Друг

Я родился и вырос в городе, омываемом двумя морями и Керченским проливом. Как все мальчишки приморского города, я рано научился плавать. В детстве занимался какое-то время в спортивной школе. Получив третий разряд по плаванию брассом, забросил это дело, и пошёл в секцию бокса.

Будучи пацаном, а потом юношей, я и все мои сверстники всё лето проводили у моря. Это был наш единственный хороший отдых перед школьными занятиями. Нас никогда не пугали большие волны и даже небольшой шторм. Очень любили в такую погоду войти по грудь в воду и ждать, когда с грохотом и пеной на самом гребне волны она накроет с головой, опрокинет, а потом протащит сначала к берегу, а затем назад, в море.

Тут уж приходится работать изо всех сил руками и ногами, чтобы скорее добраться до берега, и всё начать сначала. Было порой страшновато, но весело. Да и хотелось друг перед другом показать свою смелость. Я не любил далеко заплывать, даже в тихую погоду, когда от самого берега до горизонта виднелась сплошная гладь, переливающаяся на солнце всеми цветами радуги.

Когда я всё-таки отплывал подальше от берега, то всегда чувствовал под собой тёмную, тайную глубину моря. Становилось не по себе, и я спешил поскорее вернуться к родному берегу. Я рос, мужал, постоянно укрепляя себя духовно и физически. С возрастом на многое в жизни у меня изменились взгляды. По другому, чем в юности, я давал оценку разным событиям. Не изменилось только отношение к морю. Я продолжал считать его не только ласковым и прекрасным чудом природы, но и опасной и коварной стихией. Помнил всегда наставление мамы в детстве. Когда уходил купаться, она всегда говорила: «Сынок, отдыхай. Но помни, что с морем не шутят». И я никогда этого не забывал. Не забывал, будучи ребёнком, а потом юношей. Но став взрослым, семейным человеком, я однажды забыл наставление мамы, и едва не поплатился жизнью.

Решением советско-партийных и других серьёзных органов я был включён в состав специальной опытной экспедиции по лову креветки в океане. Я только получил звание капитана милиции, как тут же мне пришлось официально уволиться. Меня назначили матросом-рулевым первого класса. К тому же я был избран секретарём парторганизации этой рыболовецкой экспедиции. В одну из богатейших арабских стран для перенятия опыта зарубежного лова креветки было направлено четыре судна: два СРТМа и два СЧСа. Я был зачислен рулевым на один из СЧС-ов.

В экипаже судна было одиннадцать человек, из них три матроса, одним был я. Каждую вахту несли по четыре часа. Вахту по управлению судном несли два человека, один из которых был рулевой матрос, вторым был кто-либо из командного состава. И так работали изо дня в день, вовремя сменяя друг друга. Рулевому мастерству приходилось обучаться на ходу под постоянным наблюдением капитана, старшего или второго его помощника, которые уже не раз в океанах земли занимались ловлей рыбы. Старался как можно быстрее обучиться новому для меня ремеслу. Вскоре вождение судном стало неплохо получаться, особенно в тихую погоду, когда на поверхности воды не было даже ряби. В такую погоду за кормой судна всегда оставался хорошо просматриваемый из рулевой рубки чёткий бурлящий след от работы винта. От того, какой был след – прямой или виляющий во все стороны – видел, как ты управляешь штурвалом.

Всё было хорошо, пока однажды ни разразился жестокий шторм в Чёрном море, к которому я и два других новичка матроса не были готовы. Оно ревело и стонало, обрушивая на маленькое судёнышко тонны воды, отчего оно уходило чуть ли не полностью под воду, но потом каким-то чудом вновь оказывалось на дико пляшущей её поверхности, чтобы продолжать бороться с обезумевшей стихией.

Все, кроме двух членов команды, находящихся в рулевой рубке, без самой большой необходимости из своих кубриков с плотно задраенными дверьми на палубу не выходили, чтобы не оказаться за бортом. Даже в кубрике постоянно приходилось за что-нибудь держаться, чтобы не бросало из стороны в сторону, ударяя о предметы, попадавшиеся на пути. Судно с трудом шло вперёд, постоянно проваливаясь глубоко вниз и монотонно ложась то на один, то на другой борт. От этого казалось, что оно в очередной раз ляжет на бок и никогда не выпрямится.

Иногда судно вертикально резко опускалось в кипящую бездну, отчего стоящего на полу с неимоверной силой подбрасывало вверх, а затем бросало вниз, чем-то невидимым тяжёлым прижимая к полу. Плохо себя чувствовали даже настоящие морские волки. Что уже говорить о состоянии новичков океанских просторов таких, как я.

Моя вахта со вторым помощником капитана начиналась в 12 часов дня и ночи. После четырёх часов несения тяжёлой службы одну пару вахтенных сменяла другая пара. Меня, как вахтенного рулевого матроса, сменял подружившийся со мной Валера, который числился боцманом судна. Он также первый раз пошёл в моря. Но чувствуя на себе ответственность боцмана, старался держаться бодро и мужественно, подавая пример мне и третьему матросу Шурику. Каюта для отдыха матросов и радиста находилась в носовой части судна. На нём, где только можно было, натянули из прочной синтетики канаты, держась за которые, можно было с большим трудом добраться в ту или иную часть судна.

После ночной вахты я спустился из рулевой рубки на пляшущую палубу. При переходе к матросской каюте мои ноги несколько раз отрывались от палубы, и только то, что я крепко держался за канат, меня не вышвырнуло за борт. В каюте спали, если это можно было назвать сном, радист и Шурик. Они крепко держались за низенькие металлические бортики, проходящие вдоль койки. К тому же каждый был привязан веревкой к койке, пропущенной через её низ. Иначе при первом же броске судна в сторону, руки непроизвольно оторвались бы от бортика, и спящий тут же оказался на полу.

Привязав себя к койке, я попытался заснуть под грохот волн, разбивавшихся о наше судёнышко длиною 26,5 и шириной 6,5 метра. Оно представляло собой беспомощную малюсенькую игрушку в руках гигантского великана, который делал с ней всё, что хотел. Не было никаких сил, которые могли бы остановить эту жуткую забаву разыгравшегося морского дьявола. Как я ни старался, но заснуть мне не удавалось. Разные мысли нахально лезли в голову, когда начинал вспоминать о прочитанных в детстве книгах о кораблекрушениях.

Неожиданно среди грохота волн я расслышал какие-то монотонные гулкие удары. Не прекращался рёв волн, и среди этого рёва раздавалось чёткое «бум». Через какое-то время этот звук повторялся снова. Я знал, что впереди нашего кубрика, в глубине судна, находился отсек, в котором боцманом хранилось всё то, что в любой момент потребовалось бы по работе на судне: от металлических бочек, бидонов с краской, до запасного тяжёлого якоря. Мне представилось, что какая-то громадная железяка сорвалась со своего места и теперь колошматит в борт, пытаясь в нём пробить дыру, через которую может хлынуть безжалостная солёная вода. Эта мысль меня привела в ужас. Команда была в опасности, не подозревая этого.

Не думая о последствиях, я отвязал от койки длинную верёвку, намотал на руку и стал выбираться на палубу. Небо было необыкновенно чёрным, усыпанное яркими звёздами. Они то приближались к голове, то резко отскакивали от неё вверх по мере того, как судно то опускалось куда-то в не менее чёрную, чем небо, во всё поглощающую пропасть, то выскакивало на гребень очередной волны. Всё-таки я сумел понять, что коварный звук раздавался не из чрева судна, а из-за борта, снаружи. Меня это испугало ещё больше. Я уже не мог остановить себя. Кое-как дополз до самого края носовой части, нашёл отверстие, в которое протянул один конец взятого с собой каната, завязав на морской узел, а второй конец обмотал вокруг талии.

Вязать узлы меня научили бывалые рыбаки.

СЧС относится к маломерным судам, поэтому борта у него очень низкие. Я перегнулся через борт, что было силы уцепившись за его края, и наклонился вниз, чтобы обнаружить причину странного звука. Через мгновение судно резко наклонилось к воде, и потому, не касаясь борта, я перелетел через него, и оказался в продолжающее бушевать море. Верёвка оказалась длинной, и потому я очутился на приличном расстоянии от то исчезающего с глаз, то появляющегося из-за волн судна. Я ухватился за верёвку, и перебирая руками, стал медленно подтягиваться к судну. Именно в этот критический для меня момент, я понял, что издавало тревожный звук-бум. Якорь оказался неплотно притянутым к клюзу, круглому отверстию в носовой части борта, через который проходили звенья мощной цепи якоря.

Он, в зависимости от того, в какую сторону наклонялось судно, то отходил от борта, то с грохотом ударял в него, отчего появлялось это чёртово бум, из-за которого я оказался в неприветливом море. Напрягая силы, и постепенно теряя их, я, наконец, подтянувшись, добрался до самого якоря, рядом с которым к моему счастью свисала вместе со мной верёвка-спасительница. Когда почти полностью покинули силы, меня обуял непередаваемый страх за свою жизнь. До меня дошло, что мне не стоит ждать какой-то помощи, так как никто не видел, как меня выбросило в море.

Мой крик о помощи никто бы не услышал из-за грохота волн и воя ветра. Я сделал последнее усилие, чтобы попытаться самому спасти себя. Я дотянулся до торчащих в обе стороны лап якоря, и обмотал их верёвкой. Так я, полностью обессиленным, оказался висящим над не на шутку разгулявшейся морской стихией. Меня вместе с якорем то окунало полностью в воду, то выбрасывало на воздух, наполненный морской пеной и многочисленными брызгами. Казалось, что у меня временами отключалось сознание.

Иногда всплывали в памяти картинки, как в детстве оказался один в море. Тогда остался жив. Буду ли спасён снова, сверлила страшная мысль. То ли я родился в счастливой рубашке, то ли мне помогли ангелы-хранители, но я не захлебнулся морской водой, не разбился о борт, и не был раздавлен тяжеленным якорем. Через какое-то время заметил, что звёзды стали меркнуть, а море светлеть, отчего оно не казалось таким грозным, каким было ночью. Пришёл в себя, когда услышал своё имя. Сначала мне показалось, что это ангелы на небе зовут меня к себе. Но потом понял, что, перебивая грохот волн, меня звал Валера. Как только мог, стал кричать в ответ только два слова: «Здесь я!»

Когда Валера после вахты покинул рулевую рубку, то сначала зашёл в гальюн, потом заглянул на камбуз, и только затем стал добираться в каюту. В ней меня не оказалось. Валеру сменил Шурик. Так как Валера нигде меня не встретил, где бы я мог быть в такую погоду, почувствовал что-то неладное. Выбравшись на палубу и, держась за канаты, стал пробираться по судну, выкрикивая моё имя. Когда он добрался до носа, то едва расслышал мой охрипший голос. Он помог мне подняться на судно. Я стоял перед ним с мокрым лицом, не-то от морской воды, не-то от слёз радости, что я остался жив. Мы договорились с ним ни в коем случае никому не говорить о случившимся. Особенно на этом настаивал я.

С того дня Валерий стал для меня самым близким и дорогим человеком. Ему я рассказал, что в детстве дважды тонул в море. Валера категорически заявил, что мне можно плавать всю жизнь, так как судьбой не дано мне утонуть. В городе, в порту которого пришвартовались наши четыре судна, мы с ним проводили после работы всё свободное время. Я, как парторг, посещал советское консульство. Часто брал с собой друга Валеру. Он знал очень много смешных анекдотов, которые с удовольствием слушали сотрудники консульства.

Когда я уходил в город или бесцельно шатался по громадному порту, со мной рядом, как правило, был Валерий. Я при этом очень любил его фотографировать своим маленьким фотоаппаратом на фоне разных частей морской гавани. На празднование 1 Мая капитанов четырёх судов и меня, как парторга, пригласили в консульство. Конечно же, я с собой взял Валеру, чему он был очень рад, так как в стране нашего пребывания свирепствовал сухой закон, а в консульстве можно было за праздничным столом отведать разнообразные спиртные напитки, как отечественного, так и иностранного производства.

Я улетел в Россию через четыре месяца. Немного отдохнув, вернулся в любимый следственный отдел, только не старшим следователем, кем был до экспедиции, а его начальником. С Валерой я встретился через девять месяцев, когда он возвратился в Керчь из долгого плавания. Мы подружились семьями. Валера фундаментально влюбился в море, потому из него не вылезал. К тому же у него было трое детей, которых надо было одевать и хорошо кормить. Да и сам Валерий любил, чтобы всегда стол ломился от разнообразной еды. Он был очень добрым человеком. Из каждого рейса не забывал привезти какой-нибудь особый заморский сувенир мне и моей жене.

Когда я писал этот рассказ, невольно вспомнил один разговор с Валерой, носящим чисто украинскую фамилию. Как-то он пришёл ко мне в кабинет с жирной, вкусной, океанической копчёной рыбой, чтобы после работы пойти в бар «Пингвин» попить пиво. Рыба оказалась завёрнутой в газету на украинском языке. Разворачивая газету, он со смешком сказал, хотя согласно фамилии и родословной (отец у Валеры был украинцем, мать русской) должен был знать украинский язык, он не знает ни одного слова, и нисколько об этом не жалеет, так как считает себя русским, а учить какой-то язык, на котором никто не говорит в Крыму, взрослому мужику ни к чему.

Он сказал, что на этом языке шпрехают только бандеровцы, которых он ненавидит лютой смертью. После войны его отца, оперативника НКВД, убили украинские националисты, когда их выкуривали из лесных схронов. До этого я ничего не знал об отце друга. Я помянул добрым словом отца Валеры и сказал: хорошо, что всех бандеровцев перебили. Он засмеялся и сказал, что, к сожалению, многие удрали за бугор, а некоторые просто затаились, к тому же они вырастили новые поколения молодых бандеровцев.

Его мама до самой смерти постоянно ездила на Западную Украину на могилу отца Валеры. Характеристику бандеровцам дала его мама. Теперь он сам иногда посещает могилу отца, которого никогда не видел, так как родился через месяц после его гибели. Свою речь о бандеровцах он закончил фразой, которую тогда я не принял всерьёз: «Они себя ещё покажут!». Больше никогда об Украине, тем более, о бандеровцах, не говорили. После этого разговора прошло много лет, чтобы только в 2014 году сбылись слова моего друга Валеры.

Своего друга я потерял неожиданно. Последнее время он несколько лет плавал на громадном рыболовецком судне, которое было приписано в порту одной из Прибалтийских республик. Однажды в океане при подъёме на судно громадного трала, наполненного рыбой, с барабана электрической лебёдки соскочил трос, который молнией пролетел над палубой, сшибая всё на своём пути. Он нанёс сокрушительный удар по груди Валеры, выбросив его в океан через открытый в корме судна отсек для приёмки трала с рыбой.

Прошло много времени, пока остановили судно и спустили шлюпки, которые начали долгий, но бесполезный поиск Валеры. Товарищи Валеры сказали, что удар был такой силы, что, скорее всего, переломал Валеры все рёбра, отчего он от болевого шока потерял сознание, и потому быстро утонул. Так что у Валеры могилой оказался океан, куда цветы не доставишь и не посидишь рядом с холмиком, держа в руках поминальную стопку.

Но, как всегда, во второе воскресенье июля, на День рыбака, я поминаю своего друга, подарившего мне вторую жизнь, и желаю, чтобы океан был для него пухом, а добрая душа находилась в Царстве небесном. Что такое океан, я тоже хорошо знаю, так как несколько месяцев был в роли рыбака.