Маркс выходного дня. Часть последняя: Новая надежда

На модерации Отложенный

Алексей Цветков

Пролетариат сегодня

В настоящий момент на планете Земля насчитывается 3,5 миллиарда пролетариев, т. е. людей, живущих наемным трудом и не имеющих никаких других источников дохода. Это ровно половина человечества. Во времена Маркса их было несравнимо меньше и количественно, и в процентном соотношении.

Индустриальный пролетариат сократился в странах центра, но резко вырос на мировой периферии — Китай, Индия, Турция, Латинская Америка.

По официальным данным Международной организации труда (MOT), производительность труда в развитых странах в среднем растет вдвое быстрее, чем заработная плата.

Контраст

1,5 миллиарда человек живут сейчас в условиях абсолютной нищеты.

Между тем средства, накопленные десятью богатейшими людьми мира, соответствуют богатству всей Франции, пятой по величине экономике планеты.

1% взрослого населения планеты владеет 40% глобальных активов, 10% владеют 85% всех богатств мира, совокупное богатство одной тысячи самых богатых людей вдвое превышает средства, имеющиеся у 2,5 миллиарда самых бедных людей, верхний 1% в 2 тысячи раз богаче нижних 50% мирового населения, 3 миллиарда живут ниже черты бедности (2 доллара в день), богатейшие 20% потребляют 90% всех производимых благ, а беднейшие 20% потребляют 1%.

Славное тридцатилетие

В 1910-м в развитых странах примерно 10% владели 80% всех богатств, причем наследуемый капитал играл более важную роль, чем новый. Позже рост неравенства замедляется и доля наследственного капитала тает. Наступает «славное тридцатилетие» (1945–1975), когда неравенство заметно сокращается, но уже в 1980-х оно снова начинает расти и сейчас приближается к уровню столетней давности, причем доля наследуемого капитала снова возрастает.

Уровень ВВП на душу населения в самых богатых странах превышает такой же уровень в самых бедных более чем в 100 раз. Даже если между некоторыми нациями неравенство сокращается, то внутри практически всех наций оно заметно растет, делая дальнейшую судьбу как среднего класса, так и вообще демократической формы капитализма весьма проблематичной.

Почему «славное тридцатилетие» с его выравниванием несправедливости, ростом так называемого «среднего класса» и социальных гарантий, расширением доступа к ресурсам и массовой верой в быстрый и всеобщий прогресс вообще было возможным?

Советская революция и особенно послевоенное расширение советского блока («двуполярное противостояние») поставило перед западными элитами вопрос о спасении капитализма как системы или хотя бы об отодвигании конца этой системы. Конкуренция двух систем создавала в западном обществе идеальные условия для шантажа элит и подкупа «низов» в виде прогрессивного налогообложения. Система начала заметно смягчаться, это выглядело как повсеместный успех социал-демократии и кейнсианских реформ. Государство стало заниматься значительным перераспределением доходов и стимуляцией массового спроса, чтобы застраховать себя от опасности дальнейшего распространения революции и воплощения марксистских пророчеств.

Под внутренним и внешним воздействием левых капитализм все сильнее менялся и все сильнее отличался от системы, описанной Марксом в «Капитале», но после масштабного исторического поражения всех, кто считал красный флаг своим флагом, начиная с 1980-х, это движение остановилось и повернуло вспять. Впрочем, несущие конструкции системы не менялись никогда.

Власть, даже если это власть капитала, не бывает абсолютной и всегда корректируется некоторым «обратным сигналом» снизу вверх. В организации такого корректирующего сигнала социал-демократы (умеренные марксисты или кейнсианцы) и видели свою задачу.

Для умеренных левых реформистов марксистская логика, теория, открытия и прогнозы по-прежнему лежат в основе регулирующего механизма, идет ли речь о шестичасовом рабочем дне или о безусловном базовом доходе. 

Реванш капитала

Классовый контраст, разрыв в возможностях и доступе к ресурсам продолжает повсеместно расти.

Таков результат неолиберальной доктрины «дерегулирования рынков» и «просачивания богатства сверху вниз», ставшей мировым мейнстримом в конце 1970-х, после общего ослабления социал-демократии.

Неолиберализм — это реванш капитала в условиях, когда для «розовых» кейнсианских реформ больше нет причин, т. к. опасность международной антикапиталистической революции ослабла.

Темпы экономического роста после 1980 года в большинстве развитых стран были ниже, а безработица выше, чем в «славное тридцатилетие». Замедление темпов роста и уменьшение инвестиций в производственную сферу обычно совпадали с опасной финансиализацией экономики.

Неолиберализм с его непрерывной экономической атакой на большинство исходит из того, что некоторые отношения, возникающие между частными агентами на рынке, могут быть выше права и выше государства.

«Дерегулирование» банков и финансовых потоков позволяет буржуазии находить наиболее выгодные для эксплуатации места на карте и максимализировать прибыль. Одновременно с этим «дерегулирование» рынков труда снижает шансы работников на более достойную оплату, делает их беднее и уязвимее.

Система спекулятивных или вообще фиктивных инвестиций позволяла как отдельным домохозяйствам, так и целым странам жить не по средствам. Нужна была идеология, которая оправдает такое положение как правильное и устойчивое. Вот три постулата этой идеологии: «великое смягчение», т. е. стабильность мировой экономики, «просачивание благ сверху вниз», т. е. то, что выгодно богатым, выгодно и всем остальным, «культ приватизации», т. е. любая функция, выполняемая правительством, может с большей эффективностью выполняться частными фирмами.

Базовая установка идеологии свободного рынка состоит в том, что эгоистическая мотивация каждого идет в итоге на пользу всем. Если позволить капиталистам иметь как можно больше, то достаточное количество этих средств просочится вниз и повысит уровень благосостояния общества в целом. Рецептура рыночного фундаментализма сводится к тому, что проблемы, созданные неравенством, можно решить, только если стремиться к еще большему неравенству.

Рыночный человек ровно настолько ценит себя, насколько ему удалось обесценить окружающих. Он уверен, что индивидуум первичен и порождает общество, а не наоборот. Его зацикленность на прибыли исключает долгосрочное стратегическое мышление, которое могло бы избавить человечество от многих катастроф.

Система и надежда

Рост доходов все менее связан с их полезностью для каких-либо производств.

Несмотря на смену дизайна и появление новых технологий манипуляции, у этой системы прежние основные черты. Высокие доходы меньшинства обеспечены низкими доходами большинства. Зацикленность на прибыли приближает экологический апокалипсис. Автоматизация порождает безработицу, а не изобилие. Никто не мыслит долгосрочно, потому что всех интересует только завтрашний успех. Рынок противопоставляет и сталкивает людей. Элита бизнеса и высший эшелон политиков необратимо срослись. Любой проект развития, если он не обещает прибыли, обречен оставаться «утопическим прожектом».

Требования демократии и экономическая практика капитализма постоянно отрицают друг друга. Это и было главным противоречием социальных революций, в эпоху которых жил Маркс.

В мире по-прежнему немало людей, уверенных, что цивилизация, главным смыслом которой является непрерывное пополнение банковского счета немногочисленных элит, не вечна и однажды сменится чем-то гораздо более разумным, справедливым и достойным каждого из нас.

Особенно убедительно такой прогноз звучит, если считать, что путь западной цивилизации — это прежде всего движение к рационализации любых отношений.