История про Марка Львовича Тюльпанова, который разговаривал с цветами.

Марк Львович Тюльпанов родился и вырос в Луганске, и без горечи думал, что в Луганске его и похоронят. Марк Львович Тюльпанов был сам лицом похож на тюльпан - красный и открытый. Он очень гордился своими сокровищами, а их у него было много: два сына, Лешка и Андрюша, дочь Веруша, внучка Майя, собака Мальва, кот Донбасс и, конечно, сад. Садом он гордился особенно. В саду он растил виноград и мальвы, а еще анютины глазки. Анютины глазки - в честь Анны Петровны Тюльпановой, конечно, они росли и на кладбище, на ее могиле, но в саду - другое дело. Эти садовые анютины глазки обладали сверхъестественным свойством - они цвели круглый год, летом, осенью и даже зимой под снегом не сгибались. Скажете - чудо, но Марк Львович не удивлялся. Он говорил: “Это моя Анна Петровна смотрит на меня с того света”. И разговаривал с ними каждое утро.

Все было у Марка Львовича в жизни налажено, понятно, просто. Настолько просто, что до недавнего времени он подозревал, что национализм - это такой стиль живописи. А потому политические коллапсы 2014 года застали его совершенно врасплох. Он почувствовал себя выброшенным против своей воли в водоворот необъяснимостей, как тогда, в 91-м, он не знал, кому верить, а потому не слушал никого. “Ничего не понимаю - говорил он анютиным глазкам, - пацанов жалко”. “Мяу” - отвечал ему кот Донбасс.

Когда политика постучалась к нему в дом, Марк Львович все еще пытался делать вид, что все каким-нибудь образом наладится и вернется на круги своя, даже когда его семья начала раскалываться на кусочки у него на глазах. Семейные ужины заканчивались захлопнутой дверью, а потом и вовсе прекратились, друзья перестали с ним здороваться, дети приходили его проведать исключительно по одному. Он ходил к могиле Анны Петровны и говорил: “Аннушка, не справляюсь, совсем обезумели.”

Одна была у него отрада - сад, а в саду главный цветок - внучка Майя. Майя называла Марка Львовича “деда” и питала особую симпатию к анютиным глазкам. Марк Львович приговаривал: “Жаль, Анна Петровна тебя не поняньчила, не успела. Ну хоть так посмотрит, цветами”.

И все было еще терпимо, понятно, налажено, Леша в армии, Андрюша в больнице работает, Веруша скоро снова в декрет, рядом кот и собака, виноград, мальвы, Анютины глазки. Мог ли знать Марк Львович, что через полгода он оставит сад, кота и собаку тонуть во вневременье, какое обычно наступает с обстрелами? Мог ли знать, что цветочек Майя пустит корни за тысячу километров от Луганска, а сын Леша останется в Луганской земле навсегда?

И хорошо, что не знал, не мог знать. Все менялось постепенно. Веруша уехала с Майей и мужем Колей в Россию, к Колиным родителям.

На уговоры поехать с ними Марк Львович только говорил: “Что же я, трус какой? На какой земле родился, на той и помирать, рядом с Анной Петровной похоронят”. Он не знал тогда, что соврал дочери. Он уехал, когда война подползла к Луганску. Лешка к тому времени ушел к ополченцам воевать, а Андрюша - полевым хирургом с украинской стороны, операции делал на раненых АТОшниках. Марк Львович все шептал: “Аннушка, хорошо все же, что ты не дожила, не увидела”. Свинцовыми руками собирал сумки, а потом вышел в сад и разом, с корнем вырвал все анютины глазки. “Не на что здесь больше смотреть” - сказал, и ушел, уехал. Многие ехали.

Устроился в Ирпене у племянницы Томы. Работал электриком. Электриком его взял на фирму муж Томы, Тарас (все-таки 30 лет стажа). “Повезло” - думал, “у многих и работы нет, а некоторых, говорят, поселили в спортзале”.

Жил Марк Львович ничего, терпимо. Все жался в пятый угол своей комнаты, часто бродил по городу, искал глазами Анютины глазки. Видимо, в Ирпене вообще не знают таких цветов, думал. Шел однажды по улице и говорил про себя: “Как одиноко, как странно, все снесу, господи, только бы с Лешкой все хорошо на фронте”. Он не знал, не мог знать, что в эту самую минуту, под Луганском, сын Лешка не может побороть рваную рану в брюшной полости, и в следующую - умрет. И конечно не знал, что в этот же момент сын Андрюша зашивает брюшную полость некоему Саше К., который успешно перенесет операцию, а Веруша в первом роддоме Тулы уже прижимает к себе новорожденного, которого назовет Лешей.

Письма о смерти сына и фотографии маленького Лешки пришли Марку Львовичу через месяц, почти одновременно. Он почувствовал себя так, будто обокрал самого Господа бога. “Нет, не должны родители переживать своих детей” - приговаривал, и ходил медленно-медленно, тяжело, будто к ногам привязали гроб собственного сына.

Однажды Марк Львович не вышел на работу. На улицу Марк Львович тоже не пошел, там не только анютиных глазок, а вообще цветов не найти в такое время года. Лег на кровать и сказал вслух:

“Господи, мне не нужна моя жизнь. Никому не нужна. Забери ее сейчас. Забери, пожалуйста. А нет - буду лежать до весны, а весной куплю цветочный горшок и посажу анютины глазки.”

К вечеру Марк Львович уснул.

Ему снова снился кот Донбасс и собака Мальва. Снилось, как Мальва бежит за автобусом Луганск-Чужой город, а он смотрит на нее в окно. Снилось, как Лешку хоронят в его саду, и он складывает на могилу анютины глазки, и бомбы падают на Луганск и разрываются цветами.

Дана Кавелина