«В» – значит Вендетта (и Владимир)

Хиллари Клинтон написала книгу воспоминаний (вышла в свет 12 сентября 2017) «Что случилось» (What Happened) о кампании по выбору в 2016 году президента США. Редакция Иносми перевела отрывки, касающиеся нашей страны.

Хиллари Клинтон (Hillary Rodham Clinton)

Часть первая

Президент Обама однажды сравнил Владимира Путина «со скучающим школьником с задних парт». «Он точно так же сидел, развалившись на стуле», — отмечал он. Во время моих встреч с Путиным он был больше похож на тех нахальных парней из подземки, которые широко расставляют ноги, вторгаясь в чужое пространство, и как будто говорят: «Я беру, что хочу» и «Я вас так мало уважаю, что буду вести себя, как если бы отдыхал дома в халате». Это называют «мэнспредингом». И именно таким был Путин.

За свою жизнь я имела дело со множеством мужчин-лидеров, но Путин был ни на кого не похож. В массовом сознании этот бывший шпион, склонный к театральному мачизму и причудливой жестокости (в Британии официальное расследование установило, что он, вероятно, санкционировал убийство одного из своих противников, которому после этого в Лондоне подмешали в чай редкий радиоактивный изотоп полоний-210), выглядит чем-то вроде архизлодея из фильмов про Джеймса Бонда. При этом его постоянно неправильно воспринимают и недооценивают. Джордж Буш, как известно, сказал, что, заглянув в глаза Путину, он нашел его «откровенным и заслуживающим доверие» и смог «понять его душу». В ответ я пошутила, что у Путина, как у агента КГБ, «по определению нет души». Не думаю, что Владимиру это понравилось.

Наши отношения испортились с самого начала. Путин не уважает женщин и презирает тех, кто ему противоречит — и это делает меня для него двойной проблемой. После того, как я критически отозвалась об одном из его решений, он заявил журналистам, что «с женщинами лучше не спорить» и при этом назвал меня слабой, пошутив, что «для женщины слабость — это не самое плохое качество». Очень смешно.

Путин до сих пор таит злобу за то, что он считает унижениями 1990-х годов, когда Россия потеряла свои старые советские владения и когда — при администрации Клинтона — происходило расширение НАТО. А во время моего пребывания на посту госсекретаря наш личный конфликт дополнительно усилился.

Перед тем, как президент Обама в 2009 году пришел к власти и я стала госсекретарем, Путин и его премьер-министр (так в тексте — прим. перев.) Дмитрий Медведев поменялись должностями, чтобы обойти установленное конституцией ограничение на количество президентских сроков. Неожиданно Медведев продемонстрировал определенную независимость и готовность налаживать отношения с Соединенными Штатами. Мы знали, что реальная власть по-прежнему остается у Путина, но решили посмотреть, не получится ли у нас найти некие области общих интересов, в которых можно будет добиться прогресса. Так и началась та самая «перезагрузку», за которую нас часто ругают. Она привела к ряду успехов по конкретным вопросам — таким, как новое соглашение о контроле над ядерными вооружениями, новые санкции в отношении Ирана и Северной Кореи, необходимый нам маршрут для снабжения войск в Афганистане, рост торговли и инвестиций и расширение контртеррористического сотрудничества. Весной 2011 года президент Медведев согласился воздержаться при голосовании по резолюции Совета безопасности ООН, разрешавшей применять силу для защиты мирного населения Ливии от диктатора — полковника Муаммара Каддафи. Это решение рассердило Путина.

Мы с президентом Обамой полагали, что прагматичное сотрудничество с Россией не отменяет необходимость отстаивать наши ценности и поддерживать демократические устремления российского народа. Я считала своим долгом осуждать подавление Кремлем прав человека — и особенно запугивание и убийства журналистов и политических противников. В октябре 2009 года я посетила Москву и дала интервью одной из последних в стране независимых радиостанций. Я выступила в поддержку гражданского общества и прав человека и заявила, что, как я считаю, многие в России хотят, чтобы бандитов, нападающих на журналистов, привлекли к суду. Я понимала, что Путина не порадует такое выступление на его территории, но я решила, что, если Соединенные Штаты в данном случае промолчат, это получит резонанс не только в России, но и по всему миру.

В КГБ Путина приучили к подозрительности. Российские трудности 1990-х годов и «цветные революции» 2000-х — череда народных восстаний, свергнувших авторитарные режимы в ряде стран бывшего советского блока, — превратили его подозрительность в паранойю. Он начал воспринимать народное недовольство и инакомыслие как смертельную угрозу. Когда он увидел, что я и другие западные лидеры поддерживаем российское гражданское общество, он счел это заговором против себя.

Для Путина переломный момент настал в 2011 году. В сентябре он заявил, что собирается снова баллотироваться в президенты. В декабре появились сведения о фальсификациях на парламентских выборах. Это вызвало международное осуждение и протесты внутри страны. На проходившей в Литве конференции по продвижению демократии и прав человека в Европе, я, от лица Америки, выразила беспокойство. «Российский народ, как и любой другой, заслуживает права на то, чтобы его мнение было услышано и его голоса учтены, — сказала я. — И это значит, что они заслуживают честных, свободных и прозрачных выборов, а также лидеров, которые будут ответственны перед ними». Десятки тысяч россиян вышли на улицы, и многие из них выкрикивали: «Путин — вор». Это был беспрецедентный вызов его железному контролю над страной, и Путин, настроенный еще более параноидально, чем раньше, решил, что он столкнулся с организованным Вашингтоном заговором. Отдельно он винил в происходящем меня, утверждая, что я «подала сигнал» демонстрантам.

Путин подавил протесты и снова стал президентом, но теперь он был испуган и зол. Осенью 2011 года он опубликовал статью, в которой обещал вернуть России региональное и глобальное влияние. Я восприняла это как план по «ресоветизации» утраченной империи, о чем и заявила публично. Вернувшись на президентский пост, Путин начал воплощать свои идеи в жизнь. Он укрепил власть и искоренил в стране остатки инакомыслия. Он также перешел на более воинственный тон в адрес Запада, а лично на меня затаил обиду. Кстати, это не только мое мнение — именно слово «обида» использовало правительство США в своей официальной оценке ситуации.

В своих служебных записках я предупреждала президента Обаму, что ситуация в России меняется и что Америке придется ужесточить курс в отношении Путина. Скорее всего, наши отношения ухудшатся, перед тем как улучшиться, говорила я президенту, подчеркивая, что мы должны ясно дать понять Путину: агрессивные действия не останутся без последствий.

В лесу есть медведь

Во время второго срока Обамы, когда я уже не была госсекретарем, дела, действительно, пошли еще хуже. После того, как коррумпированный промосковский украинский лидер бежал от народных протестов, Путин начал действовать. Он организовал специальную операцию по захвату у Украины Крымского полуострова, любимого места отдыха российских богачей. Затем он предпринял целый ряд шагов, направленных на дестабилизацию обстановки на востоке Украине, где живет много этнических русских. В итоге его усилия привели к длительной гражданской войне.

Наблюдая со стороны, я была поражена уровнем крымской операции. Она была проведена намного эффективнее, чем российское вторжение в Грузию в 2008 году. Националистическая пропаганда на телевидении, по радио и в социальных сетях радикализовала этнических русских, а кибератаки заставили замолчать недовольных.

Переодетые российские спецназовцы заполонили Крым. Они организовывали протесты, захватывали здания и запугивали украинских чиновников или убеждали их сменить сторону. Кремль между тем все отрицал, хотя весь мир видел фотографии российских солдат с российским оружием, на российской технике, говорящих с российскими акцентами (так в тексте, — прим. перев.). Путин называл их местными «силами самообороны», а украинцы — «зелеными человечками». Когда оккупация стала свершившимся фактом, Россия организовала фальшивый референдум, чтобы придать захвату флер народного суверенитета, а потом аннексировала полуостров, официально объявив его частью России.

Кроме этого русские сделали еще одну вещь, которая тогда получила недостаточно внимания, однако в ретроспективе выглядит предвестием будущих событий. В начале 2014 года они распространили через «Твиттер» и YouTube некую аудиозапись, которая, как они утверждали, была перехваченной частной беседой между двумя заслуженными американскими дипломатами — нашим послом на Украине Джеффом Пайеттом (Geoff Pyatt) и моей подругой и бывшей советницей Торией Нуланд (Toria Nuland), в то время отвечавшей в Госдепартаменте за европейское направление. В этой записи Тория в довольно красочной форме выразила свое раздражение неповоротливостью европейцев в украинском вопросе. Москва явно надеялась, что эти слова вобьют клин между Америкой и нашими союзниками. У инцидента с записью не было долгосрочных дипломатических последствий, но он продемонстрировал, что русские не просто крадут информацию в разведывательных целях, как все страны, но и готовы использовать социальные сети и стратегические утечки, чтобы превратить эту информацию в оружие.

После действий России на Украине я высказала некоторым бывшим коллегам из сферы национальной безопасности свои опасения. Москва явно обрела новые возможности в области психологической и информационной войны и охотно их использовала. Меня тревожило, что Соединенные Штаты и их союзники могут оказаться не готовы должным образом на это реагировать. Я знала, что в 2013 году Валерий Герасимов, высокопоставленный российский военный, написал статью, в которой сформулировал новую стратегию гибридной войны. Некогда советские генералы планировали вести большие войны с широкомасштабным применением обычного и ядерного оружия. В 21 веке, писал Герасимов, грань между войной и миром размывается и России нужно приготовиться к скрытым конфликтам, основанным на пропаганде, кибератаках, операциях с участием военизированных формирований, финансовых и энергетических махинациях и тайный диверсиях. Операции в Крыму и на востоке Украины (как и, я полагаю, предоставление убежище Эдварду Сноудену (Edward Snowden), организовавшему утечку данных из АНБ) продемонстрировали, что Путин воплощает теорию Герасимова в жизнь.

Иногда эту тактику называют «активными мероприятиями». Профессор лондонского Кингс-колледжа Томас Рид (Thomas Rid), специалист по проблемам безопасности, хорошо объяснил, что это такое в своих показаниях, данных в марте 2017 года сенатскому Комитету по разведке. «Активные мероприятия — это конспиративные или полуконспиративные разведывательные операции, задача которых — повлиять на принимаемые противником политические решения, — утверждал он. — Проверенный способ проведения активных мероприятий подразумевает использование слабостей противника против него». Распространение интернета и социальных сетей создало в этой области много новых возможностей. Как сформулировал сенатор Шелдон Уайтхаус (Sheldon Whitehouse), «русские занимались этим с давних пор», а теперь они «приспособили свои старые методы к новым технологиям и используют социальные сети, компьютерные вирусы и сложные финансовые операции».

Меня также тревожило, что русские финансируют правые националистические партии по всей Европе, а также предоставляют им пропагандистскую поддержку и иные формы помощи. В частности, речь шла о таких партиях, как «Национальный фронт» Марин Ле Пен (Marine Le Pen), «Альтернатива для Германии» (АдГ) и австрийская Партия свободы. По данным Washington Post, Кремль также поддерживает отношения с такими правыми американскими организациями, как НСА и Национальная организация по защите брака, и с такими личностями, как проповедник Фрэнклин Грэм (Franklin Graham). Путин хочет выглядеть лидером международного авторитарно-ксенофобского движения, выступающего за изгнание иммигрантов, раскол Европейского Союза, ослабление Атлантического альянса и отмены многих прогрессивных перемен, произошедших со времен Второй мировой войны. Люди смеются над фотографиями Путина на лошади без рубашки, на соревнованиях по дзюдо или за рулем гоночной машины. Однако эти мачистские выходки — часть его стратегии. Благодаря им, он стал кумиром традиционалистов всего мира, знаменем тех, кому не нравится, что их общества становятся все более открытыми, разнообразными и либеральными. Именно для этого ему были нужны союз с Русской православной церковью, жестокие законы против геев и декриминализация домашнего насилия. Все это связано с демонстрацией традиционной мужественности и приверженности к христианской морали, а также белой националистической чистоты и мощи.

В ходе своей кампании я попросила своих помощников начать работать над более агрессивным стратегическим подходом в отношении России. Я не хотела втягиваться в новую холодную войну, однако, чтобы избежать конфликта и сохранить возможность для сотрудничества в будущем, необходимо было с самого начала продемонстрировать Путину силу и решимость. Судя по всему, Путин придерживается старого ленинского принципа: «Прощупывайте штыком. Если он уткнется в мягкое, двигайтесь дальше, если в сталь — отступайте» (Ленин ничего подобного не говорил, хотя выражение «прощупывать штыком», действительно, употреблял — прим. перев.). Я хотела, чтобы, глядя на Америку, Путин видел сталь, а не мякоть.

Я собиралась пойти дальше, чем администрация Обамы, которая выступала против поставок оборонительных вооружений украинскому правительству или создания бесполетной зоны в Сирии, где Путин начал военную операцию в поддержку кровавого диктатора Башара Асада. Я также намеревалась больше вкладываться в кибербезопасность и всеми силами развивать сотрудничество между государством и частным сектором в области защиты от атак ключевых национальных и частных объектов инфраструктуры — включая атомные электростанции, энергосети, гидроэлектростанции и финансовую систему.

Короче говоря, я нисколько не обманывалась. Я знала, что Путин — это растущая угроза. Я знаю, что у него есть личная вендетта ко мне и глубокая обида на Соединенные Штаты.

Тем не менее, я никогда не предполагала, что ему хватит наглости нанести тайный удар по нашей демократии прямо у нас под носом — и что ему это может сойти с рук.

После выборов мы многое узнали о размахе и сложности российского заговора — и с каждым днем узнаем все больше. Однако даже во время предвыборной кампании мы знали достаточно, чтобы понимать, что мы столкнулись, говоря словами сенатора Гарри Рида (Harry Reid) «с одной из страшных угроз для нашей демократии со времен холодной войны». При этом ситуация продолжает усугубляться. Я не буду пытаться подробно изложить все извивы и повороты этого сюжета — на этот счет существует много других источников. Я просто поделюсь с вами тем, что я чувствовала и что перенесла, а также расскажу, что, на мой взгляд, необходимо сделать нашей стране, чтобы защитить себя на будущее.