Обнимашки

История эта случилась много лет назад.

Тем летом, как обычно, у меня гостила мама.

Она приезжала после Машкиного рождения каждый год, "доченьке помочь".

Помощь сводилась к тому, что мама у меня или болела, или даже тяжело болела, но в основном смотрела с утра до вечера телевизор и спала.

Она отдыхала от бесконечных ссор с семьёй моей старшей сестры, а сестра хоть немного отдыхала от мамы.

 

С коляской мама гуляла всего один раз, когда Машка только родилась.

Мама пришла с той прогулки встревоженная.

В чёрном лесу, что через дорогу от дома, на неё посмотрели недобрым взглядом какие-то мальчишки.

- Мне стало так страшно - горько и искренне сказала мама.

- А вдруг они схватят Машеньку и побегут? Что я, старуха, смогу сделать?.

Мне тоже стало страшно, и более мама с коляской не гуляла никогда.

Ни в чёрном лесу, ни по улицам.

 

В ту летнюю ночь, когда произошло кое-что из ряда вон, моя трудовая смена завершалась как обычно, во втором часу ночи.

Закончив все дела, я смогла наконец сходить помыться, не опасаясь, что за шумом воды не услышу детский плач.

Дети-то уже давно не плакали, но выработанный долгими годами рефлекс не отпускал.

 

Маме, хорошо отдохнувшей в течение дня, не спалось.

Не успела закрыться дверь ванной комнаты, как мама бросилась ко мне, и потащила к тёмному окну.

 

- Как страшно, как страшно! Там у вас на кого-то напали. Кричат "спасите ребёнка".

Мне в два ночи было не до маминых слуховых галлюцинаций, меня сносило.

Спать, спать.

Но вдруг в летней ночи в самом деле раздался какой-то крик.

Женский.

Воображение тут же нарисовало картину, как у молодой женщины, зачем-то идущей с малышом по улице в два ночи, злой преступник украл ребёнка, и побежал с ним через дорогу, в чёрный лес.

 

Я уже не слушала, что там говорит мама со своим рефреном "страшно-страшно".

Мне надо было натянуть трусы на голую задницу, сменить ночнушку на халат, и мчаться спасать дурацкую женщину, шарахающуюся по ночам с маленьким ребёнком на руках.

 

В общем коридоре, вроде как должна была лежать моя железная палка-противоугонка.

Боевое орудие.

Палка была с первой машины, она цеплялась верхним крюком за руль, а нижним за педаль сцепления.

Перед дверью стояли приготовленные на выброс драные тапочки.

Решали секунды, преступник углублялся в лес, а надо было ещё вызвать лифт, спуститься с высокого этажа... я сунула ноги в эти драные тапки, выскочила за дверь - палки не было.

Чёрт, чёрт, значит, она осталась в машине... и я побежала на войну с голыми руками.

Досада грызла меня в лифте все тринадцать этажей.

Вот куда, дура?
Сейчас меня обязательно убьют в этом чёрном лесу, и мои дети утром проснутся сиротами.

 

На улице не было никакой мамашки, голосящей по похищенному ребёнку.

Только бездумно бродила какая-то полуголая молодая девка, босая и чеканутая.

Вокруг неё осторожно, как хищники, боящиеся спугнуть добычу, сужали круг несколько мутных мужиков.

Вдруг девка заорала, с отчаянием полоумной: "Спасите ребёнка!"

Так это у неё унесли ребёнка?

Я бросилась к девке... танец приближавшихся хищников замер.

 

Девчонка кричала про себя.

Это она сама была ребёнком!
До смерти напуганным ребёнком.

 

Путаясь в криво построенных фразах, она рассказала, что только что вырвалась от насильника.

 

Во втором часу летней ночи девочка в одиночку шла из гостей по границе чёрного леса.

На девочке была мини-юбочка, мини-маечка, немножко пирсинга...

Из чего-то боевого - только раскрас.

Ночь была тёплая, настроение хорошее, бдительность осталась в гостях.

 

Откуда и кто появился, девчонка даже не заметила.

Её рывком поволокли в чёрный лес, она пыталась отбиться, упала, напавший схватил её за ноги.

Балетки легко снялись и остались в чужих руках, а девочка со всех сил, босая, рванула на свет, к ближайшему жилому дому.

Она орала, но ни одно окно не зажглось, только вокруг стали собираться какие-то тени....

 

Я была зла на весь мир.

В первую очередь, на эту несчастную зарёванную девочку, что без задней мысли шла домой одна в такое время.

Зла на себя.

На ситуацию.

На непонятных мужиков, что не переступая границы тьмы и света, молча стояли полукругом.

Вот эти-то, вообще, откуда взялись?
Каким органом они учуяли кровь маленькой пташки, чудом вырвавшейся из цепких когтей другого хищника?

 

Я решила выйти к дороге и ловить машину.

Ключей от своей я не взяла, сломя голову помчавшись на подвиги.

Поворачиваться двумя спинами сразу к мутным теням по границе фонарного света было нельзя.

Отступать, пятясь, тоже. И шагом нельзя. И бегом.

Я это очень чётко чувствовала.

Мысль не работала, уступив в экстремальной ситуации инстинктам.

Я ненавязчиво оттеснила девчонку под фонарь, прислонила к столбу.

- Так, ребята, - сказала я теням максимально повелительным голосом. - Я сейчас отойду к дороге, а вы тут постойте и проследите, чтобы с девочкой ничего не случилось. Охраняйте её.

 

Тени замерли.

Я стала отходить к дороге.

И тут, как в детском кино, из чёрной-чёрной ночной пустоты тихо выехал и повернул на соседнюю улицу белый-белый милицейский Жигуль.

ППС.

Я рванула за машиной, размахивая руками.

Жигуль остановился.

Не помню, что я сказала патрулю, наверное, глубоко информативное "там!".

И побежала назад, к девчонке под фонарём.

 

Шагреневая шкурка света сильно съежилась, тени окружали девчонку всё плотнее.

Но очень быстро отступили в темноту и растворились в ней, когда к свету фонаря добавился свет фар подъехавшего Жигуля.

 

Может, те люди вовсе не хотели ничего дурного.

Может, это необычная ситуация заставила меня демонизировать самых обычных прохожих.

Но инстинкт счёл их угрозой, а ум не собирался искать логичных объяснений, что мужики делали на улице глубокой ночью, и почему их повадки напоминали шакальи.

 

Я довольно внятно объяснила милиционерам ситуацию, и попросила ребят отвезти девочку домой, сейчас она только адрес скажет.

Я же машину и ловила для этого.

Но патрульные ответили, что так нельзя, пострадавшую надо доставить в отделение, допрос-протокол, все дела, и только после этого её вернут домой.

Девчонку колотило.

Не потому, что на ней была юбочка, едва прикрывавшая попу, и маечка, открывавшая и плечи, и пирсингованный животик; нет, ночь была довольно тёплой.

Просто у девчонки на тот момент кончились последние силы.

 

У меня тоже.

Как в отделение?
Как не домой?

Да она же раздетая и босая.

Кто-то из ребят-милиционеров дал девчонке куртку.

А я сняла свои старые, приготовленные на выброс драные тапочки.

Девчонка всунула в них грязные исцарапанные ноги, и села в машину.

 

Я поплелась домой босиком.

Мне было ужасно смешно.

Смех меня просто разрывал.

Я побежала воевать за утащенного в чёрный лес малыша, осознавая, что скорее всего домой не вернусь никогда, а отделалась драными тапочками!

Всего лишь старыми драными тапочками!

К моменту подъёма лифта на тринадцатый этаж смех спал, обрушилась усталость.

 

Я вымыла пыльные ноги.

Мама так и торчала в окне, пытаясь высмотреть хоть что-то из событий, происходивших за углом, и уже стихших.

- Иди спать - сказала я ей. - Всё закончилось.

- Тебе-то откуда знать, - обиженно отозвалась мама. - Я ещё тут посмотрю.

Она даже не заметила, что я выходила из дома.

 

За окном была глубокая ночь.

Мама всё же отошла, вздыхая.

- Как страшно... как же жить страшно...

И с этими словами мама отправилась в постель.

 

Мне очень-очень долго по ночам чудился за окном крик о помощи.

Потом прошло.

 

Так вот, эта история мучила меня своей недоделанностью.

В силу разных причин, а в первую очередь - личного снобизма, я не поставила важную точку, не сделала того, что было тогда крайне необходимо.

 

Я не обняла девчонку.

 

Меня оттолкнул её внешний вид, видите ли.

Я не обняла перепуганного, чудом спасшегося, измученного ребёнка только потому, что глупый ребёнок шёл ночью вдоль леса в одиночку, потому что ребёнок был не так одет и не так накрашен.

Мои дурацкие представления о том, кто как должен выглядеть, и кто как должен себя вести, помешали сделать самую нужную для девчонки вещь.

 

Когда бы её перед тем, как передать в руки милиции, обняли, погладили, утешили, это позволило бы пережитому вылиться слезами, и не копиться под ложечкой холодным комком.

Я могла помочь девочке провести границу, до которой был страх, а за которой всё наконец пришло в порядок.

И выбросить прочь из памяти то, что случилось "до".

Но я этого не сделала.

Не помогла.

Только потому, что благодаря своей "правильности" чувствовала себя выше неё.

 

Этот случай стал для меня переломным.

После него я научилась обнимать чужих людей, нуждающихся в утешении, держать их за руку, гладить по голове.

История с драными тапочками переменила меня, надломила хребет высокомерию, добавила немножко человечности.

Выучила меньше судить и реже осуждать.

 

Но это всё приходило постепенно, а тогда, много-много лет назад, испуганный ребёнок остался одиноким и неутешенным.

Мне того, что в давнюю летнюю ночь не случилось ни обнимания, ни утешения, очень, очень жаль.