Расцветай, под солнцем Грузия моя

На модерации Отложенный

1.

Итак, я бреду по улочкам Старого города. Сильный дождь. Тбилиси стоит на холмах, и быстрые потоки мутной воды струятся прямо по ногам, прозрачный, ясный до синевы в другие дни, сейчас воздух насыщен влагой, но даже и сейчас, когда хочется скорей спрятаться в ближайшее кафе, наесться горячей острой пищи, запить чачей и чаем, все равно я не могу отвести глаз от этих домов, этих крыш, этих лесенок, этих галерей, «итальянских» двориков, растрескавшихся стен. Да, это почти руины, но в них живут люди, и мне кажется, что эти «руины», прилепившиеся к холмам строения, балконы, окна, лесенки говорят не о разрухе, а, наоборот, о вечности. Рухнут наши московские небоскребы, а вот это останется. Потому что сделаны они, конечно, из дерева и камня, из кровли и стекла, но все-таки не совсем. Не совсем.

Русская речь сейчас слышна в Тбилиси везде — и наверное, так будет продолжаться до ноября, пока погода окончательно не испортится.

Впрочем, несмотря на сезон дождей, наверняка найдутся и те, кто приедет из России встречать сюда Новый год и Рождество, я в этом нисколько не сомневаюсь.

Грузия сейчас — одно из самых модных направлений. Из России едут и едут. Причем, как рассказывает мне Алена, гид, переехавшая сюда из Москвы несколько лет назад (в прошлом она журналист, продюсер, режиссер), едут отнюдь не только москвичи и петербуржцы, есть люди из Екатеринбурга, из Хабаровского края, отовсюду. «Вот мы ждем одну девочку, — с некоторым восторгом пополам с ужасом рассказывает мне Алена. — Она сюда из своего поселка на Дальнем Востоке пять суток добиралась, вы можете себе представить? А здесь проведет всего три дня!» Интересно, что девочка из Хабаровского края едет сюда не случайно, а по стопам своих родителей, биологов, которые приезжали в прошлом году. «Или вот пара из Екатеринбурга. Они приехали в свадебное путешествие. И тут три дня дождей! У нас вообще редкость в это время — дожди! И так не повезло».

Запросы у туристов бывают самые экзотические. «Кто-то приехал со специальным интересом, буквально человек молился на Нодара Думбадзе, попросил заехать в его родное село… Другого интересовали евреи в Грузии, мы поехали искать какую-то заброшенную синагогу высоко в горах, о которой они когда-то что-то читали. Господи, как же туда было тяжело добираться…»

Алена со своей подругой делает индивидуальные туры. То есть это для тех, кто готов немножко больше заплатить, но поехать без группы, или с небольшой компанией. И сам хочет определять свой маршрут и расписание. Но в основном приезжают, конечно, люди, которые не знают о Грузии ничего, и ездят группами человек по 20–30. Таких тут на каждом шагу ждут грузинские гиды.

Это чуть ли не важнейший тбилисский бизнес на сегодняшний день.

Тем не менее, несмотря на то что мы попадаем по определению в «элитную» категорию туристов, то есть мы знаем, кто такой Гия Канчели, мы знаем Нодара Думбадзе и Отара Иоселиани, а не только про хинкали и харчо, Алена следует своему правилу и рисует в пути для нас черным и зеленым фломастером в специальный блокнот. Здесь в визуальной форме отражены основные, базовые с ее точки зрения сведения о Грузии, которые нам следует запомнить.

Ну вот, например, карта: холмики гор, под и над условной границей основные соседи («Россия, Турция, Арм., Азерб.»), и основные регионы Грузии, с обозначением того, какие окончания грузинских фамилий какому региону принадлежат: Мегрелия — это «ия и ава» (Данелия, Берия, Окуджава), Сванетия — это «ани» (Кипиани), Аджария и Имеретия — это «дзе» (Чибурданидзе, Лордкипанидзе), наконец, Кахетия — это «швили». Урок проходит на ура (хотя точной наукой, конечно, это не назовешь, и возможны варианты). Теперь мы многое знаем о Грузии!

Следующая тема: отличие западных грузин от восточных. Тут одних объяснений мало, придется съездить в Кахетию (это Восточная Грузия), посетить и западную и восточную за один приезд никак не получится. 

Грузия сейчас — «модное направление» отнюдь не только для России

Основатель нового грузинского туризма — конечно же, бывший президент Михаил Саакашвили. Здесь это признают практически все, и хотя вся Грузия до сих пор поделена на мишистов и антимишистов, у каждого есть свое мнение, с самыми разными оттенками, но то, что Мишико многое сделал для грузинского туризма, вообще говоря, не предмет для дискуссий. Тут все очевидно, все можно потрогать, пощупать, даже понюхать — Грузия благодаря его реформам довольно быстрыми темпами становится настоящей туристической Меккой.

Причем надо четко понимать, что Грузия сейчас — «модное направление» отнюдь не только для России. Здесь, например, очень много израильтян. Здесь очень много поляков (и первые, и вторые в основном ездят группами). Очень часто слышишь английскую и французскую речь (эти группами не ездят). Сюда поехали туристы из таких совсем экзотических для России стран, как Иран, Саудовская Аравия (эти едут семьями, и даже только по тому, какая часть лица под платком у женщин остается открытой, тбилисцы научились их различать). Иранцы едут, кстати, не случайно: когда-то Грузия была частью Персии.

Однако пока россияне составляют (ну, если на глазок) минимум треть всего потока, а то и больше, и пока тбилисцы все-таки продолжают говорить или хотя бы понимать по-русски (не все забыли, да и жизнь заставляет) — на улицах, за столиками в кафе, от гидов, таксистов и официантов — можно услышать немало интересного.

Я постарался все это запомнить и записать. Причем записать таким образом, чтобы было понятно — это именно байки, застольные истории, пестрая смесь слухов и мнений. Изучать Грузию по-настоящему нужно как-то по-другому: в библиотеке, в экспедиции или, например, в такой вот «длинной командировке», в которой оказалась наш гид Алена, да и многие другие русские люди, практически переехавшие сюда жить. Но бросать в корзину это мое летучее, эфемерное знание, все эти table-talks все-таки не хочется. Оно мне еще пригодится. 

Итак, я бреду по улочкам Старого города, и рядом со мной идет небольшая группа туристов, рядом — местный, то ли гид, то ли просто человек, как здесь это принято, «принимает гостей».

— А кто же это придумал? — слышу я обрывок разговора, даже непонятно о чем.

— Конечно, Миша (то есть Саакашвили)! — отвечает грузин торжествующе.

— Ну он тут, получается, вообще все придумал? — в некотором изумлении отвечает тот же женский голос (еще бы не изумляться, думаю я про себя, у нас в России товарищу создали совсем другой имидж!).

— Конечно все, он же гений! — смеясь, с некоторой иронией отвечает грузин.

— А вот знаете, как он победил воров в законе? Слушайте, это было очень интересно. После 90-х в Грузии всё, ну буквально всё принадлежало ворам в законе. Их все знали, они совершенно не скрывались. Знаете, что Миша сделал? К ним к каждому пришла телегруппа, прямо домой, ну, естественно, вместе с полицией и задала один вопрос: вы вор в законе или вы не вор в законе? И только некоторые ответили: да, я вор. И сели в тюрьму. А остальные испугались и сказали: нет, я не вор. И им пришлось уехать в Россию. Ведь для грузинского вора в законе это позор.

— А вот видите это здание? Его знаете как тбилисцы называют? Есть два варианта. Или «поганки», или «оргия черепах»…

Саакашвили оставил в городе много зданий в постмодернистском стиле, вызывающих полярные, противоположные чувства

Новое здание министерства юстиции, если и напоминает грибы, то, скорее, древесные опята: много-много круглых крыш, наросших как бы на одном стволе.

Саакашвили оставил в городе много подобных зданий в постмодернистском стиле, вызывающих полярные, противоположные чувства — это и полностью прозрачные (поняли тонкий намек?) здания полицейских управлений, и две странных гигантских трубы, в которых должен был разместиться музей современного искусства (проект этот Миша так и не успел доделать, а жаль, здесь очень много интересных художников). И вот сейчас эти две трубы стоят, пустуют, что с ними делать — непонятно, но это если мимо проходить, а если издалека, то просто современная, суперострая архитектурная форма.

«Какая гадость!» — возмущаются старые тбилисцы, и я их понимаю. На фоне тысячелетних церквей, ландшафтов Старого города, Авлабара, Мехетской церкви такие «формы» выглядят, по их мнению, как адский китч. Даже красивейший пешеходный мост — и тот хотелось бы перенести хоть на полкилометра ниже или выше.

Но… я-то не старый тбилисец. Так вот, лично мне представляется, что подобные архитектурные излишества, гротесковый урбанизм, если он все-таки знает меру, что в Москве, что в Тбилиси, не закрывает, а открывает историческую панораму, даже освежает.

Проще говоря, все эти знаки современности в очень старом, очень древнем, очень ветхом местами городском пространстве — для туристов подают некий условный сигнал: сюда можно! Здесь современный город! Здесь вы не пропадете! Сюда, сюда, народы! 

Но, конечно, главное, что сделал скандальный реформатор, — не инвестиции, не крыши, не дороги, не гостиницы и рестораны. Главное — это сама идеология туризма, которую он внедрил, как картошку при Екатерине. Он придумал, как презентовать, как раскрыть для других, как продать всему миру, в конце концов, эту красоту, эту природу, этот дух и ментальность.

Ну, вот была такая волшебная Грузия. С ее вином и едой, горами и долинами, монастырями и обычаями. Она была относительно богатой и почти сытой при Советах и вдруг в одночасье стала бедной и невыносимо трудной для жизни. Что с этим делать? И вот пришел человек, подумал немножко и придумал. Выбрал главные точки, главные маршруты, провел туда нормальные дороги, за счет государства отремонтировал здания и покрыл красной черепицей крыши, наладил инфраструктуру. Да, таких точек в Грузии пока немного, не всюду дошли его длинные руки, но система заработала — это главное.

— Миша первого срока и Миша второго срока — это два разных человека. Это надо четко понимать.

…Да, пытаюсь. 

По-моему, в Грузии каждый немного философ. Поэтому любовь к родине здесь не показная, очень глубокая (в чем и состоит главная особенность маленьких стран), но пустого бахвальства, надутых щек, казенного патриотизма вы тоже не встретите.

Ну вот, например, возвышается над городом новый храм, построенный буквально несколько лет назад.

— Ну это как у вас, храм Христа Спасителя. Только у вас он на бассейне, а у нас на кладбище.

Да, верно, новый кафедральный собор стоит на месте исторического армянского кладбища, которое снесли во время строительства. Некоторые тбилисские армяне свои родовые могилы успели перенести в другое место, некоторые — нет.

И еще одна особенность этого храма — его венчает большой золотой купол. Красиво, особенно в солнечный день. Но такой купол на всю Грузию — один-одинешенек. Не принято здесь было покрывать купола золотом. Поэтому язвительные тбилисцы называют этот купол «золотой хинкаль».

Грузин не может не волноваться, не горячиться, не пылать эмоциями, когда говорит о родине, о политике. Это у нас очень часто — лучше промолчать, оставить при себе. Тут нет...

Вообще, вот эти ядовитые шуточки (я запомнил пару-тройку, а гуляют они в городском фольклоре десятками) — это тоже особенность местного языка. И каждая здешняя мифология, буквально каждая, она с приправой, в нее всегда незаметно, но добавлены этот перец, или сванская соль, как говорится, по вкусу. 

Кафедральный собор Святой Троицы построил для Тбилиси грузинский патриарх Илия II, человек легендарный и, наверное, на данный момент (так мне показалось) куда более важный для грузин, чем даже Гамсахурдиа, Саакашвили или нынешний президент Маргвелашвили.

Обсуждаем Илью с нашими тбилисскими друзьями:

— Ну, понимаете, здесь же очень важен жест. Вот, например, он сказал такую вещь: у нас в Грузии стало плохо с рождаемостью. Каждого третьего ребенка я буду крестить лично. И вот в специальные дни собираются родители, тысячи младенцев крестят. Я вот лично знаю семью, где родили сначала второго, а потом и третьего, чтобы патриарх крестил! Вы не представляете, как это для грузина важно!

(Для тех, кто вдруг решит крестить своего ребенка в Грузии, объясняю, это не так просто: на сайте патриархии регистрируют третьих детей, назначают день крещения. Все приезжают, много священников крестят младенцев. Но каждого Илия берет в руки хоть на секунду. И родители получают свидетельство, специальную бумагу, что их ребенок — крестник патриарха. Некоторые семьи с одним ребенком поспешили родить еще двух, настолько это важно для грузина.)

— Саакашвили, конечно, не мог с этим смириться, что у Ильи рейтинг намного выше. И вот он решил подкупить его епископов. Он всем подарил по джипу. И многие отказались. А кто-то не отказался, потом стали ремонтировать, смотреть — а в каждом джипе жучки стоят, для прослушки. Понимаете?

— Жуть.

— Да что ты говоришь, это легенда.

— Да никакая не легенда, я знаю что говорю!

— Ну ладно, хорошо, давай не кипятись. 

Впрочем, ну а как не кипятиться? Грузин не может не волноваться, не горячиться, не пылать эмоциями, когда говорит о таких вещах: о родине, о политике. Это у нас очень часто — лучше промолчать, оставить при себе. Тут нет… 

— Илия? Ну он очень хитрый, властный человек. Вы знаете, что тут в 90-е годы вся страна принадлежала криминалу? Так вот, у него с ними особые были отношения.

Несколько пораженный таким оборотом дела, мне-то казалось, что у Ильи тут в Грузии всеобщий культ, всеобщее обожание, поклонение, я переспрашиваю у своего собеседника:

— Ты про Илью говоришь?

— Да, конечно!

— Ну знаешь, а я вот сравниваю с нашими церковниками. Ваш, мне кажется, сильно лучше!

— Да нет, нет! — волнуется мой молодой собеседник. — У вас церковь под государством. А у нас она вместо государства! Она важнее государства! Сейчас, в двадцать первом веке, как это возможно? Ну как?

Грузинская архаика — это вообще особая тема в моих table-talks — многомерная, очень сложная, как-то даже страшно к ней подступаться

Грузинская архаика — это вообще особая тема в моих table-talks — многомерная, очень сложная, как-то даже страшно к ней подступаться.

— Знаете, здесь на лето многие семьи детей отдают в монастыри…

— Как это?

— Ну вот так. Детских бесплатных лагерей после СССР почти не осталось. Они в монастырях работают, отдыхают, учатся. Да и сами молодые люди не против месяц-другой пожить в монастыре, это принято.

Когда слушаешь, звучит очень мило и обаятельно. А стоит примерить на нашу, российскую реальность, сразу становится страшновато.

Кстати, на эту тему существует тут одна история. Еще в конце 80-х три совсем молодые девушки из очень знаменитых тбилисских семей (родители, дедушки, бабушки – академики, профессора, лауреаты) ушли в монастырь. Вот прямо втроем. Им было по 18–20 лет. Их известные всей Грузии родители написали письмо патриарху, да еще и обратились в газету, мол, что такое, что за архаика! Илия II обещал подумать. И назначил этих трех совсем желторотых девчонок тремя настоятельницами в три важнейших в Грузии монастыря!

В одном из них — монастыре Бодбе, где по преданию покоится прах святой Нины, — мы тоже были. Огромное хозяйство, прекрасное современное кафе, где закутанная в строгий черный платок монахиня следит за порядком, непрерывный поток туристов, очень красивый строящийся новый храм, все открыто, все спокойно, все празднично и демократично. И Алазанская долина внизу под холмом. Мягкие ее очертания, переливы нежнейших красок. Ну что вам сказать? Я за такую архаику. Это именно западного типа монастырь, где разумная строгость для своих — и полный комфорт для гостей.

Но, конечно, архаика может быть и совсем другой, отнюдь не сказочной и отнюдь не благостной.

Когда тбилисские ЛГБТ-активисты решили устроить здесь демонстрацию (ну а как? Европейский же выбор!), их было всего несколько человек, говорят, и большая толпа студентов, вышедшая их поддержать и охранять от фундаменталистов, — первыми, кто бросился на разгон, первыми, кто гонялся за ними «чуть не с табуретом в руках», были, конечно, священники.

Однако основная тема table-talks, связанная с Илией, — тема о его полной независимости от политиков, от государства — мне, честно говоря, очень нравится.

— Никогда он не ходит ни на какие их торжественные приемы, званые обеды, никогда не принимает от них никаких наград, подарков, понимаете? Никогда от них ничего не берет!

…Да, понимаю. Умом понимаю. Что так можно. Что так и должно, по идее, быть.

2.

Еще одна черта грузинской архаики — каждая взрослая женщина здесь всегда, почти всегда одета в черное. Это, кстати, очень красиво.

Но почему?

— Ну, каждая женщина, у которой погиб, умер родственник, даже дальний, целыми десятилетиями ходит в трауре. Должна ходить.

— У нас двор в Тбилиси, ну знаете какой — «итальянский» мы его называем, галереи, все друг друга видят, если я белую футболку одену, меня обязательно окликнут: «Нина, ты что, на день рождения идешь?

К кому?»

Вторая важнейшая черта грузинской архаики — отсутствие личного пространства. В традиционных духанах, хинкальных, обязательно есть низкие столики с низкими сиденьями — мужчины привыкли так пить и есть. Садишься и упираешься друг в друга коленями локтями, чуть ли не лбами. На совсем условном расстоянии. Это тоже принято. Это основа жизни — общий, слитный, почти семейный уклад, когда все рядом, все близко. И все всегда в курсе, что с тобой, как ты…

Наши люди живут все больше в своем углу, за закрытой дверью, стараются отгородиться, хоть крестьяне, хоть горожане. «Простим угрюмство, разве это сокрытый двигатель его?» — написал Блок вроде бы как про себя, а получилось — про весь русский народ, и на весь век вперед, ну да, простим ему угрюмство, ведь привык он скрывать свои чувства, не выдавать первой реакции, из многолетней привычки, из страха, что тебя ударят, накажут, обзовут, закуют в кандалы, если будешь чересчур открыт для мира.

В этом, конечно, разница большая…

И я, если честно, не знаю, что мне ближе, что мне кажется более родным. Возможно, что в этом грузинском отсутствии «личного пространства» есть залог всеобщего базового доброжелательства. Но вместе с тем мое личное пространство — я к нему привык. Я без него уже не смогу. Пусть даже ценой его является этот холод, это одиночество среди своих.

Однако здешний тотальный траур в женских одеяниях — это еще и вполне понятная народная реакция на годы, на десятилетия жутких испытаний и страданий.

И чем больше ты осознаешь, что же стоит за этими черными одеяниями, тем болезненнее твое осознание — а ведь мы тут, в России, об этой трагедии не думаем совсем, мы вообще о ней ничего не знаем.

Ну вот, просто цифры, смотрите. В Грузии живет 3 с половиной миллиона человек (из них полтора миллиона в Тбилиси). При этом в Грузии 300 тысяч беженцев. Вот уже 25 лет, начиная с 1993 года они ютятся в приспособленных помещениях: санаториях, гостиницах, общежитиях, специальных лагерях. Хорошо себе представляете эту жизнь?

Ну, давайте посчитаем: 10 процентов всего населения — это  беженцы. У нас, в России, это было бы 15 миллионов. 15 (!) миллионов, живущих не просто в бедности, а в общагах, в казармах, в лагерях. Как вам такое сравнение?

Я здесь, конечно, не могу глубоко разбираться в причинах трагедии, случившейся 25 лет назад — они сложны, и мой жанр этого не позволяет.

Но факт остается фактом. Для черного цвета в Грузии есть очень глубокие причины. 

Я был в музее оккупации в Тбилиси, который находится на втором этаже прекрасного художественного музея на проспекте Руставели. Сам музей посвящен советским годам в истории Грузии: и 1920-м, когда в результате действий Красной армии пала первая грузинская республика, и подавлению грузинского восстания против большевиков, и репрессиям 20-х и 30-х годов. Там много потрясающих документов, очень тяжелая, очень сдержанная эстетика: полутемный зал, железные лестницы, второй этаж-галерея — все это сильно напоминает тюрьму, и подсвеченные лампами, как на столе у следователя, строки приговоров. Сделано очень строго и очень сильно. Но начинается музей не с истории, а с современных кадров войны 2008 года, когда российская авиация бомбила Гори и Тбилиси.

Я несколько раз посмотрел эту хронику: плачущие, потрясенные, окровавленные лица грузинских старух, обычные пятиэтажки, пылающие после обстрела, черный дым из окон. 

Конечно, этой жути (с пропагандистской или официальной точки зрения) можно противопоставить какую-нибудь другую жуть и долго рассуждать о том, кто первый начал. Но дело ж не в этом, а в том, что это именно жуть.

Я очень хорошо себе представил, как я стою, предположим, на смотровой площадке на Воробьевых горах и вижу, как бомбардировщики заходят на цель

Мы с друзьями стояли в центре Тбилиси. Был солнечный день. Особенность ясного солнечного дня в Тбилиси в том, что ты, во-первых, хорошо видишь окружающие горы, а поднявшись на них, видишь до горизонта, на много десятков километров. Получается как бы божественная чаша, образ замкнутого, цельного, невероятно красивого пространства. Так вот, сказали мне друзья, вот смотри, этот холм бомбила российская авиация. Там с советских времен оставались радиолокаторы.

То есть это в черте города. Вы стоите в этом сказочном месте и видите, как заходят на цель бомбардировщики. Это было всего несколько лет назад.

Я очень хорошо себе представил, как я стою, предположим, на смотровой площадке на Воробьевых горах и вижу, как бомбардировщики заходят на цель.

А теперь в Тбилиси опять всюду звучит русская речь. Особенно большой поток туристов в последние два года. Понятное дело, во Францию и Испанию ездить нам стало накладно. Ездим сюда…

Поднимаемся на фуникулере. Очень ясно опять, очень солнечно. Довольно прохладно. Сидим на веранде ресторана, что расположен прямо внутри верхней станции канатной дороги. Во время гражданской войны (другой, между звиадистами и антизвиадистами) здесь стояла батарея,  лупила по Тбилиси, из Тбилиси лупили по ней, пришлось потом все восстанавливать.

Заказываю рюмку чачи. Выпиваю, вглядываюсь в этот необозримый горизонт и снова и снова пытаюсь понять: господи, ну за что? За что этот рай на земле, эту райскую чашу жизни все время мучают и разрушают? 

На проспекте Руставели возле парламента группа людей ночует, завернувшись в одеяла, — политическая голодовка. «Это наш национальный вид спорта», — смеется мой друг, тбилисец. Во время долгого обеда в ресторане «Заходи, дорогой!» тревожно мигает телевизор: митинг, полиция, протесты, люди под дождем стоят на площади с плакатами. «Против чего митинг?» — интересуемся у официанта. «Что?» — «Ну… чего они хотят?» — «Да сами не знают, чего хотят».

Открытое выражение своих гражданских чувств вошло тут в привычку. Это здешняя норма, а не экстраординарное событие.

Но было время, когда каждое такое острое «выражение чувств» в конечном итоге приводило к жертвам.

Так было в 1956 году, когда Хрущев произнес свой антисталинский доклад на ХХ съезде партии, и неожиданно на улицы Тбилиси вышла толпа взволнованного народа. Милиция начала стрелять, толпа побежала к реке, с веток высоких деревьев, где сидели школьники у Сухого моста, посыпались тела.

Странно, но в музее оккупации эти события трактуются как антисталинские выступления — не уверен, что вся толпа была против Сталина или против советской власти, скорее, она была против Хрущева. Это не единственный момент, который меня удивил в музее оккупации. Например, почему к 400 тысячам жертв репрессий приплюсованы 400 тысяч погибших во Второй мировой войне, разве это жертвы сталинизма, а не фашизма?

Но тут я не судья, я просто ставлю в свой воображаемый блокнот вопросы.

Следующий выплеск гражданских страстей на улицы — год 1978, тбилисские студенты требуют признать грузинский язык государственным. И снова разгон демонстрации. А язык государственным признали, кстати. Следующая страница — 9 апреля 1989 года. Знаменитые «саперные лопатки», они тоже есть тут, в музее, комиссия Собчака (памятник ему стоит в сквере за оперным театром), Илия II пытается увести толпу за церковную ограду, избежать кровопролития, но звиадисты или сам Звиад ему не дают этого сделать.

«Им нужны были жертвы», — говорят одни. «Они решили стоять до конца», — говорят другие.

Я думаю, и те и другие правы по-своему.

Российские десантники (впервые я узнал здесь, что ими командовал генерал Лебедь) разгоняют демонстрацию, 19 жертв.

Затем гражданская война 1992 года, стрельба прямой наводкой из артиллерии прямо на улицах. Центр Тбилиси (вокруг нынешней площади Свободы) практически не уцелел, все горит, здесь теперь много новых зданий.

2003 год — «революция роз». Приход Саакашвили.

Десятые годы — демонстрации против Саакашвили. Огромные, тоже кровопролитные.

Тбилисцы обо всем этом говорят совершенно спокойно, открыто, не скрывая ничего. Они верят. Верят, что их путь к свободе пройден не зря. В отличие от нас.

И это тоже довольно горько осознавать.

И вот смотрите — декоммунизация, десоветизация. Все тут есть, все идет полным ходом. Но я почему-то уверен, что, в отличие от памятников Ленину, эти памятники никогда не тронут. Они в чем-то тоже святыня

Медленными, медленными шагами спускаемся с холма Мтацминда — к Пантеону. Здесь лежит наш Грибоедов, вечный символ русской эпохи в истории Грузии, коленопреклоненный памятник Нины Чавчавадзе, простой камень в знак памяти об их нерожденном ребенке… Ну и дальше сам Пантеон — славные люди Грузии: поэты, писатели, ученые, композиторы, артисты, режиссеры — Николоз Бараташвили, Важа Пшавела, Чабуа Амираджиби, Серго Закариадзе, много, много великих имен. Из политиков место в Пантеоне нашлось только Звиаду Гамсахурдиа и Мерабу Коставе — двум людям, которые, собственно, в 1991 году и привели Грузию к независимости.

Других «руководителей» тут нет вообще.

Здесь нет великих министров, великих секретарей ЦК, великих генералов, великих директоров КГБ, великих спикеров парламента, даже великих главных редакторов, и тех нет. Когда я это осознаю, меня постигает очередной шок. Нет, это не Новодевичье кладбище… И не Троекуровское. И не «пантеон у Кремлевской стены». 

Вообще с памятниками тут интересная история.

В самом центре, в районе Авлабар, стоит памятник работы Зураба Церетели (может быть, единственный хороший его памятник, говорит мой тбилисец), посвященный фильму «Мимино»: сам Мимино, то есть герой Кикабидзе, герой Евгения Леонова и герой Фрунзика Мкртчяна. Армянин, русский, грузин.

— Ну и что? Как вообще относятся к памятнику Мимино, к самому фильму? Вот сейчас в новые времена — отношение не изменилось?

— Вообще никак не изменилось. Очень любят этот фильм. По-прежнему.

Возле Телави мы проезжали, кстати, мимо поворота на аэродром «Мимино». Он теперь так и называется, по имени героя.

И еще один интересный памятник — «Отец солдата».

Он стоит в Кахетии, рядом с Гурджаани.

Замечательный памятник, как окаменевший кадр из фильма — отец держит на руках убитого сына. Знаменитая роль Серго Закариадзе. Один из лучших фильмов о войне вообще.

И вот смотрите — декоммунизация, десоветизация. Все тут есть, все идет полным ходом. Но я почему-то уверен, что, в отличие от памятников Ленину, эти памятники никогда не тронут. Они в чем-то тоже святыня. Горькая, может быть, болезненная, но святыня былой дружбы. Они настоящие, искренние и потому ни под какую десоветизацию не подпадают.

Кахетинские крестьяне до сих пор почти не говорят по-русски

Кстати говоря, очень многое в моем любимом с детства фильме «Отец солдата» мне стало понятно, когда я увидел, этот памятник в Кахетии.

Помните, в фильме отец солдата вообще не говорит по-русски? И это кажется даже странным.

Так вот, это чистая правда. Кахетинские крестьяне до сих пор почти не говорят по-русски.

— Кахетинцы, они вообще другие, чем западные грузины, — объясняет Алена, наш проводник и тоже уже практически друг. — Западные грузины бывают высокие, светловолосые, голубоглазые. Восточные грузины, кахетинцы, картлийцы — они низенькие. Они немногословные. Они не умеют торговать и торговаться. Они умеют только трудиться на своем винограднике. Они готовят очень простую еду. Мясо не маринуют даже, для шашлыка. Просто: помидор даже не разрежут. Лежат целые помидоры на тарелке и нож. Хочешь, сам режь. Сыр, овощи, вино, мясо.

Вот вся кахетинская еда.

И они знаете почему по-русски не говорят? Для них даже поездка в Тбилиси — это целое событие, хотя это всего два часа на машине. Они всю жизнь заняты крестьянским трудом и больше ничем.

(Да, кстати, в Тбилиси из Кахетии мы привезли один настоящий кахетинский помидор, с огорода. Ели его целый вечер. И не забудем этот вкус, наверное, уже никогда. Будем стремиться вновь его обрести, этот вкус. Вот только где?) 

Вообще, все то, что сейчас происходит с сельским хозяйством в Грузии, — это еще одна главная боль грузин. Несмотря на то что волшебник Онищенко снял запрет с грузинских вин и боржоми, все на самом деле плохо. Виноградники держатся почти исключительно на стариках… Винодельческие заводы и частные винодельни весь урожай купить у крестьян не могут. Овощи и фрукты просто раздают или заготавливают для домашнего употребления. Жить крестьянам не на что. Саакашвили свою «реформу сельского хозяйства» до ума не довел.

При всех преступлениях советской власти — помидоры она в Кахетии покупала и виноград тоже.

Из Грузии мы увозим в чемодане четыре бутылки вина и бутылку чачи. И кажется, что этого мало. Но ведь все не увезешь. Вино здесь разное, в огромных количествах, от него рябит в глазах, это едва ли не главное, что в Грузии сейчас производится, и все-таки грузины помнят, как разливали миллионы бутылок «Цинандали», «Гурджаани», «Киндзмараули» в СССР — да, это было плохое, массовое вино, но оно позволяло Кахетии жить нормально.

На холме в Джвари, у одного из древнейших храмов, я внимательно рассматриваю надписи на стенах. Надписи русские. Здесь была воинская часть, были дикие туристы в советское время — Саша из Кемерова, дембель такого-то года, Люся тоже была здесь — полно надписей. Их никто не стирает, не затирает, не подновляет стену (так же как в Мцхете затертые персами лики на иконах не рисуют заново).

В квартале Сололаки, где жили и Есенин, и Мандельштам, и Белый, и Булгаков, и кто только тут не жил из русских поэтов и писателей, едва ли не все, стоит еще дом, где останавливался у брата Петр Ильич Чайковский. Правда, дом почти развалился, хотя в нем живут люди. Мемориальная доска на подъезде держится с трудом.

«Здесь в Грузии такая концепция по отношению к старине всякой, понимаете, — говорит гид Алена — это не реставрация, а консервация. Пусть все сохраняется так, как оно есть. По-моему, мудро».

Да, по-моему тоже. Но только вот я думаю, а что же останется в итоге от «российского периода» в истории Грузии? Фильм «Мимино»? Вот эти надписи на стене храма? Мемориальная доска Чайковскому, которая держится на честном слове?

Расстрелянная интеллигенция?

Честно говоря, не хочется, чтобы вот так все это оставалось.

Пока мы в России не признаемся всему миру, что сами пострадали от большевизма, пока не назовем преступление преступлением, счет будет расти. И не только в Грузии

Но пока мы в России не признаемся всему миру, что сами пострадали от большевизма — и не меньше, а больше других народов, пока не назовем преступление преступлением, счет этот будет расти. И не только в Грузии. 

Говорят, Саакашвили старую грузинскую интеллигенцию не любил. Именно за то, что она «продалась советской власти». Называл их «мумиями». Преследовал, насмехался, унижал.

Это, конечно, была еще одна его фундаментальная ошибка (вообще ошибок он наделал немало). В Грузии крестьянин и интеллигент — это люди одной крови, одного замеса (в отличие от России). Это две части, две половинки одного целого, одной страны. Это не две разные страны, как у нас.

Это я понял по дороге в Казбеги, когда мы заехали в поселок Цно и встретили там Мераба Пиранишвили, скульптора, который из разных пород горного камня вырезает лица великих грузин.

Описать это трудно, но я попробую.

Поэты, философы, музыканты — они смотрят в небо. Это просто камни, ставшие лицами. Каменные глаза, каменные рты.

Ну и горы вокруг.

Рядом с музеем великих грузин Мераб хочет поставить «традиционный грузинский дом».

Простая, крестьянская почти идея. Просто замешанная на высоком искусстве.

И вот я смотрю, как делают шоти, грузинский хлеб. Делают его старухи. Руками. Потом прилепляют на стены раскаленного каменного чана. Потом продают охапками, за пол-лари.

А хлеб он такой, знаете, белый. Пахучий. Чуть солоноватый.

Это разве не искусство?

А вот вино — оно булькает и шипит в квеври, глиняном кувшине, зарытом в землю. 

А вот как об этом писал Мандельштам:

«Чужая любовь всегда была нам дороже и ближе своей, а Грузия умела любить. Ее старое искусство, мастерство ее зодчих, живописцев, поэтов, проникнуто утонченной любовностью и героической нежностью… Да, культура опьяняет. Грузины сохраняют вино в узких длинных кувшинах и зарывают их в землю. В этом — прообраз грузинской культуры: земля сохранила ее узкие, но благородные формы художественной традиции, запечатала полный брожения и аромата сосуд».

Золотые слова.

Сейчас, как в 20-е годы, как в 50–70-е, русская культура вновь пытается бежать в Грузию. Найти здесь убежище. Хотя на неделю, на три-четыре дня. Или навсегда. Это уже, наверное, третья ее попытка.

Бежать от самой себя. Понять бы еще, почему так.

Борис Минаев