Дороги из острых осколков цветного стекла

Двадцать пять лет назад мне было двадцать пять лет.
В этот год передо мной вдруг пали стены, до того бывшие совершенно неприступными. 
Широкие золочёные ворота возможностей распахнулись настежь, и оттуда выкатилась красная ковровая дорожка. Она легла под ноги, предлагая идти, не сворачивая, к успеху, деньгам, славе - приятным побочным спутникам Дела Всей Жизни. 
Долгие годы до того были полны попытками пробить глухие, равнодушные камни, ворваться с флагом в руках в крепость, приблизиться к тому, для чего дорогое мироздание™ создало меня со всеми такими-сякими данными, и с исступленной готовностью не жрать, не спать, жить под мостом, вывернуться наизнанку, но следовать предназначенному пути. 
Годы жизни звенели напряжением на разрыв струны, накрывал мрак самого чёрного отчаянья от проигрышной, опустошающей борьбы.
И вдруг, в одну минуту, та-дамм ... дорога оказалась открыта!
Вперёд, и с песней. 

Да, стояло одно маленькое такое условие - аборт. 
Я была на тот момент беременна, вот так, неожиданно, никогда не любя и не желая никаких, чёрт их возьми, нафиг надо, детей. 
Аборт, и тогда, минуя все ступени, к вершинам можно взмыть на лифте, в награду за бесконечную прежнюю беспросветность.
Или Дело Всей Жизни, или какой-то там младенец, извините, которого в моих планах отродясь не было...

И я выбрала младенца. 
Беременность была жуткая, голодная, тяжёлая, обморочная. 
Судьба как будто мстила за отказ от предложенных плюшек. 
Потом роды, где нас искалечили обоих - не по злобе, не по незнанию, просто по тупой лени, и жизнь ухнула в уже по-настоящему бездонную пропасть.
Так проваливается в тартарары жизнь каждой матери больного ребёнка. 
И делом всей этой новой жизни стали не прошлые возвышенные хотелки и мечталки, а стремление поставить сына на ноги.
Поставить на ноги в самом прямом и простом смысле.
Чтобы он стоял, сидел, ходил, бегал - делал то, что абсолютному большинству детей даётся даром, при рождении, если только на пути не возникнут тяжёлые обстоятельства или ленивые криворукие акушерки с Пролетарки.

Не то, чтобы хотелки и мечталки были легко забыты и отвергнуты, ни фига подобного. 
Больно было, как и раньше, к тому же количество болей умножилось, и тут уже были варианты - умереть от суммарного шока, или отупеть и тащить крест, делая, что должно, и веря в то, что ногти сдираются не зря, что однажды из пропасти удастся выбраться. 
Так шли годы, и вдруг, как-то незаметно, в темноте над головой и в самом деле нарисовались звёзды. 
Пропасть кончилась. 
Молодость и силы кончились тоже. 
Совсем-совсем. 

Самое неожиданное, что многое из того, что бурлило и, не найдя выхода, мучительно умирало во мне, вдруг проросло в сыне. Вспыхнуло ярко, мощно, на качественно ином уровне и совершенно непонятным образом, без малейшего моего участия.
Само собой. 
Как будто вся концентрированная мечта передалась по генам, и осуществилась в другом человеке. 

К окончанию школы свет в конце тоннеля бил уже вовсю, обозначая станцию прибытия. 
Мы вырвались из беспроглядной тьмы.
В активе имелся, например, коричневый пояс по каратэ.
Когда я привела сына в секцию первый раз, Тренер, с плохо скрываемым раздражением сказал, что он не может заниматься калеками, у него спорт, а не лечебная физкультура. 
Второй раз я пришла уже с двумя детьми, Тренер принял их обоих, речь о лечебной физкультуре больше не стояла. 
Этот прорыв пришёл через годы.
Через четыре, на столько Борька младше Ромы.

Выпуск из школы попал на первый год массового внедрения ЕГЭ. 
Рома записался сразу на семь экзаменов. 
Учителя хватались за голову и занижали годовые отметки со словами "ты там всё завалишь, а тут у тебя пятёрки, с нас спросят".
Прессинг на сына и на меня был невыносимый. 
Мы держались, вдвоём против всех. 
На деле, основное давление, конечно, шло только на Рому. 
Каждый день. 

Он шикарно сдал эти ЕГЭ, хотя чуть не умер между экзаменами от отравления - внешкольная итальянская группа отмечала завершение обучения в сомнительном ресторанчике. 
Следющий раз Рому убивала уже служба в сердюковской армии - мы решили, что разумнее отработать год срочной после второго курса. 
К моменту зачисления в гвардейский полк ВДВ у сына имелись прыжки с парашютом и большие успехи в стрельбе. 
После армии вернулся полуубитым и морально, и физически. 
Всё, на что пошла моя жизнь, летело прахом.


Долго лечили и не долечили спину. 
Ещё год моя интеллигентщина во сне орала "бляяядь", я приходила - ты звал, сынок, я здесь. 
Диплом был написан шикарный, новаторский. 

Потом были магистратура, работа в именитом музее.
Теперь аспирантура.
Участие в семинарах, победы в конкурсах, не только поездки по странам СНГ, но и в Европу.
В том числе Париж, доклад в Юнеско. 
В ноябре снова две страны. 

Школьником участвовал в радиопередачах на Эхе Москвы, теперь на радио Вести-ФМ. 
Спас, между прочим, от уничтожения уникальный лицей, прорвавшись к имевшему тогда силу Венедиктову, и подняв большой шум.
Этим по праву гордится.
Не проходит мимо, протягивая руку как своим согражданам, так и иноземным, бывали эпизоды.
Прямо сегодня спас жизнь очередному мужику, добавив плюсик в карму в день своего двадцатипятилетия. 
Учительствует, это его настоящее призвание. 
Много ездит по России, выкладывая в сетях сотни снимков, и разгоняя тем самым слабых духом подписчиков.
Встречается с мудрыми и талантливыми мира сего. 

"Моё", которое не состоялось, от которого я отказалась полжизни назад, перетекло в "его", и многократно усилилось. 
И даже если бы ничего из этого не случилось, не было бы у сына талантов, живого ума, решительности и точности в поступках, я бы не пересматривала свой выбор.
Моя жизнь стала бы удобрением, на котором выросло не дерево, а обычная трава?
Значит, было бы так. 

Выбор, собственная жизнь, то есть настоящее, или жизнь ребёнка, то есть будущее, стоит перед многими женщинами. 
Стоял и перед моей подругой. 
Нет, ей аборт делать не надо было. 
У неё на руках уже была крохотная дочка, когда пришло приглашение стажироваться в Сорбонне. 
В Сорбонне!
В пусть предзакатное, но советское время!
Всего лишь надо было сбросить малышку с рук, и, не оглядываясь, шагать к своему персональному лифту по своей персональной ковровой дорожке. 
Конечно, она никуда не поехала. 
Родители её к тому времени умерли, может, им бы она и доверила дочь. 
Дочке уже тридцать лет. 
Подруга так ни разу в жизни и не выезжала в Европу. 
Жалеет ли она об этом?
Да.
Жалеет ли она о выборе? 
Нет. 

Обидно ли за то, что собственная жизнь не состоялась?
Ну, значит, просто не хватило характера, бойцовских качеств, воли и везения. 
В конце концов, если не помереть прямо завтра, то какие-то осколки разбитых мечт ещё можно будет собрать - как ту часть пазла, что по силам, не претендуя на полную картину. Картина, которая могла случиться, не будет составлена уже никогда, но вместо неё возникнут другие. 
Вышедшие из-под чужой руки, возможно, куда более яркие и талантливые, чем те, что не получились у родителей. 



Двадцать пять лет назад я, измученная до смерти непрекращающимся криком, готовая отдать всё счастье мира за возможность прилечь хоть на полчасика, брела мимо помойки, посреди которой гордо высился огромный чёрный бак. 
Я смотрела на бак, и думала - вот сейчас я швырну туда этот вопящий кошмар, у которого безостановочно льётся изо всех дырок зелёная жижа, который может существовать только на руках, кожа к коже, избавлюсь от непосильного груза, и у меня появятся крылья.
Прорастут быстрее, чем выстрел, прямо через зимнюю одежду. 
Я буду летать!
Рука не поднялась. 
Я уходила от этого бака, всё дальше и дальше, волоча ноги, как от последней надежды на спасение.

Ну чо, хорошо же, что не вышвырнула.