„Староверы явно не вписывались в контекст романовской России”

...Экономическое процветание старообрядчества стало одним из условий его существования, к тому же царские поборы были так велики, что поощряли развитие коллективной защиты. Романовы сами толкали раскольников, исповедовавших воздержание и простоту, к греху наживы.

В итоге предпринимательская деятельность на благо общины стала рассматриваться как средство спасения души.

В старообрядческой среде существовали особые отношения. В долг старались не брать, но давали. Только друг другу не в рост. Хорошим тоном почиталось по собственной инициативе отсрочить платеж попавшему в сложную ситуацию общинному заемщику, простить долг, помогать сирым, убогим, вдовам.

Вскоре масштабы благотворительности старообрядческой общины и православного купечества стали отличаться в разы. В старообрядческой среде эти отношения достигли того, что называется системой вторичного распределения, но не по принуждению государства.

Владелец добровольно расставался с частью своей собственности в пользу экономически менее состоятельного слоя единоверцев. И вскоре у постоянно нуждающейся православной паствы сложилось представление, что для бедных «староверчество» не по карману.

Там верховодили купцы – «миллионщики», сфера влияния которых простиралась на многие регионы. Внутри этих регионов возникали разраставшиеся анклавы территориально более ограниченных, но и одновременно более интенсивных сфер влияния так называемых «тысячников» - предпринимателей средней руки.

Они имели свои суда, определяли ассортимент изготавливаемой в деревнях продукции, оплачивали места на ярмарках, где продавались изделия единоверцев, гордились тем, что их усилиями, умением, заботами «кормятся» десятки, сотни, тысячи, а то и десятки тысяч единоверцев.

Экономически состоявшееся старообрядчество стало перемещаться из сельских поселений в города. Возвращение было не таким как бегство - голыми, босыми. Первыми шли артели монастырей-общежительств, следом – предприниматели, богатство которых окружавшие их православные не без основания считали таинственного происхождения.

Они не были предпринимателями в общепринятом значении слова. Первые сомнения возникают при знакомстве уже с тем, как начиналась их предпринимательская жизнь. Приведем в качестве примера несколько узнаваемых семей из числа староверов.

Родители первого председателя Совета народных комиссаров СССР  Рыкова владели клочком земли в Кукарке Вятской губернии. Но случился пожар, все сгорело, и они с пятью детьми переехали в Саратов, старообрядческий анклав. Здесь раздавленный нуждой многодетный крестьянин-погорелец российского захолустья, которому незнакомый город ничего кроме социального дна не предвещал, вдруг успешно занялся посредничеством в торговле мукой.

Предок  Молотова по материнской линии   Яков Евсеевич Небогатиков « пришел в Нолинск  Вятской губернии молодым парнем в лаптях и с большой жаждой лучшей жизни. Он плясал перед каждым, кто даст ему две копейки, а за три копейки плясал в луже. Занялся  сбором тряпья у населения и вскоре неожиданно разбогател».

Семейная же легенда допускает, что он нашел зашитые в «одежде или перине деньги». Только вот по отцовской линии настоящая фамилия Молотова Скрябин, и он, скорее всего, из рода  боярина Скрябы-Морозова.  То есть, родня  раскольникам Морозовым, рвавшимся на трон. И вот их дальний потомок Молотов все-таки взобрался на самые вершины власти - в СССР.

Не менее таинственно происхождение богатств Рябушинских. Существует предание, связанное с казнокрадством. Когда в 1812 году армия Наполеона приблизилась к Москве, московская часть государственной казны была укрыта за Рогожской заставой, ставшей потом центром Белокриницкого согласия.

После бегства французов схрон оказался наполовину пуст, зато Морозовы и Рябушинские неожиданно разбогатели.

Правда,  есть еще  один исторический факт, не украшающий староверов – их предательство во время нашествия Наполеона. Это они вынесли ему ключи от Москвы и потом  опустошили  православные храмы, унеся  множество драгоценностей и старых икон из хранилищ монастырей и церквей.

Но более вероятная версия – об  основателе династии  Рябушинсокм -  Стекольщикове (1786—1858), выходца из православной деревни Ребушки  Калужской губернии, который 16-летним мальчиком ушел в Москву на заработки, записался в купеческое сословие под фамилией Рябушинского, принял старообрядчество, стал удачливым предпринимателем.

«Не совсем ясно, откуда у молодого человека из крестьянской семьи могли появиться немалые по тем временам деньги», - недоумевает один из биографов династии Рябушинских.

Вот то и удивительно, что даже от въедливых, казалось бы, биографов скрыты факты вклада в «богатства» русских купцов-раскольников иностранных капиталов.

Или такие были заказные «биографы», которым было поручено разрабатывать всякие небылицы о купеческих капиталах, и которые на  полтора века скрыли от россиян правду.

Официальная версия потомков  Морозова (1770—1860) из поморского согласия, о происхождении его начального капитала выглядит также неубедительно. Сообщая о том, что крепостной крестьянин  Морозов в день свадьбы получил от своего барина пять рублей серебром, биографы осторожно добавляют: «Считается, что этот подарок и стал поводом к открытию» шелкоткацкой мастерской с несколькими наемными рабочими.

А ведь прежде чем стать «владельцем» собственного дела Савва Васильевич сам работал по найму за пять рублей и хозяйские харчи в год, а для того, чтобы записаться в купеческое сословие, в то время требовалось объявить капитал не менее одной  тысячи рублей, то есть копить ему пришлось бы минимум 200 лет.

Все эти биографические сказки  староверческая оппозиция сочиняла для  православного народа, но в правительстве отлично знали, откуда у купцов из Раскола капиталы. Высшие чиновники и сами оттуда черпали свое благосостояние.

Да и Кноп действовал в России легально. Но Романовы и не думали препятствовать ввозу в страну  английского капитала, считая, видимо, что держат под строгим контролем деятельность едва народившихся совместных предприятий купцов-староверов и на их конкуренцию с российскими  предприятиями.

Ранее появившиеся и достаточно крупные даже по европейским меркам мануфактуры  дворян приходили в упадок. В начале XX века осталось лишь небольшое количество частных предприятий старше ста лет, и ни одно из них не занимало лидирующих позиций.

Процесс создания средних и крупных предприятий в XIX веке начинался с нуля - с мелкого сельского предпринимательства. Если их деятельность была успешна, они вырастали до средних размеров, перебирались в город, становились крупными, которые в свою очередь способствовали созданию мелких, обрастая ими настолько, что трудно было отличить, где кончается фабричная промышленность и начинается кустарная.

Только недавно появились публикации, приоткрывающие тайны старообрядческой экономики XIX - начала XX веков.

Биографии многих ранее почти неизвестных людей показывают, как происходило становление громадной производственно-сбытовой сети. К примеру, описывая ирбитскую семью купцов Казанцевых, исследователи, перечисляя привычные версии с кладом, наследством, лихоимством и скопидомством: «грошик, копейка, гривенник, рубль», затруднялись с ответом на вопрос, откуда все-таки у нее взялись капиталы.

Достоверно было известно только то, что не эти источники, а «доброе знакомство» с Морозовыми, что проживали в полутора тысячах километров, «возможность брать у них кредиты, умело используя взятое в долг», а еще дружба с фабрикантом Кузнецовым, проживавшим на таком же расстоянии от Ирбита, дали возможность поставить дело на широкую ногу.

Так возникала и сама Кузнецовская фарфоровая мануфактура в Дулево-Ликино, рабочие которой, что весьма символично, изготовили и преподнесли в советское время редакции газеты «Правда» блюдо с портретом Ульянова-Ленина.

Аналогична история обувной мануфактуры в Кимрах, ставшей поставщиком обуви для Красной Армии, возникновения производства в Палехе, где Георгия Победоносца стали изображать с серпом и молотом на щите, а также большинства предприятий хлопчатобумажной индустрии, поставивших бойцов на баррикады 1905 года и фронты Гражданской войны.

Менялись имена доноров и получателей помощи, сохранялся принцип внутриконфессиональных отношений - сильный делился со слабым, слабый становился сильным и вместе они составляли мощный оплот старообрядчества.

Раскольники так увлеклись бизнесом, что даже Соборы староверов  трудно  называть таковыми, настолько экономические вопросы занимали серьезное место в кругу обсуждаемых проблем.

А белокриницкие староверы стали называть их съездами. Прочие сохранили прежнее название, хотя, скажем, у более религиозно ориентированных часовенных (уральских) староверов инициаторами их созыва тоже становились «видные заводские старообрядцы - промышленники и купцы. Они оказывали духовным лидерам знаки уважения, но решения принимали самостоятельно.

Когда предприниматели начали нарушать традиции: курить, пить, укорачивать бороды и даже бриться, одеваться не по-русски, принимать пищу совместно с еретиками, реже молиться, - беспоповские наставники и поповские священнослужители брали грех на себя, замаливая его ради сохранения общинного мира.

Так старообрядчество в России превратилось в XIX веке в одну из «форм первоначального накопления капитала», а «купеческий род стал структурной единицей старообрядческой общины».

Не удивительно, что стартовый капитал, который у православных крепостных появиться мог лишь при каком-то непостижимом стечении обстоятельств, всегда имелся у крестьян-староверов.

Они имели в своем распоряжении конфессиональную систему беспроцентных и безвозвратных ссуд, когда в стране еще не сложились ни национальная кредитная, ни вексельная системы. Распад православной общины зашел настолько далеко, что ее члены на помощь могли рассчитывать лишь в случае беды.

Старообрядческая же община была готова придти на помощь и оказавшемуся в тяжелом положении и желающему свое положение улучшить потому, что в обоих случаях положительный исход вмешательства шел на пользу всем. Общинная касса использовалась и для вызволения из бедности, и для наращивания богатства не только компактно проживающей, но и разбросанной по православным деревням единоверной братии.

Пока православные общины нищали, рядом с ними создавались староверческие анклавы, где сельские промыслы и кустарная промышленность достигли особого размаха: Гжельская волость, Московская, Тверская и Нижегородская губернии.

В городах структура управления общинными капиталами усложнялась. Собраниями общин избирались подотчетные им Советы попечителей. Им делегировались права распорядителей кредитами и собственностью общины.

Они могли уже сдавать в аренду, продавать, закладывать формально частные земли, заводы, фабрики, торговые заведения и дома. Под их надзором запускался в оборот капитал общины, выдавался в рост достойным доверия иноверным купцам.

Из числа опытных членов общин назначались «поставленные» старообрядцы или, говоря современным языком, директора направлений. В функцию Советов входило выделение ссуд на создание предприятий общинников. Так появлялись тысячи мелких торговцев «в развоз и в разнос», тысячи мастерских и фабрики.

Советы принимали инвестиционные решения для расширения существующих предприятий. Общины обменивались информацией о конъюнктуре местных рынков. Это позволяло им своевременно оценивать ситуацию, формулировать хозяйственную политику, влиять на ценообразование, создавать и своевременно перестраивать товаропроводящие сети, координировать поставки сырья.

Староверы-производители не могли разориться в конкурентной борьбе с единоверцами. Конкуренции не было. Наоборот, прочно обосновавшиеся фабриканты считали своим долгом помогать начинающим собратьям сырьем и оборотным капиталом по заниженным против рыночных расценкам, не взимая процентов, с долговременной рассрочкой платежа.

С тех пор, как сотрудник МВД при Александре Втором  Кельсиев накануне войны России с Турцией сбежал, вывезя секретные документы своего министерства в Лондон к Герцену, связывавшему, как и Маркс,  революционные надежды со староверами, и опубликовал их с его помощью в 1861—1862 годах., стало известно, что денежные средства старообрядческих общин представляют собой анклавы социализма в капитализме, что владельцы капитала в действительности не более как экономы, кассиры и приказчики, приставленные к общинной собственности.

Кельсиев помог, таким образом, развить теорию  построения социализма в России лондонским «сидельцам» в эмиграции. Неизвестно, порадовал ли он тех английских партнеров русских  раскольников по бизнесу, которые вкладывали в него огромные деньги.

Из опубликованных документов было очевидно, что староверы явно не вписывались в контекст романовской России.

Во второй половине XIX века внимательные наблюдатели зафиксировали, что «Раскол существует как гражданская корпорация», что «отвлеченно-религиозный элемент слабеет и вырабатывается чисто политическое направление, только под формами религиозно-символическими».

«Если смотреть на раскол с точки зрения государственной, - писал протоирей  Фармаковский, - то он представляет собой замкнутое общество со своей правительственной и законодательной властью, с целой системой общественных учреждений и обычаев».

А согласно опубликованным в 1884 году секретным документам, старообрядчество в России воспринималось властью всего лишь как «какое-то особенное общество - антицерковное, антиобщественное, способное ко всему самому зловредному». Романовы не видели в нем мощную оппозицию сродни существовавшим в развитых западных странах и вершившим их судьбы на пути к мировому прогрессу.

Экономическую основу старообрядчества составляли общественные фонды потребления, включая денежные средства, товары и услуги.

Важнейшими политико-экономическими следствиями их возникновения стали: аккумуляция средств для обживания агрессивной природной среды, капитализация средств для успешной конкуренции, разделение функций владения, распоряжения и пользования собственностью, формирование конфессионально-замкнутой беспроцентной, а нередко и безвозвратной ссудной денежной системы, создание собственных товаропроводящих систем, контроль над процессом ценообразования.

Поколения староверов-предпринимателей от мелких до крупных вплоть до последней четверти XIX века  могли управлять средствами производства, но не обладали правом безраздельного владения и распоряжения им, то есть по законам царской России они были полноценными собственниками, а по законам общины - нет.

37 лет вся недвижимость Преображенской общины - федосеевцев - числилась как собственность богатого купца И.А. Ковылина (в 1918 году Благуше-Лефортовский Совет, признав Ковылина выдающимся революционером, назвал его именем один из переулков Лефортовского района Москвы).

В 1809 году община оформилась как богадельный дом, получив право владения имуществом, чем она незамедлительно и воспользовалась. Якобы частная собственность перешла в распоряжение истинного владельца - общины.

Спохватившись, власть в 1831 году обязала федосеевцев расстаться с недвижимостью, находившейся вне стен богадельного дома. Состоялся аукцион, определился покупатель - Гучков, внук которого принял отречение последнего из Романовых. Одна особенность — он не заплатил за приобретение ни гроша, потому что, на самом деле, он эту недвижимость не приобретал, точно также,  как Ковылин ею не владел.

Но романовская Россия была или не в состоянии, или делала вид, что не может понять мотивацию старообрядческого поведения.

Вот как описывал это событие приверженец православия Ф.В. Ливанов: «Купец Федор Гучков ... уроженец Калужской губернии, из крестьянского звания был старшим попечителем Преображенского богадельного дома и приобрел огромное состояние, основанное, по всеобщему убеждению и в донесениях правительству, на капитале Преображенского монастыря... жил одиноко в самом тесном и грязном помещении, разумеется, только для отвода глаз, мел сам двор, собирал старые гвозди, как Плюшкин, и расплавлял их, носил рубище и шляпу с широкими крыльями до того засаленную, что на нее страшно было взглянуть».

Когда московский военный губернатор решил учинить дознание по данному делу, то следователи услышали от  Гучкова невероятную историю, слово в слово повторенную другими федосеевцами, проходившими по этому делу: «Недвижимое имение, принадлежащее Преображенскому богадельному дому, заключавшемуся в домах и землях, в Лефортовской части состоящих, было продано согласно Высочайшего повеления, различным лицам, из коих мельница и два дома с землями были проданы сыну его Ефиму Федорову Гучкову и ему же было продано, не упомнить сколько именно, в городской части лавок на Варварской улице, но в какую именно сумму составился капитал, вырученный от продажи имения, он не припомнит.

Продажа производилась без вызова через газеты, по вольным ценам, по домашнему, значит, в конторе Преображенского богадельного дома...

Капитал был положен в Московскую сохранную казну на неизвестного. В последствии Алексей Никифоров (другой попечитель богадельного дома) обще с Гучковым сей капитал из сохранной казны, без ведома правительства, получили для расходов ...

и весь его израсходовали ...

Отчетности в израсходовании сих денег никем требованы не были». Власти были бессильны что-либо изменить. Четырех федосеевцев сослали по одному в Каргополь, Вятку, Пензу и Вологду, а одного передали под надзор московской полиции.

Среди сосланных был и сам Гучков, который вскоре и умер вссылке. К тому же, староверов обязали собрать в качестве «номинальной компенсации» - 75 тысяч рублей, внести их в казну Преображенского богадельного дома, но объявить эти средства неприкосновенным капиталом и  положить всю сумму в государственную казну.

Это был достаточно утонченный способ грабежа староверов в романовской России.

Староверы не могли продать или закрыть фабрику без ведома и согласия общины, последняя же своим решением могла передать ее другим лицам, если купеческая семья вырождалась и не могла продолжать эффективно управлять собственностью, которая рассматривалась как источник общественного благосостояния.

В подобных случаях передача управления другим доверенным лицам внутри данной общины или в другой, входящей в данное согласие общине, выглядела как смена собственника и оформлялась как сделка купли-продажи.

В действительности она была мимикрией, вызывавшей у современников удивление мизерными суммами, выплачивавшимися «покупателями»  за заводы, фабрики, пароходства, мельницы, а также легкостью, с которой осуществлялись слияния и экономическая экспансия.

Примером может служить созданные в первой половине XIX века нижегородский завод и пароходство, переходившие от Колчиных к Курбатову и Карповой - представителям разных старообрядческих семей, затем слившиеся с пароходством Игнатова в Товарищество Западно-Сибирского пароходства.

В 1912 году в состав Товарищества вошли еще два пароходства — Корнилова и Русско-Китайского акционерного общества.

Примером того, как передавались бразды правления средствами, которые староверы считали общинными, а православные - частным капиталом, может служить находящаяся в архиве Министерства внутренних дел копия завещания  Рахманова на сумму в один миллион рублей серебром.

Завещатель выбрал среди своих родственников трех наиболее предприимчивых  - А.А. Рахманова, С.И. Рахманова и В.Г. Рахманова. Отдавая отчет в том, что они по возрасту или состоянию здоровья могли оказаться неспособными управлять общинными средствами, в число душеприказчиков он предусмотрительно ввел купца-единоверца  Солдатенкова, к которому и перешел в итоге завещанный миллион.

Российские законодатели сами немало способствовали ограждению старообрядческой собственности от внешнего посягательства.

Предприниматель-старовер, оказавшийся в долговой зависимости от иноверца мог почти безнаказанно перевести свое имущество на какого-нибудь члена общины, лишив кредитора возможности наложить на него арест. На руку староверам играли особенности русского семейного и наследственного права. В России собственность была не семейной, а индивидуальной.

У детей не было гарантий наследования отцовского достояния. 

Это было на руку раскольникам, чьи купеческие богатства были по большей части «благоприобретенные»: наследодатель мог делать с ними, что хотел. Это удерживало новые поколения от опрометчивого решения отпасть от веры отцов. В качестве дополнительных гарантий сохранения общественной собственности «согласия» принимали собственные постановления.

Так, среди постановлений Филипповского собора 1827 года было принято правило № 25, которое лишало никонианина права наследования, то есть, отпавший в Русскую православную церковь сын старовера терял право на участие в отцовском наследстве.

Общинные правила превалировали и в тех случаях, когда законный собственник недостаточно радел за общее дело. Примером того, как общины избавлялись от нерадивых управленцев, может служить судьба главы третьего поколения костромских купцов-староверов Коноваловых - Ивана Александровича.

За небрежение делом, кутежи и аморальное поведение его назвали едва ли не самым презрительным для староверов именем «Петра Великого», а в начале XX века вывели из дела и выслали из Москвы, что в смысле юридическом было событием невероятным. Во главе Коноваловской мануфактуры был поставлен его сын, который потом стал заместителем председателя Московского Биржевого комитета, а потом министром Временного правительства.

Общинная казна в центре, а вокруг нее — крупные и средние предприятия общинников, в свою очередь связанные со множеством мелких предприятий-поставщиков - такова была экономическая организация старообрядчества.

В западном обществе источником капитала выступал сначала ростовщик, а потом банк, аккумулирующий средства миллионов вкладчиков и делящий с ними ссудный процент. В романовской России с запозданием на несколько веков развивался аналогичный процесс.

А в старообрядческой России эта роль отводилась общинной казне. Когда общинных средств для растущей экономической активности не стало хватать, появились старообрядческие банки, но и они внутри себя продолжали выполнять весьма специфическую, четко обозначенную роль заемного резерва конфессионального характера.

Поскольку нужда в стартовом капитале и оборотных средствах у староверов удовлетворялась общинной казной, коммерческие банки у нее появились позже, чем у православных конкурентов.

Первый Ссудный банк был учрежден через 10 лет после появления Петербургского частного банка. Отцами основателями его стали купцы-староверы  Морозов,  Лямин и братья Крестовниковы. Контрольно-ревизионная обязанность была возложена на купца-старовера Борисовского, совладельца хлопчатобумажных фабрик и рафинадного завода, дружина которого потом выйдет на баррикады 1905 года.

Еще одним руководителем стал грек  Миллиоти, сестры которого вышли замуж за Борисовского и  Крестовникова. В общем, все «свои» за исключением введенных в состав учредителей для представительских целей гофмейстера барона  Бюлера, графа  Мусина-Пушкина, камергера князя  Шереметьева, которые никакими распорядительными полномочиями не обладали.

Но у староверов не было специалистов в кредитно-финансовой области - обстоятельство, сыгравшее роковую роль. Управленческие функции, естественно, были доверены евреям  Шумахеру и Ландау, оказавшимся нечистыми на руку. Разорение банка в 1875 году стало первым в истории России банковским крахом.

Урок пошел впрок. Староверы стали отправлять своих детей в университеты, главным образом, в Москву и в Казань. В качестве приоритетного  в Московском университете рассматривался юридический факультет, особенно, когда его деканом стал А.С. Алексеев — выходец из семьи староверов-предпринимателей Алексеевых-Станиславских, ныне более известных в связи с Художественным театром.

О старообрядческом влиянии на факультете можно судить по воспоминаниям  Бурышкина, который был дружен со староверами, но которому с трудом удалось стать председателем общества взаимопомощи студентов юристов из-за того, что «ходил в церковь и иногда приезжал в университет на своей лошади».

Принадлежность к Русской православной церкви осуждалась наравне с личным богатством. Хотя сам факт, что его все-таки выбрали, свидетельствовал об ослаблении исконных устоев в этой среде.

Образование вкупе с капиталами помогло развернуть такой масштаб деятельности, что банкиры-староверы в начале ХХ века осуществили перестройку русского народного хозяйства, выведя его из эпохи промышленного капитала в эпоху капитала финансового.

Но и после истории с нанятыми евреями Шумахера и Ландау их банки терпли крах, особенно во время мирового кризиса в начале ХХ века. И это лишь говорит о том, что и староверы научились играть ценными бумагами на международных финансовых биржах и лично убедились в порочности этого занятия.

Один из обанкротившихся банков -Земельный - снова поставили на ноги Рябушинские. Предвосхищая события, "Московские ведомости" писали, что «г-н Ряпушинский привезет из Москвы два вагона своих «робят», коим раздаст акции, и подомнет банк под себя».

Так, примерно, и произошло. Рябушинские сформировали портфель из 3,5 тысяч акций и, распределив их малыми пакетами среди нескольких десятков новых акционеров, естественно, старообрядцев, заполучили большинство голосов в пользу своей кандидатуры председателя на общем собрании инвесторов.

Для оздоровления банка было выпущено новых акций на сумму в 2,8 миллиона рублей. Гарантировать размещение займа вызвалась московская фирма, тоже старообрядческая. И никакой рыночной стихии. События имели вполне определенный, хотя и не всем понятный смысл.

Особая роль регулятора в функционировании ссудного и сбытового механизма отводилась общинам крупных торгово-промышленных центров, становившихся ядрами национальных макроструктур, объединяющим звеном которых была Макарьевская ярмарка, названная в честь монастыря Макария Желтоводского и выросшая из окрестных старообрядческих сел Лысково, Павлово, Семеновское и других.

Места эти для староверов заповедные: здесь или родились, или побывали практически все главные действующие лица раскола. В 1816 году после большого пожара ярмарка была переведена в Нижний Новгород, но название сохранила.

Здесь происходили регулярные совещания общин западных и восточных регионов конца XIX - начала XX веков. Раздельные переговоры западных  раскольников имели место в Москве или в Чернигове, а восточных - в Екатеринбурге.  Сам министр финансов Витте не считал зазорным наведываться в Москву и на Нижегородскую ярмарку для собеседований.

Уральские староверы дополнительно контролировали менее значимую в национальных масштабах Ирбитскую ярмарку. Власти пытались перевести ее  в Екатеринбург, но, как обычно, «неведомыми путями» ;естественно, с помощью подкупа крупных чиновников, староверы настояли на своем. Туда и железную дорогу удалось проложить, хотя многим она оправданно казалась экономически нецелесообразной.

Появилось обоснование, подготовленное Дмитрием Менделеевым, которого староверы-промышленники привлекали к сотрудничеству и на Нижегородской ярмарке. Его авторитет сделал свое дело. Причем, не только в ярмарочном деле.

Менделеев - продолжатель дела выходца из поморских староверов Михаила Ломоносова - сыграл важную роль в привлечении интереса старообрядческих предпринимателей к развитию химического производства.

Можно сказать, благодаря им, Россия не осталась без пороха для боеприпасов и хлороформа для раненых, когда началась первая мировая война и импорт из Германии прекратился. Хотя, конечно, этот монополизированный ими бизнес принес им колоссальные доходы.

Между прочим, химик  Збарский, участвовавший в бальзамировании тела Ленина, до революции работал на уральских химических предприятиях староверов во Всеволодо-Вильве в Соликамском уезде Пермской губернии, и в Тихих Горах в селе Бондюга, переименованном затем  в Менделеевск, близ Елабуги. Именно связи, зародившиеся, когда он был еще народовольцем, здесь окрепли и послужили пропуском в новую жизнь после октября 1917 года. Заводы во Всеволодо-Вильве строил  Морозов.

Особенность старообрядческой промышленности состояла в том, что она размещалась, как правило, в районах с большим, если не преобладающим, а то и сплошным старообрядческим населением. При этом фабричные цеха становились безопасным местом для отправления многократных ежедневных богослужений. Там же проводились заседания Советов общин, превратившиеся в конфессионально-административные органы управления духовной жизни и местного самоуправления.

Фабрика становилась храмом, культовым сооружением и одновременно центром местной жизни. Эти поселения уже тогда напоминали литографии планировавшихся Оуэном городов-коммун с заводскими трубами вместо церковных шпилей.

Предреволюционные старообрядческие предприятия внешне мало походили на монастырь, но по-прежнему сохраняли характер экономических анклавов из крупных хозяйствующих субъектов в окружении множества средних, мелких, кустарных. Объединяли эти анклавы банки, бравшие на себя функции общинных финансовых центров. Везде обычно работали единоверцы.

В рабочий день входило и время для коллективных богослужений, занимавших даже в укороченном варианте в общей сложности не менее двух часов в день.

Показательно, как отреагировали на правительственные планы сокращения рабочего дня, ночных смен и детского труда известные фабриканты-староверы братья Хлудовы: они заявили, что для детей и рабочих лучше находиться в светлом и здоровом помещении фабрики, чем в душной атмосфере своей избы. Не понимая, о чем идет речь, православная интеллигенция того времени саркастически воспринимала подобные высказывания.

Западноевропейская социал-демократия последней четверти XIX века еще только выступала с идеей участия наемных рабочих в предпринимательской прибыли, а на предприятиях промышленника-старообрядца  Четверикова это уже было нормой жизни.

Все единоличные собственники рано или поздно трансформировались в товарищества, в которые входили способные и образованные наемные работники-единоверцы. В старообрядческих фабричных поселениях появлялись больницы, рабочие клубы (безалкогольные трактиры), школы, фабричные лавки, иногда фабричные театры и библиотеки.

Там, где появлялись старообрядческие предприятия, земства утрачивали свою значимость. По мнению современников,  лучшими в  обслуживании потребностей населения были промышленные уезды Московской, Владимирской губерний: Иваново-Вознесенск, Шуя и все Кинешемские и другие фабрики. Почти везде доминировали староверы.

В частности, по Богородскому уезду Московской губернии - центру старообрядческого ткачества - жандармские чины в последние десятилетия XIX века доносили, что «фабрики имеют подавляющее влияние на отправление всех функций городского и земского самоуправления».

Не удивительно, если учесть, что из 42 процентов прибылей на вложенный капитал более 75 процентов вкладывалось в развитие производства и социальной сферы. Не случайно министр финансов  Вышнеградский заявлял: «Наши христолюбивые старообрядцы - преображенцы в российском торгово-фабричном деле - великая сила, они основали и довели нашу отечественную заводскую промышленность до полнейшего совершенства и цветущего состояния».

Облицованная мрамором больница для рабочих, 9-часовой рабочий день в 1900 году, и многие другие достижения известного предпринимателя-старовера Коновалова были подтверждением этим словам. Здесь явно  осуществляли  эксперимент по построению будущего государства «под себя» - после Романовых.

А вот менее известная династия раскольников Балиных, каких было немало. Начало - как и у остальных: крестьянин в 1793 году приписался к купечеству.

К началу XX века уже существовало «Товарищество мануфактур А.Я. Балина»  и к 1905 году население села Южа Вязниковского уезда Владимирской губернии, где находилась одна из фабрик Товарищества, достигло 15 тысяч человек. Для рабочих были построены 3-х – 4-хэтажные благоустроенные общежития с бесплатными яслями для детей. Для несемейных имелись отдельные общежития.

Для кадровых рабочих – 7-8-квартирные дома. Проживание было бесплатным. Для постройки собственных домов выдавались беспроцентные ссуды с погашением в течение нескольких лет. Медицинское обслуживание - бесплатно. Имелась каменная больница на 50 коек с мужским и женским отделениями, операционной, амбулаторией, аптекой и отдельным родильным домом.

В лесу располагался противотуберкулезный санаторий. Инвалиды и престарелые были на содержании Товарищества, для престарелых существовала богадельня. В поселке имелось пятилетнее профтехучилище с вечерними классами для рабочей молодежи. Обучение и пользование библиотекой - бесплатное.

К 1910 году появился Народный дом с театральным залом для профессиональных и самодеятельных артистов. Один процент прибылей отчислялся в пенсионный фонд.

Право на пенсию имели проработавшие на заводе не менее 25 лет, а также потерявшие трудоспособность, вдовы с малолетними детьми, бездетные вдовы и круглые сироты. Пенсия назначалась в размере 25-50 процентов средней заработной платы.

Рабочим предоставлялась возможность участвовать в прибылях предприятия. Но за все эти блага  они должны были креститься двуперстием и не признавать Дом Романовых и Русскую православную церковь. Что они и делали. Так оппозиция ковала себе крепкие кадры, уже готовясь взять власть.

То, что староверы играли на бирже и были лидерами финансовых  игр, говорит факт контроля ими всего Московского биржевого комитета весьма изощренным способом – при помощи православного председателя  Найденова, многократно переизбиравшегося на этот пост.

Начало купеческой карьеры Найденовых схоже с историей клана Рябушинских, с которыми, видимо, по этой причине Найденов был очень дружен. Найденовы были из рабочей среды, поднявшиеся до уровня предпринимателей средней руки.

В историю они вошли из-за Н.А. Найденова, женившегося на девушке из старообрядческой среды - падчерице купчихи Е.И. Расторгуевой. Семья Расторгуевых занималась рыбным промыслом и торговлей.

Нарушителей, если о них духовным и светским властям становилось известно, ожидали судебные преследования.

***

Из книги Т. Щербаковой „Староверы Ульяновы. Заговор купцов”.