Тай (глава 19)

                           Часть вторая.

                    Глава девятнадцатая.

       Особняк Ключевских многое повидал за два века своего существования. В свое время, в главной зале, кружились по полированному паркету дамы и господа. Легкие и воздушные в прекрасных звуках вальса. Господа потом, надсадно хрипя, выпучив глаза и покраснев, насиловали кухарок в левом «черном» крыле. А дамы брезгливо морщили носики на крыльце, когда дюжие конюхи, по их приказу, забивали кнутами крестьян за недоимки.

       Дважды неблагодарная чернь пыталась сжечь дом. Первый раз еще при Николае Палкине, тогда особняк спас проливной дождь. Второй раз люди в кожаных тужурках и с красными звездами удержали крестьян, объявив дом культурным наследием трудового народа. Кровь бывших хозяев высохла и почти стерлась с лиственных досок, а в доме стало шумно и людно.

       Роскошный интерьер заменили краска и побелка, на дверях появились таблички с странными названиями «кружок радиолюбителей» или «хор». Юные создания, совсем непохожие на бледных и томных отпрысков Ключевских, носились по коридорам особняка и устремлялись мечтами вперед и ввысь.

       Дом был слишком обыденным, по мнению людей, чтобы делать из него музей. Они не стеснялись переделывать и перестраивать его. Впрочем, не каждому строению удавалось столько просуществовать. Время шло и пришли новые господа и дамы. Им точно не нужны были ни «хоры», ни «кружки радиолюбителей». Поэтому дом забросили и готовили к сносу.

       Грызня между новыми представителями «мыслящей прослойки» за право обладания дорогой землей в тихом центре, где и располагался особняк Ключевских, спасала дом от бульдозеров. Судьба дома решалась во все более высоких инстанциях и с все более крупными взятками. Впрочем, будет ли на этом месте супермаркет или элитный кабак, значения не имело. Дом предназначался сносу. Да и неумолимое время подтачивало добротное когда-то строение. Один угол, будто пьяный, подался назад и по фасаду пошли уродливые трещины. Дом умирал.

       Как последняя любовь, без надежды и ярости, а только лишь с тихой грустью, особняк Ключевских принимал одного единственного жильца. Да и тот появлялся лишь несколько раз в месяц, бродил, всхлипывая, по сырым, покрытым плесенью коридорам, потом забивался в какой-нибудь уголок и там замирал на час или два. Сквозь запах крысиного помета, гнилого дерева и отсыревшей штукатурки иногда доносился аромат восковых свечей, махорки, хозяйственного мыла, керосина и прочего, с чем могло ассоциироваться жилье в прошедшие два века. Впрочем, был ли этот аромат или он лишь чудился жильцу, сказать трудно.

       Сам Стас Тросняков был уверен, что это реальность. В свои одиннадцать лет, он мечтал о таком. Чтобы в доме пахло отцом и матерью, бытом и любовью. В квартире где он имел несчастье жить, постоянно воняло пластмассовым существованием: освежителями воздуха, глянцевыми журналами, ароматическими смесями для вейпа, духами и туалетной водой, что разделяются на мужские и женские исключительно надписью на этикетке.

       Большинство взрослых, по какой-то необъяснимой причине, считают детей глупее себя. Но у детей всего лишь меньше опыта, на уровне интеллекта это не сказывается. Да и опыт в некоторых вещах у Стаса был слишком большой. Не каждому взрослому довелось такое пережить.

       Сейчас, мальчик скорчился на полу, сидеть было больно, и смотрел на обшарпанную стену. Приятно было искать в узоре трещин какие-нибудь очертания. Например, вставшего на дыбы коня или перевернутую кастрюлю, а то и вовсе, нечто неопределяемое, но тоскливо-знакомое. Доски под ребенком чуть прогрелись, и он перестал дрожать. Детский разум умеет врать сам себе, чтобы защититься от окружающего мира. Стас стал представлять, как у него все получится, даже шептал от усердия:

       - Вот мама опять поссорится с Генрихом, и я ей все-все расскажу! А потом мы убежим от него и будем жить вдвоем.

       Отца Стас не помнил, тот погиб, защищая Южную Осетию. Мама честно пыталась бороться на два фронта, воспитывая сына и строя карьеру одновременно. К несчастью мальчика, мать была очень красивой женщиной и более простой способ был очевиден.

Пошла длинная череда дядь, которые мечтали залезть к матери под юбку и даже благосклонно даривших шоколадку чужому сыну. Почему из этой толпы ухажеров мать выбрала Генриха, Стас не понимал. Хотя ответ плавал на поверхности – менеджер среднего звена, Геннадий Тарасюк, правда всем он представлялся «Генрихом», был просто самым обеспеченным.

       Мать продала себя в долгосрочную аренду, еще не понимая, что в сделку входило еще кое-что. Тощий, с впалой грудью и скошенным подбородком, Генрих обладал злобным и подхалимским характером. Неудивительно, что он всплыл наверх по карьерной лестнице. Даже отпущенная хипстерская борода не делали этого человека мужественнее. Он так и выглядел андрогином с наклеенной бородой.

       Первый год совместной жизни прошел почти нормально. Стас почти научился не замечать презрительно искривленных губ отчима и растягиваемого «пиииооонээр», в ответ на любую реальную или мнимую ошибку мальчика. Генрих считал, и вполне обоснованно, Стаса потомственным пролетарием. Отец пацана до армии работал на заводе.

       Мать попыталась пару раз мягко остановить сожителя, указывая на недопустимость третирования ребенка. На что получала моментальный ответ: «вали тогда со своим «пиииооонээром» обратно в свой Задрищенск». И женщина сломалась в конце концов. Глаза потухли, а детские сказки заменили гламурные журналы. Деньги, деньги, деньги и тот уровень жизни, что они давали, стали ценнее каких-то «устаревших» моральных принципов. Она была уверена, что Стас поймет, когда вырастет. В конце концов она старалась для него… во всяком случае она в это верила… иногда.

       Несмотря на то, что дома Генрих всегда носил маску брезгливого недовольства, он ликовал. Не было для него большей радости, чем унизить и втоптать в грязь другого человека. Первый раз он дал затрещину Стасу за то, что тот недостаточно восхитился организаторскими способностями отчима, когда тот взахлеб рассказывал дома, как умудрился уволить двух грузчиков без зарплаты. Мальчик попросту не понял, о чем речь, но уяснил, что надо восторгаться каждый раз, когда менеджер Тарасюк говорит о себе любимом. Мать смолчала. Потом, в детской она начала укорять сына в недостаточной благодарности отчиму. Так Стаса первый раз в жизни предали.

       Затрещины быстро переросли в махание ремнем. Мать оправдывала отчима и уговаривала сына быть послушнее. Может быть и это выдержала детская психика, но Тарасюк оказался извращенцем. Некоторые женщины могут убедить себя в чем угодно. Мама Стаса убедила себя, что сын выдумывает, чтобы очернить отчима и в упор не замечала кровь на нижнем белье ребенка.

       Она предчувствовала, когда на сожителя находили подобные желания. Он начинал щурить и без того маленькие глазки и облизывать губы. Вместо того, чтобы стать на защиту ребенка, у нее раз за разом в такие вечера находилась сверхурочная работа или вечерний пилатес. А иногда она просто сидела в кафе и пила вино, бокал за бокалом. Чтобы прийти домой достаточно пьяной, не слышать, не видеть и не знать.

       Тогда-то Стас и нашел заброшенный особняк, с облупившимися буквами на фасаде «Дворец Пионеров». После «шпицрутенов», как называл это Генрих, он сбегал сюда. Покосившиеся стены были спокойными и добрыми. Они давали убежище и защиту. А еще здесь неуловимо пахло домом, которого у мальчика никогда не было.

       За оконным проемом сгущались летние сумерки. Стас вздохнул и поднялся. Хотелось лежать на теплых, покрытых почти сантиметровым слоем краски, досках. Но надо было возвращаться. Сейчас Генрих довольно напивается вискарем и, возможно, еще месяц не будет его трогать. Мать придет не раньше полуночи, когда будет уверена, что он спит.

       - Эх, - прошептал Стас – если бы в мире было волшебство…

       Несмотря на побои и адское психологическое давление, Стас был умным, мальчик знал, что волшебства не бывает. Это все сказки. В сказке он бы нашел волшебную палочку или дверь, ведущую на дорогу из желтого кирпича. Вместо этого он пойдет домой и постарается не привлекать внимание пьяного отчима.

       Слишком по-взрослому вздохнув, Стас отряхнулся и вышел из дома, тяжело переставляя непослушные ноги. Если бы он обернулся, то увидел, что доски, там, где он лежал, слегка светятся в полумраке. А особняк действительно старается пахнуть домом, а не заброшенной конурой. Ведь волшебство все-таки бывает, хотя иногда очень трудно дождаться чуда.