Повесть о настоящих человеках. Александр Лаврин собрал в одном переплете судьбы Тарковских

Повесть о настоящих человеках. Александр Лаврин собрал в одном переплете судьбы Арсения и Андрея Тарковских

http://www.mk.ru/editions/daily/article/2008/09/28/20966-povest-o-nastoyaschih-chelovekah.html

Александр Лаврин, можно сказать, формировал себя под влиянием личности Арсения Александровича Тарковского. Вспоминаю золотые времена “МК” на Чистых прудах. В маленькую комнатенку отдела литературы и искусства однажды пришел 20-летний Саша. Худенький поэт, воскресающий постепенно после полиомиелита.

Он тяжело опирался на палочку, а в стихах его была гармония и радость жизни. Я напечатала несколько стихотворений Саши с приветственными словами замечательного поэта Арсения Тарковского. И вот спустя 30 лет на Международной книжной ярмарке в Москве появилась книга “Тарковские. Отец и сын в зеркале судьбы”, написанная Александром Лавриным вместе с Паолой Педиконе, итальянским славистом.

ИЗ ДОСЬЕ "МК"

Александр Лаврин родился 30 сентября 1948 года, член Союза российских писателей и Российского ПЕН-клуба. Автор 16 художественных и документальных книг. Некоторые из них издавались в Великобритании, Китае, Италии, Франции, Германии, Болгарии… Лауреат ряда российских и международных премий, в том числе Marriott International Golden Circle Award (2001 год) как лучшему российскому журналисту.

На обложке  книги — фотография: могучая личность, поэт милостью Божией, смотрит отрешенно, то ли в прошлое, то ли в вечность, и рядом сын своим любящим, незащищенным взглядом ласкает отца, не умея преодолеть то, что их разделяло. Авторы избрали сложнейший путь — прочесть личность отца и сына мистически отраженно друг в друге и в творчестве.

На улице дождь. Саша Лаврин, несмотря на непогоду, приехал ко мне, в мою садовую обитель. И, естественно, я спросила его о том, как он отважился написать о Тарковских, когда о них написано несколько крупных книг, в том числе “Осколки зеркала” Марины Тарковской и воспоминания Александра Гордона, друга Тарковского вгиковских лет, мужа Марины.

— Я знал Арсения Александровича последние 10 лет его жизни. Смею сказать, дружил с ним. Это человек фантастической духовной силы и глубинной культуры. Он весточка серебряного века: близко знал Цветаеву, Ахматову, Мандельштама, Пастернака. Был знаком с Сологубом. Общался с великими. В первые годы знакомства с ним я записывал за ним, как Эккерман за Гёте.

— Но тогда не было диктофонов.

— Я записывал перышком. Вел дневник… Мне довелось увидеть трагедию отца, к концу жизни потерявшего сына. А вскоре ушел и он сам. И я тогда подумал: написать бы параллельную биографию отца и сына. Несмотря на разницу поколений, к которым они принадлежали, у них было множество совпадений. Оба прекрасно музицировали, рисовали. Поэту и кинорежиссеру пришлось преодолеть жуткое давление официальных структур.

— Саша, просвещенному читателю интересно узнать, почему у книги два автора.

— Где-то в середине 80-х я познакомился с итальянкой Паолой Педиконе. Она, преподаватель университета, привезла в Москву свои переводы стихов Тарковского. Я ее познакомил с Арсением Александровичем. Потом, когда Андрей Тарковский попросил убежища в Италии, ему там помогала организация Russia Еcumenica. Паола и ее муж тоже принимали участие в ее работе.

— А вы побывали в Италии?

— Вместе с Паолой мы дважды проехали по всем местам, где Андрей работал и жил. Были во Флоренции, в квартире, которую мэр города подарил Тарковским, — она в здании университета на верхнем этаже. Встречался я с Ларисой Тарковской и Андреем-младшим. Мы с Паолой общались с разными людьми, работавшими с Тарковским, в частности с каменщиком, который должен был ремонтировать дом, купленный Андреем в Сан-Григорио. Андрей сам сделал чертежи реконструкции, но, к сожалению, болезнь все изменила. И дом пришлось продать.

— Сын Андрея бывает в Москве?

— В феврале этого года он приезжал в Москву на презентацию книги отца “Мартиролог”. Это дневники Андрея Арсеньевича. Кстати, в этих дневниках я упоминаюсь. Был такой случай: Андрей позвонил мне и попросил, не могу ли я продать книжку “Дада и дадаисты” из его собрания. Я горел желанием помочь Андрею. Тут же поехал на Мосфильмовскую, взял эту книгу, хотя не знал, как я буду продавать ее. Андрей сказал, что книга стоит 200 рублей. Привез я ее в букинистический в гостинице “Метрополь”. Там оценили ее в 200 рублей, но высчитывали 40 комиссионных — это их маржа. Звоню Андрею: “Дают только 160”. “Пусть не дурят: она стоит 200!” — сказал Андрей. Добавил я к 160 свои студенческие 40 и деньги отвез Андрею. Во Флоренции в 89-м году его вдова Лариса вспоминала, что в тот момент они с Андреем очень нуждались.

— Унаследовал ли Андрей какие-то отцовские черты?

— И во внешности, и в характере он был очень похож на отца. У них даже почерк почти одинаков.
Лаврин несколько лет тому назад написал книгу “Хроника Харона. Энциклопедия смерти”. В трех изданиях книга вышла тиражом в 300 тысяч. Сейчас грядет четвертое издание.

— Что заставило вас обратиться к такой трудной теме — писать о смерти известных людей? Вам тогда, наверное, не было и сорока?

— Мне был 31, но ведь смерть всегда ходит рядом. К этому времени у меня буквально на руках умерли несколько близких мне людей. Я был свидетелем совершенно тяжелых прощаний с жизнью.

— Робею, но все-таки спрошу о перенесенном вами полиомиелите.

— В раннем детстве я пережил тяжелейшее состояние. До 12 лет валялся по больницам, перенес пять операций. Однажды мама, приехав навестить меня в больнице, увидев меня, испугалась и отчаянно сказала: “Это чужой мальчик”. На такой грани истощения и умирания я находился тогда. Так что опыт общения со смертью у меня был. Но меня интересовала философская и этическая сторона вопроса. А как умирали известные люди — Чехов например? Или Толстой? Смерть ведь — это некая знаковая система, которая позволяет нам жить. Понимание того, что человек не вечен, заставляет любого из нас по-иному оценивать свои поступки и мысли, учит иначе жить.

— Не в 20 лет приходишь к этому пониманию. В юности все чувствуют себя бессмертными. Летают и во сне, и наяву. Правда, вы рано повзрослели и рано женились.

— Женился в 19 на однокурснице.

— Вы с Ириной молодцы: быстро разглядели душевные таланты друг друга. Помните, вы однажды пригласили меня в гости и везли к своему дому на крохотном “Запорожце”?

— Я многих знаменитых людей возил. В своей книге поэт Инна Лиснянская припомнила рассказ Арсения Тарковского обо мне: “Вот мой друг, он тоже ходит, как и я, с палочкой, хромает, но в отличие от меня водит машину”. В детстве я, конечно, был немножко белой вороной. Дети часто бывают жестокими. Коль ты хромаешь, тебе достанется — смеются над тобой, дразнят. И перенести это трудно. Но в какой-то момент я решил быть выше обид, стать сильным. Сначала научился плавать, потом ездить на велосипеде, потом — на автомобиле. Однажды был у меня эпизод. Повез я как-то, подрабатывая извозом, одного крутого человека. И ему понравилось, как я управляю и как провел машину чисто, спокойно и осмотрительно по всем пробкам, и вдруг он предложил: “Послушай, а ты не хотел бы поработать у меня — мне нужен личный шофер?”

— Поэтом быть куда безопаснее, и верный путь к любимой. Тогда у вас в гостях я видела изумительные вышивки Ирины, потом она увлеклась фотографией.

— Уже две первые выставки ее фоторабот имели большой успех. Ирина выбрала движение — снимала мальчиков на роликах, потом театральные спектакли.

Разглядывая фотоработы в книге “Другой театр Ирины Лавриной”, я поразилась: пластика персонажей — их психологический и эстетический образ кажутся запечатленными кистью импрессионистов. Ныне Ирина Лаврина — член Союза фотохудожников.

— Для нее фотография — не средство заработать. Наоборот, наш семейный бюджет несет солидные затраты на осуществление фотоэкспериментов. Это очень дорогое искусство.

— Какие у нее фотоаппараты?

— Она снимает не на цифровые камеры. У нее классические пленочные аппараты и уникальная ручная печать. Ей интересна природа цвета. Это главное достоинство ее манеры изображения. Кстати, она снимала Билла Клинтона, когда он прилетел в Москву и остановился в отеле “Марриотт”. Кто-то из администрации отеля видел работы Ирины на выставках, и ее попросили запечатлеть Клинтона.

— Саша, у вас с Ириной уже взрослая дочь, какой выбор она сделала?

— Ася родилась, когда нам с Ириной было по 20. Можно сказать, она сама себя сделала. Сейчас она работает в большом холдинге, куда входит куча радиостанций. Как и многие сейчас, Ася стремится к самовыражению. Она успешный менеджер.

— Я помню вашу квартирку с тремя маленькими комнатами. Вы по-прежнему живете там?

— Стало просторнее — дочь живет отдельно в своей квартире. Мы превратили 3-комнатную со смежными комнатами в 2-комнатную. Моя комната от пола до потолка с книгами, с ними расстаться я не могу.

— Загородный участок имеете?

— Мне достался дом деда — он был плотником. И в моих генах сидит интерес к столярному мастерству. У меня в прекрасном состоянии дедовский инструмент: всякие рубанки, фуганки…

— Саша, какой сюрприз принесли вам достославные 90-е годы?

— Сначала было замечательно. У меня стали просить статьи зарубежные журналы. По тогдашним меркам платили огромные деньги: когда получал 200 долларов за статью, мне казалось — я просто миллионер. Потом стало еще интереснее: у меня выходили книги в Италии, во Франции, Германии… Мне казалось, что на эти гонорары можно жить вечно. (Весело смеется.) Но довольно быстро Запад потерял интерес к России и к ее авторам. Деньги быстро растаяли. И я оказался на мели. Пришлось вспомнить студенческие свои заработки: я книги переплетал, чинил дверные косяки — мастер на все руки. Переводил стихи, но гонорары за них — это по сути гроши. И я не испугался — пошел работать частным извозчиком.

— Бомбилой?

— Это по-разному называется. Бомбилы работают на вокзалах. А я был “тротуарщиком”. Проголосуют — подвезу.

— Драматические случаи бывали?

— Однажды пассажир на меня напал и сломал мне палец.

— А чего он хотел?

— Ничего. Не сразу поймешь, что машину остановил невменяемый.

— И вы этот опасный заработок бросили?

— Мне повезло: однажды подвозил вьетнамца в Лужники на вещевой рынок. И меня попросили помогать им. Тяжелый для меня оказался заработок. Надо было вставать в 5 утра, ехать к их общежитию. Они загружали мою машину так, что она прогибалась чуть ли не до земли.

— Какая машина тогда у вас была?

— “Пятерочка” несчастная. Уж так я ее заэксплуатировал, что у нее даже задняя ось переломилась. Конечно, сейчас со смехом все вспоминаешь. А тогда извоз был моим спасением.

— Сколько лет пролетело! Меня поражает многожанровость вашего творчества — вы даже взялись за драматургию.

— Вместе с Виктором Коркия написали несколько пьес. Для театра Райхельгауза сделали “С приветом, Дон Кихот!”. В этом блестящем спектакле играли люди известные: Дуров пел Санчо Пансу, Филозов — Дон Кихота, а Татьяна Васильева — Дульсинею. Вторая наша с Виктором пьеса “Казанова: Уроки любви” ставилась несколькими театрами в России… Осенью прошлого года ее поставила независимая антрепризная компания. В главной роли Казановы уже на пенсии выступил Владимир Меньшов. Были гастроли в Бельгии, Голландии, спектакли проходили очень успешно.

— Что вы еще с Виктором Коркия вытворяете в жизни?

— Похвастаюсь: для мультиков про пивовара Ивана Таранова, одного из первых русских летчиков, сценарий написали мы.

Саша пересказывает сцену, когда Таранов привез пиво Эйнштейну и говорит гению: “Альберт Иванович, куда пиво поставить?” — “Ставьте справа”. — “Относительно меня или относительно вас?” — “Гениально! — воскликнул Эйнштейн. — Все относительно!”

— Действительно, все весело и забавно.

— Мы с Коркия создали биографию Таранова, отыскали вещи русского пивовара и летчика и передали в Музей авиации и космонавтики.

— Весело и полезно вы с Виктором развлекаете публику.

— А для узкого круга мы с ним и с нашими друзьями создали добровольное Общество воздержания от смерти. Среди основателей и Жанна Агалахова. Тут в чем философия и азарт? Пока ты член нашего общества, мы гарантируем тебе бессмертие.

— На обыкновенных смертных когда-нибудь проливается щедрость ваших веселых придумок?

— А как же! Как-то на Арбате мы бесплатно раздавали яблоки. Поставили в переулке машину и предлагали наши яблоки, приговаривая: “Каждое яблоко — это примерно полтора месяца прибавки к жизни”.

— И как вели себя народы?

— Сначала с подозрением смотрели на нас. Но потом про даровые яблоки прознали тамошние бомжи. Тут же выстроилась очередь.

К приезду Лаврина я приготовила обед с роскошным салатом. Чего стоят желтые помидоры из собственной теплицы — сочные, почти без семян, так и пробуждают зверский аппетит к хорошей жизни. Но Саша от обеда отказался: мол, торопится на встречу с кем-то. Но я ему сказала:

— Признайтесь, Лаврин, вы — знаток кухни, не раз выступавший в роли ресторанного критика, — наверное, отвыкли от старосветской еды?

— Вы, Наталья, угадали. Я действительно большой специалист по еде. У меня вышла книжка “Высокая кухня”, посвященная великим кухням мира — французской, итальянской, китайской, японской. И все я иллюстрировал собственными фотографиями.

— А что вы больше всего любите из еды?

— Форель, семгу, курицу. Но ем я все, за исключением, может быть, мозгов обезьяны. Пробовал и лягушек, и саранчу.

— Вы и в юбилейном возрасте сохраняете склонность к спасительной самоиронии.

— Ирония — лучший зонтик от непогоды — душевной или физической. А еще спасительны стихи любимых поэтов. Например, прекрасные строки Арсения Тарковского:

Живите в доме — и не рухнет дом.
Я вызову любое из столетий,
Войду в него и дом построю в нем,
Вот почему со мною ваши дети
И жены ваши за одним столом, —
А стол один и прадеду, и внуку:
Грядущее свершается сейчас,
И если я приподымаю руку,
Все пять лучей останутся у вас…

Наталья Дардыкина