях рассказывалось о массовом расстреле революционных солдат юнкерами и офицерами, занявшими Кремль. В реальности тот едва не стал для молодых людей смертельной ловушкой. 

«Когда мы присоединились к роте, то выяснилось, что когда 56[-й] полк был выстроен и юнкера были заняты счетом солдат, то из казарм или Арсенала раздались выстрелы в юнкеров — это и было сигналом для оставшихся в казармах начать стрельбу из удержанных винтовок в находящихся на площади юнкеров, за этим-то оружием и побежали встреченные нами на лестнице солдаты, — уточнял много позже юнкер Арсеньев, занимавшийся вместе с товарищами обходом казарм. — Благодаря отваге и решимости моих товарищей.., удалось оттеснить вниз в сени бежавшую наверх массу и забаррикадировать боковую из сеней во двор дверь... Когда все более или менее успокоилось, мы вышли на площадь; там лежали раненые и убитые солдаты и юнкера, висели вырванные снарядами железные цепи от тумб».

Итак, главная цитадель Москвы первыми в нашей истории белогвардейцами оказалась взята. Вот только против пушек не могли им помочь никакие стены. 

Прямой наводкой по Кремлю 

Надеяться оставалось только на поддержку, которую, по идее, могла оказать Ставка. Но помощи не было. С одной отвагой и несколькими пулеметами против пушек, бьющих со всех сторон, сражаться тщетно. 

Большевики установили орудия в Замоскворечье и били по Кремлю прямой наводкой — по старинным церквям, башням, крепостным стенам. Обстрел шел также с Лубянской площади, Ходынки, Воробьевых гор. Один из снарядов попал в Спасскую башню. Кремлевские часы остановились, словно бы поставив финальную точку в судьбе той, прежней России. 

Полковник Трескин настроился сражаться до конца и требование Рябцева о прекращении боевых действий проигнорировал. Отдал находившимся у него в подчинении молодым людям «категорическое приказание не поддаваться на провокации и не оставлять своих постов», но все было напрасно: «Я вышел на Арбатскую площадь и был крайне поражен при виде большой толпы, запрудившей всю площадь; как оказалось, со стороны Пречистенского бульвара оборона была снята, и, таким образом, к зданию училища мог уже проникнуть кто хотел, и дальнейшая оборона моих отрядов оказывалась бесцельной. С тяжелым камнем на душе пришлось отдать приказание отрядам сняться и с оружием прибыть в училище». 

Когда представитель большевиков начал выдавать пропуска на выход из Александровского училища, Трескину и его адъютантам было объявлено: их предадут революционному суду. Офицер сдаваться не спешил: «Ночью... мне удалось проникнуть в комнату, где выдавались пропуска, и, благодаря мертвецкому сну выдававшего эти пропуска «товарища», написать на пропусках собственные фамилии и их таким образом получить и в 8 часов утра покинуть училище через толпу галдевших матросов, прибывших из Петрограда».

3 (16) ноября юнкера, офицеры и студенты окончательно покинули Кремль и здание училища. Кто-то позднее пробрался на Дон и вступил в Добровольческую армию. 

Погибших юнкеров в ноябре 1917-го отпевали в церкви Большого Вознесения у Никитских ворот и в Храме Христа Спасителя, хоронили в основном на Братском кладбище в райне Сокола. По свидетельствам современников, эти похороны потрясли москвичей. На могилы ложились белые хризантемы и еловые ветки. Оркестра не было — запретили большевики, а через несколько лет само кладбище было снесено.

Спустя сто лет героический образ этих молодых людей в коллективной памяти соотечественников сильно потускнел, почти стерся. Тем ценнее дошедшие до нас свидетельства их самоотверженной борьбы за правое, пусть и безнадежное, дело. Строки воспоминаний Александра Вознесенского, некогда служившего комиссаром московского градоначальства, могут служить в этом плане в качестве эпилога: 

«Огненная стихия, не сдерживаемая пожарными командами, которые не могли тушить пожар после очередного артиллерийского обстрела, яростно бушевала, разрушая все на своем пути. Звонко лопались стекла в окнах, таяла и лилась, как масло, цинковая крыша, разноцветными огнями вспыхивали горевшие электрические провода, рушились расплавившиеся водопроводные трубы, выпуская воду фонтанами в подвал, где прятались жильцы, большинство из которых погибло, а часть была спасена юнкерами. И в таком аду эти мальчики продолжали сражаться»...

Автор - Елена МАЧУЛЬСКАЯ