Владислав Иноземцев: Истоки путинизма

Всякий раз, когда в России или за ее пределами собираются сторонники демократических и либеральных взглядов, дискуссии концентрируются вокруг одного из извечных русских вопросов: «Что делать?» К сожалению, ответа на него не находится уже многие годы; не получается нащупать «нерв» общественного беспокойства; сформулировать привлекательные лозунги; скоординировать усилия внутри собственных рядов. Как следствие, с каждым годом страна все глубже проваливается в самоизоляцию и невежество; проникается духом милитаризма и имперскости. При этом крайне редко внимание демократических политиков обращается к не менее традиционному для России вопросу: «Кто виноват?» Происходит это, на мой взгляд, по очевидной причине: ответ на него считается давно известным. Конечно, виноват В. Путин и «преступная клика», захватившие страну, зомбирующие народ и скупающие все и всех за грязные нефтедоллары.

Это объяснение, однако, не учитывает важного обстоятельства: Россия, которую Путин превратил фактически в свою личную собственность, не была «отвоевана» им у демократических властей — нынешний президент был «за ручку» приведен в Кремль отцом новой России, Б. Ельциным. Сторонниками новой власти оказались олигархи, больше всех заработавшие на рыночном хаосе и умело организованной приватизации 1990-х, идеологом которой выступал главный либерал А. Чубайс. Безграничная власть, обретенная Путиным над государством, была закреплена нормами «самой демократичной» Конституции, разработанной С. Шахраем и В. Шейнисом. Сам национальный лидер» сформировался как управленец в команде неподкупного народного трибуна А. Собчака, одного из признанных лидеров демократического движения в СССР. Так что ныне сетующие на жизнь ветераны «свободной России» не просто «проглядели» В. Путина — они его взрастили и дали ему в руки полный инструментарий неограниченной власти.

Кроме того, не следует забывать, что российские демократы в 1990-е годы сами создали ситуацию, при которой их пребывание у власти стало поистине невозможным. Сначала они запустили экономические реформы так, что экономика рухнула почти на треть, а половина населения оказалась за чертой бедности. Потом они пошли на выяснение отношений с законно избранным парламентом военными средствами. Следующей вехой стало умелое управление государственными финансами, приведшее к дефолту и девальвации 1998 года. Наконец, последней каплей оказалась неспровоцированная отставка самого компетентного за все постсоветское время правительства Е. Примакова, продиктованная исключительно логикой борьбы за власть и финансовые потоки.

Иначе говоря, я считаю, что приход к власти В. Путина и последующее установление в стране корпоративной авторитарной власти даже в малой мере не является случайностью. Истоки путинизма лежат в экономической, внутренней и внешней политике новой России с самого ее основания — и нынешние демократы могут винить в своем положении только самих себя.

Во-первых, в экономике следует обратить внимание на то, что считается у нас главной заслугой власти в 1990-е годы, — на приватизацию. Передав крупные предприятия в частные руки практически за копейки, правительство на годы закрепило в стране систему, при которой доморощенные олигархи получали преимущество перед любыми новыми игроками, которым нужно было построить новые мощности и потом «отбивать» свои затраты, в то время как отечественные «хозяева жизни» пользовались дармовыми активами. Как следствие, в стране после краха СССР построен один нефтеперерабатывающий и один цементный завод, не появилось новых предприятий в металлургии и машиностроении. Даже добыча нефти и газа осталась на прежних уровнях. В Китае, где вместо приватизации государство сохранило контроль над крупными компаниями, но позволило своим и иностранным инвесторам строить новые мощности, сегодня 4 из 100 крупнейших по капитализации компаний в основном работают на фондах старее 1989 года; в России — 74. Отсюда и отсутствующий спрос на новые технологии, и «сырьевая зависимость». По сути, демократы 1990-х не использовали инициативу российских и иностранных инвесторов в целях развития: частное предпринимательство стало инструментом социальной, а не экономической трансформации — оно перераспределило общественное богатство, но не обеспечило его увеличения (последнее стало следствием роста нефтяных цен в 2000-е годы). В отличие от России, Китай в результате реформ, центральным пунктом которых было стимулирование создания новых мощностей, стал первой экономикой мира, а Россия осталась страной, в которой богатство создается из передела активов (а так как главным рычагом такового является власть, то пришествие путинского стиля правления было предопределено).

Во-вторых, отечественные демократы 1990-х оказались не такими уж и демократичными. Победив на свободных выборах еще в советское время, они делали все возможное, чтобы сохранить свои позиции во власти. Критическими точками стали события 1993 года (причем тут нужно вспомнить не только развязывание локальной гражданской войны, но и начало необратимых изменений в системе силовых органов, стартовавших с отставки единственного независимого генпрокурора в новейшей российской истории, В. Степанкова) и выборы 1996 года, когда только тотальная консолидация политической и финансовой элит страны на фоне ряда декларативных шагов (договора с сепаратистами в Чечне и подготовки к созданию Союзного государства России и Белоруссии) и дворцовой интриги, в которой был задействован генерал А. Лебедь, помогла президенту Б. Ельцину победить во втором туре президентских выборов. Именно 1993–1996 годы стали, на мой взгляд, периодом завершения «разгула демократии» в стране: с одной стороны, была утверждена «суперпрезидентская» Конституция, давшая главе государства практически чрезвычайные полномочия; ликвидирована независимость прокуратуры и Конституционного Суда; сформировалась единая финансово-бюрократическая олигархия, работающая на сохранение действующей власти; с другой стороны, основной акцент в политической и идеологической риторике был смещен с ценностей свободы на «отсутствие альтернативы» (почти аналог современной «стабильности»), утверждение суверенитета и мощи государства, поиск «национальной идеи». Россия перестала восприниматься в те годы как нация, обращенная в будущее, и стала восстанавливать символы дореволюционной империи (храм Христа Спасителя, захоронение останков семьи последнего государя), и даже осуществила выплату части долгов царского правительства — от такого первого опыта перейти к апологии советскости В.

Путину было уже несложно, ведь в будущем идеала уже не искалось. Еще раз повторю: безальтернативность власти, готовность применения силы против оппонентов, слияние денег и бюрократии и апология прошлого — все эти критически важные основы путинского стиля управления страной были если и не отточены, то заложены в самые «демократичные» годы новейшей российской истории.

В-третьих, с «демократизацией» России никуда не исчезло ее «имперское» начало. Хотя СССР распался, Российская Федерация de facto безусловно признала независимость только прибалтийских государств. «Управляемая нестабильность», которая сейчас применяется к Украине, была апробирована в отношении многих постсоветских стран. Россия была прямым участником конфликта в Молдове, в ходе которого возникло «Приднестровье»; она явно поддерживала сепаратизм в Грузии, включая аджарский, и оказывала прямую поддержку Абхазии и Южной Осетии. Знаменитый звонок Б. Ельцина Э. Шеварднадзе после покушения на него 9 февраля 1998 года недвусмысленно указывал на то, что Россия хотела влиять на все значимые геополитические решения, принимавшиеся на постсоветском пространстве. Аннексия того же Крыма была бы невозможна в 2014 году, если бы начиная с 1994-го российская политическая элита (чего стоил один только Ю. Лужков) не создавала у населения страны ощущения ошибочности и неправомочности решений, приведших к тому, что полуостров оказался в составе Украины. Конечно, совершенно особое место в российской повестке дня того времени занимала Чечня, война в которой, шедшая под лозунгом сохранения единства страны, во многом сформировала запрос на «сильную руку» (в то время как предоставление этой территории независимости, формально провозглашенной еще при существовании СССР, безусловно поддержало бы силы, ориентированные на построение в стране нового общества, а не сильного государства, — тут можно вспомнить, что главным сторонником прекращения войны там был Б. Немцов). Список можно продолжать и вспомнить, например, риторику, с которой в России поддерживался авторитарный и националистический режим С. Милошевича в Югославии, но суть остается понятной: страна в годы демократического правления не отторгла свою прежнюю имперскость и мало что сделала для построения общества европейского типа.

В-четвертых, и это тоже следует подчеркнуть, идея интеграции с Западом (создания пресловутой «Европы от Лиссабона до Владивостока»), которая в последние годы правления М. Горбачева была фактически возведена в ранг государственной идеологии, в новой России очень быстро «поникла». Правительство не попыталось подать заявку о вступлении в Европейский союз (формально образованный в январе 1992 года) или НАТО; заключенное в 1994 году Соглашение о партнерстве и сотрудничестве между Россией и Европейскими Сообществами принципиально не содержало указаний на то, что перемены в России способны привести к ее интеграции в ЕС. Если внимательно проанализировать выступления российских лидеров в 1990-е годы, то можно увидеть, что именно с 1993-го по 1996 год концепция «включенности» в западный мир полностью уступила место идеям «сотрудничества» и «партнерства», что соответствовало пониманию элитой ценности суверенитета России как фундаментальной основы своего политического и экономического доминирования над страной.

Не стремясь перегружать читателя, хочу подвести некоторые итоги. Я полагаю, что Российская Федерация лишь очень непродолжительное время — с того времени, когда демократические российские власти действовали еще в рамках Советского Союза, и до конца 1993 года — имела шанс на формирование в стране ответственного политического класса, ориентированного на европейские ценности и практики, разделение властей и отделение бюрократии от олигархата. В период между 1993-м и 1997-м происходило осознание властью необходимости очищения себя от убежденных сторонников демократии и создания условий для удержания власти (характерно, что самым обостренным — и даже болезненным — такое осознание стало у тех, кто пережил почти единственный случай демократического отстранения местного «царька» от власти: поражение А. Собчака на губернаторских выборах 1996 года) практически любой ценой. С 1997–1998 годов новая государственная идеология — отношение к населению как быдлу, голосующему чем угодно, только не умом; сращивание олигархата и чиновничества; стремление видеть элементы идеала в прошлом, а не в будущем; стремление «поднять Россию с колен», пусть только в собственном воображении, но все же — была в ее основных элементах сформирована, и новому поколению лидеров оставалось ее применить и ею воспользоваться.

Что, собственно, они и сделали, и именно поэтому, каким бы ни было в некоторые моменты мое желание критиковать В. Путина и его политику, я с большим неприятием отношусь к попыткам многих российских аналитиков называть его преступником или утверждать, что он сломал вектор развития современной России. Владимир Владимирович скорее уловил и развил те тренды, которые были заботливо и умело сформированы теми самыми людьми, которые в конце 1999 года осознали, что для реализации созданной ими модели нужны «такие, как Путин».

В той же мере, в какой в советской истории тысячи исторических, идеологических и практических нитей связывают эпохи Сталина и Ленина, в истории России существует непреодолимая связь с эпохами Путина и Ельцина. И это приводит меня к последней мысли, которой хотелось бы завершить эту статью и которая, я убежден, вызовет крайне неоднозначную реакцию: политики и активисты, «просиявшие» в земле российской в 1990-е годы и сегодня пытающиеся представить себя оппозиционерами, вряд ли достойны какой бы то ни было поддержки со стороны тех, кто надеется увидеть в будущем Россию свободным правовым европейским государством. То, как они «поураганили» в 1990-е, заложив организационные и ментальные основы путинизма, и то, как они сдали страну ее сегодняшнему руководству, лишает их любых этических оснований претендовать на возвращение во власть.

Новая Россия будет построена без тех, кто управлял ею в 1990-е или 2000-е годы. Это, как показывает пример демонтажа авторитарных режимов, занимает десятилетия, но это не отрицает того, что построенные в 1990-е и опробованные в 2000-е принципы управления страной не пребудут с нами навеки.