Как Хрущев Китай потерял

С 1 по 5 марта 1965 года, 50 лет назад, в Москве проходила Консультативная встреча представителей коммунистических и рабочих партий. На ней не присутствовала одна из крупнейших в мире компартий – Коммунистическая партия Китая (КПК).

А ведь ещё совсем недавно, в ноябре 1964 года, китайская делегация посетила СССР с праздничным визитом в связи с годовщиной Октябрьской революции. И тогда всерьёз обсуждался вопрос о полном урегулировании конфликта между КПСС и КПК. Условия для этого сложились вполне благоприятные – от власти был отстранён Хрущёв, при котором, собственно, и произошёл великий разрыв. Однако переговоры ни к чему не привели, в дальнейшем конфликт только обострился, вылившись в самые настоящие военные столкновения между СССР и КНР в 1969 году (остров Даманский, район Жаланашколь). Таким образом, Московское совещание, несмотря на громкие заявления и декларации, продемонстрировало миру глубочайший раскол внутри международного комдвижения и соцлагеря.

Информационная атака на КНР

Советский агитпроп интерпретировал произошедшее в том духе, что Председатель КПК Мао Цзэдун повёл себя неконструктивно, отвергнув «братскую» инициативу Москвы. Однако, можно усомниться, что инициативы эти выдвигались искренне, от чистого сердца. Об этом свидетельствует сама атмосфера, сложившаяся во время общения советских и китайских руководителей. Некоторые из хозяев позволили себе довольно-таки бестактные высказывания в отношении гостей, которые сочли их оскорбительными. Так, согласно воспоминаниям советского дипломата А.М. Александрова-Агентова, министр обороны СССР Р.Я. Малиновский заявил председателю Госсовета КНР Чжоу Эньлаю: «Ну вот, мы своё дело сделали – выбросили старую галошу – Хрущёва. Теперь и вы вышвырнете свою старую галошу Мао, и тогда дела у нас пойдут».

А член Политбюро ЦК А.П. Кириленко бросил министру общественной безопасности КНР следующее: «Вы, тов. Кан Шэн, были хорошим другом советского народа, а сейчас являетесь плохим другом».

Понятно, это донельзя возмутило китайскую делегацию, и вызвало у неё серьёзные подозрения в искренности дружелюбия Кремля. И это подозрение было вполне обоснованным, по крайней мере, в отношении некоторых советских партийно-государственных руководителей. Например, секретарь ЦК Ю.В. Андропов уверял своих соратников в том, что Мао уже давно и навсегда разорвал с КПСС и СССР. Об этом китайское руководство, скорее всего, не знало, зато оно воочию видело перед собой Хрущева, который вёл политику конфронтации с Пекином на протяжении многих лет. Исследователь А. Воронцов обращает внимание на следующее обстоятельство: «В 1963 году кампания против Мао в советской прессе далеко превосходила всё то, что печатали у нас о КНР в 1966 –1969 годах. 4 февраля 1964 года газета ЦК КПК «Женьминь жибао» дотошно подсчитала: «По имеющимся данным, с 15 июля и до конца октября прошлого года на страницах 26 центральных советских газет было опубликовано в общей сложности 1119 редакционных статей, передовиц, комментариев, авторских статей, писем читателей и карикатур с прямыми нападками в адрес КПК и её руководителей…». Китайский ответ скромнее – 10 статей в «Женьминь жибао» и партийной журнале «Хунци»… Китайские коммунисты, как и всякие коммунисты у власти, – не самые большие любители открытых дискуссий, но тут они настолько были уверены в своей правоте, что не боялись публиковать открытые письма ЦК КПСС в своей центральной печати. Напротив, хрущёвцы, видимо, были настолько в своей правоте не уверены, что ответы ЦК КПК в советских газетах не давали. «Женьминь жибао» писала 4.02.1964: «Все более или менее важные материалы из этой антикитайской пропаганды были опубликованы в наших газетах. В частности, полный текст Открытого письма ЦК КПСС публиковался дважды и передавался по радио всему миру более чем на десяти иностранных языках». («Сталин и Мао слушают нас...» // «Наш современник», № 1, 2014).

Проигрыш выигрышной партии

Хрущёв пытался воспользоваться тем, что положение Мао пошатнулось. В конце 1950-х годов он проводил политику «Большого скачка», которая предлагала проведение индустриализации в максимально сжатые сроки. Дело дошло до того, что в деревнях стали создавать кустарные «народные домны» по производству чугуна. В результате совершенно впустую было сожжено столько угля, что нечем было отапливать даже Пекин. Также можно вспомнить и знаменитую кампанию по истреблению воробьёв: так хотели спасти зерно. Воробьев беспощадно уничтожили, чем и воспользовались насекомые, нанесшие сельскому хозяйству огромный вред.

Страна не выдержала этих экспериментов, и уже через год после начала «Большого скачка», летом 1959-го маршал Пэн Дэхуай подверг Мао жесточайшей критике. В начале 1961 года проходит Лушаньская конференция КПК, на которой «Великий Кормчий» вынужден был признать свои ошибки и уйти с поста Председателя КНР. (Кстати, именно тогда на политический Олимп взошел Дэн Сяопин – будущий реформатор, творец «китайского экономического чуда».) Казалось бы, сложилась идеальная ситуация для того, чтобы поспособствовать смещению Мао и приходу к власти в КНР «промосковской» партии.

Но Хрущёв не был бы Хрущёвым, если бы не проиграл с треском эту, заведомо выигрышную, партию. Он организовал экономическое давление на страну, экономика которой и так оказалась в плачевном положении.

«Если бы Хрущев в этот момент создал хотя бы видимость увеличения советской помощи, оппоненты Мао в китайском руководстве наверняка оттеснили бы «любимого председателя» от власти, - пишет Е. Жирнов. - Но Хрущев поступил иначе. Объем советской помощи снижался от месяца к месяцу, в июле 1960 года из Китая отозвали всех советских советников. В довершение всего Москва потребовала от Пекина выплат по предоставленным кредитам. Только политические самоубийцы могли теперь открыто ориентироваться на СССР». («Цзаофани против хунвейбинов. Как Мао поссорился с Хрущевым» // «Коммерсантъ Власть», 04.06.2012).

Как это часто бывает, нажим извне только способствовал сплочению страны вокруг лидера, которому моментально прощают его ошибки. Хрущев, со своим нажимом, оказал медвежью услугу оппозиции, и сам же создал Мао имидж борца с гегемонизмом, за самостоятельность Китая.

Почему же мы всё-таки рассорились?

Причин, вызвавших конфронтацию двух дружественных социалистических стран, было несколько. Можно выделить две основные – экономическую и политическую. Индустриализация КНР проходила при поддержке СССР, который готов был оказывать Пекину щедрую, но вовсе не безграничную помощь. И.В. Сталин негласно обозначил некую черту, заходить за которую китайские руководители остерегались. Хрущёв же был фигурой совершенно иного масштаба, и китайцам показалась, что из него можно было выжать больше.

Мао ничтоже сумняшеся попросил у Никиты Сергеевича раскрыть секрет атомной бомбы и создать Китаю подводный флот.

Тогда он вполне закономерно получив отказ. Здесь вряд ли можно говорить о правоте или неправоте разных сторон. Понятно желание одной страны получить побольше помощи, а другой – разумно «сэкономить». Вряд ли это были такие разногласия, которые привели бы к разрыву.

Гораздо серьезнее был политический фактор. Хрущев «разоблачил» культ личности И.В. Сталина на XX съезде КПСС (февраль 1956 года), начав тем самым процесс десталинизации. И сделал он это, не посоветовавшись с руководителями соцстран и компартий. У многих это вызвало отторжение. Дело было не только в разоблачении самого Сталина (хотя возмущало и это), но в той форме, в которой разоблачение произошло. Хрущёв вёл себя как безусловный вождь мирового коммунистического движения, единолично лишавший многие важные вопросы. Тем самым он уподоблялся разоблачаемому им «тирану». Но вот только масштаб у него был не сталинский. Сталину очень многое прощали – как руководителю, при котором СССР осуществил индустриализацию в сжатые сроки, разгромил фашистов и восстановил разрушенное хозяйство без всякой внешней помощи. Кроме того, в послевоенный период страны «народной демократии» только делали первые шаги на пути строительства социализма, встречая ожесточенное сопротивление как внутри, так и извне. В этих условиях они объективно нуждались в вожде, который мог бы сплотить их вокруг своей фигуры. Во второй половине 1950-х годов соцстраны уже окрепли достаточно, чтобы претендовать на какую-то самостоятельность. Китай же представлял собой огромную страну с огромными людскими ресурсами, что придавало ему дополнительные амбиции. И терпеть хрущевское самоуправство Мао был не намерен.

А Хрущев стал навязывать десталинизацию всем другим компартиям социалистического блока, невзирая на то, готовы они к этому или нет. В итоге разразился кризис соцлагеря: в Венгрии чуть было не победила контрреволюция, Польша оказалась объята волнениями, Румыния потребовала вывода советских войск и взяла курс на почти полную самостоятельность, Албания просто-напросто порвала с СССР.

Зарвавшийся «реформатор» также отличился и на восточном направлении, где он бестактно вмешивался в чужие дела, невольно уподобляясь слону в посудной лавке. В июле 1956 года в СССР прибыл руководитель КНДР Ким Ир Сен, который вынужден был выслушивать критику в адрес своего «культа личности» вперемешку с указаниями «исправить ситуацию». Понятно, что воспринято это им было весьма болезненно.

Мао Цзэдуну Хрущев также тыкал в лицо этим самым «культом личности». На Совещании коммунистических партий в Бухаресте (июнь 1960 года) он назвал его «новым Сталиным» – понятное дело, в отрицательном контексте. И это ещё больше отталкивало Мао от СССР.

Справедливости ради нужно отметить, что и сам кормчий пытался вмешиваться во внутренние дела других компартий. В сентябре 1956 года в Пхеньян прибыла советская делегация во главе с заместителем Председателя Совета Министров СССР А.И. Микояном и китайская, которую возглавлял министр обороны КНР Пэн Дехуай. Совместными усилиями они надавили на Ким Ир Сена, вынудив его отменить некоторые кадровые решения, принятые в августе того же года. Однако Ким оказался не лыком шит, он заручился поддержкой подавляющего большинства партийных функционеров. И уже в декабре 1957 года, во время работы Московского Совещания коммунистических и рабочих партий, корейский руководитель потребовал вынести прошлогодний инцидент на обсуждение. Дело запахло большим скандалом, поэтому Микоян и Мао, от греха подальше, принесли Киму свои извинения. С тех пор руководство КНДР проводило полностью самостоятельную политику.

Америка – в дураках

Вообще, нужно сказать, что Мао был весьма своенравным и амбициозным политиком. И трения с Москвой начались ещё в 1940-е годы, во время Великой Отечественной войны. Советская сторона ждала от коммунистов Мао разворачивания широкомасштабной войны на севере Китая, рассматривая это как дополнительный фактор, сдерживающий японскую агрессию против СССР. Руководство КПК было вовсе не в восторге от такой перспективы, предпочитая сохранять свои силы. Поэтому помощник кормчего Чжоу Эньлай пытался уверить советское руководство: «Наша роль, если говорить о военном взаимодействии, не очень велика».

Весной 1943 года в Москве заявили о готовности вооружить и обеспечить снаряжением несколько дивизий КПК. А они должны были направиться на территорию Монголии с тем, чтобы отразить возможное нападение японцев. Мао отнесся к этому к изрядной долей иронии: «Конечно, хорошо, что они готовы предоставить нам вооружение и снаряжение, но таскать для них каштаны из огня, нет уж, увольте, ведь от этого толка не будет, то, что нам предлагается, результата не даст!...

Мы могли бы как-то взаимодействовать с армией СССР, которая ведёт антифашистскую войну, только разворачивая на территории Китая партизанские действия, благодаря чему враг увяз бы в трясине такой войны, не имея возможности выбраться из неё».

Что ж, Мао мыслил как прагматик, вполне уподобляясь Сталину, который ставил государственно-политические интересы превыше всяких идеологических схем. Пришло время, и он сделал СССР предложение, которое было выгодно прежде всего КПК. В сентябре 1944 года вождь КПК предложил советскому вождю обучить в Сибири 10 тысяч китайских командиров, создав костяк мощнейшей армии. Сталин, понятное дело, думал в тот момент несколько о других вещах. Китайское предложение было отвергнуто – такой вот обмен «любезностями» в режиме реал-политик.

Не желая особенно зависеть от СССР, Мао начинает сложную игру с США.

«Еще в первой половине 1940-х годов Мао Цзэдун с энтузиазмом принял в Яньани группу военных наблюдателей США и намеревался развивать с ними сотрудничество в военном плане, – сообщает известный китаевед Ю. Галенович. – У Мао Цзэдуна был даже план визита в США. 9 января 1945 года Мао Цзэдун и Чжоу Эньлай предложили американской стороне: если Ф.Д. Рузвельт рассматривает их как «вождей важной политической партии и желает принять их», то они готовы посетит Вашингтон. Все это было подтверждением того, что для Мао Цзэдуна и во время войны были крайне важны отношения с США». («Китай в годы войны» // «Свободная мысль», № 4, 2014).

Реверансы Мао вполне себя оправдали. Американцы предложили (считай, потребовали) от Чан Кайши ввести коммунистов в состав своего правительства, а когда он отказался, организовали мощное давление. Вашингтон прекратил столь нужные гоминьдановцам поставки, и особенно больно ударили по ним эмбарго на торговлю и перевозку оружия.

Здесь очень постарался госсекретарь США Дж. Маршалл (автор одноименного плана восстановления послевоенной Европы), который похвалялся: «Будучи начальником Штаба, я вооружил 39 антикоммунистических дивизий, теперь я разоружаю их одним росчерком пера».

Кроме того, в отношении «белого» Китая стала проводиться финансовая политика, способствующая резкому росту инфляции. При этом американскую общественность всячески уверяли в том, что китайские коммунисты являются, в первую очередь, демократами и сторонниками аграрной реформы. Именно к такому выводу пришёл полугосударственный Институт тихоокеанских отношений, который, собственно, и курировал «китайское направление» в американской внешней политике. Тот же самый Маршалл выразился о китайских коммунистах следующим образом: «Не смешите меня. Эти парни всего лишь старомодные аграрные реформаторы».

Указывая на эти факты, некоторые американские крайне правые конспирологи (например, Р. Эпперстайн) даже утверждают о наличии некоего прокоммунистического заговора в пользу Мао. На самом же деле, американцы пытались привлечь его на свою сторону, отсюда и все эти реверансы. А сам кормчий им «подыгрывал», делая вид, что и впрямь может отказаться от коммунизма. Он даже поговаривал о возможности переименования КПК в Демократическую партию (в США у власти тогда как раз стояли демократы).

В то же время Мао был убежденным коммунистом, а флирт с американцами ему был нужен для того, чтобы продемонстрировать Сталину свою самостоятельность.

При этом он провёл партийную чистку на подконтрольной ему территории (центр - город Яньань), получившей название «кампании по упорядочению стиля» («чжэнфын»). Тогда Мао обрушился на «промосковскую» группировку (Ван Мин, Бо Гу и др.), обвинив их в «догматизме», «левом оппортунизме» и других грехах. Именно тогда он окончательно утвердился в качестве лидера КПК. Одновременно, кормчий максимально использовал американцев в своих интересах, а потом оставил их, как говорится, с носом.

Сталин и Мао

Иосиф Виссарионович относился к Мао достаточно критически. В беседе с американским послом А. Гарриманом (1944 год) он даже заявил: «Китайские коммунисты – это не настоящие коммунисты, а «маргариновые» коммунисты». А военному атташе в Китае В.И. Чуйкову указал на то, что Мао «хотя и коммунист, но у него есть и националистические настроения». И «возрождение в Китае национализма принесёт в будущем опасные последствия».

Сталина, конечно, смущало то, что Мао открыто заявлял о необходимости «китаизации» марксизма. При этом сам Сталин во многом «русифицировал» марксизм в СССР, взять хотя бы тезис о возможности построения социализма в одной отдельно взятой стране. Более того, Сталин признавал возможность построение коммунизма в условиях наличия капиталистического лагеря. Однако Мао подчёркивал национальный момент, что как бы нарушало правило игры. Если же брать конкретное, идеологическое содержание «маоизма», то в нем никакого особого ревизионизма не прослеживается. В 1940-годы Мао сформулировал доктрину «новой демократии», которая предполагала создание широкой коалиции самых разных социальных групп. По мнению кормчего, в неё должна была входить и крупная национальная буржуазия. «Отсечению» подлежали лишь помещики и компрадоры, а также предприниматели, тесно связанные с чанкайшистской бюрократией. Капиталистический уклад планировали использовать в интересах развития страны, хотя крупный капитал предполагалось ограничить.

Здесь Мао не был оригинален, в странах Восточной Европы тоже речь шла о «народной демократии», о коммунизации же и не говорилось. На встрече с польскими лидерами (май 1946 года) Сталин заявил: «Строй, установленный в Польше, это демократия, это новый тип демократии. Он не имеет прецедента. Ни бельгийская, ни английская, ни французская демократия не могут браться вами в качестве примера и образца… Демократия, которая установилась у вас в Польше, в Югославии и отчасти в Чехословакии, это демократия, которая приближает вас к социализму без необходимости установления диктатуры пролетариата и советского строя». Коммунизация началась лишь тогда, когда с полной силой вспыхнула «холодная война», развязанная Западом. Но ведь и Мао отказался от своей «новой демократии» еще до того, как полностью разгромил гоминьдановцев в 1949 году. Он взял курс на установление «демократической диктатуры народа», основой которой должен был стать рабочий класс.

А в 1953 году кормчий представил свой генеральный план строительства социализма, который предполагал равнение на СССР – разумеется, с учётом китайской специфики. Сталин не усугублял разногласия с Мао и в результате получил такого могучего союзника, как Китай. Хрущёв же его потерял.

Упущенный шанс

Брежневское руководство так и не использовало отличную возможность наладить отношения с КНР, которая появилась сразу после отстранения от власти «дорогого Никиты Сергеевича». К числу сторонников нормализации относились Председатель Совета Министров СССР А.Н. Косыгин, секретарь ЦК КПСС А.Н. Шелепин, председатель КГБ СССР В.Е. Семичастный. Но они всё-таки оставались в меньшинстве.

В Кремле в штыки встретили т. н. «великую пролетарскую культурную революцию», о начале которой Пекин объявил в 1966 году. Её охарактеризовали как левацкую авантюру, призванную «разгромить партию» и установить в КНР «военно-бюрократический режим». Между тем во время «культурной революции» громили как раз бюрократию. Вообще, в руководстве КПК была два подхода к будущему китайского социализма. Председатель КНР Лю Шаоци, некогда бывший верным единомышленником Мао, считал, что необходимо укреплять партаппарат, опираясь на специалистов в области экономики. А кормчий, напротив, выступал за участие широких народных масс в управлении партией и страной. Через головы партийных функционеров он бросил клич народу: «Критиковать партию!». И народ, от всей души ненавидящий новых вельмож, откликнулся. На местах были созданы революционные комитеты (ревкомы), которые взяли на себя функции парткомов и органов административной власти.

В разгар культурной революции М.А. Шолохова попросили написать что-нибудь о происходящем. Писатель ответил: «…Сам я не знаю, что там происходит. Мне говорили, что идёт борьба с бюрократией. Жестокая, азиатская».

Действительно, антибюрократическая революция сопровождалась и большой жестокостью, и обильной кровью (что, впрочем, характерно для революций). Конечно, хорошо, когда обновление рядов осуществляется демократическими методами. Однако возникают большие сомнения: позволила бы сама партноменклатура отстранить себя от власти демократическим путем? Здесь особо показателен советский опыт.

Сталин планировал провести в 1937 году выборы на альтернативной основе, о чем свидетельствует хотя бы опытный образец бюллетеня, сохранившийся в архиве. Предполагалось, что народ «прокатит» на выборах засидевшихся вельмож.

Тогда последние немедленно завопили о «врагах народа», и демократизация была сорвана, а в стране развернулся «Большой террор». (Обстоятельства этого подробно рассмотрены в монографии Ю.Н. Жукова «Иной Сталин»).

Как бы то ни было, но кампании 1966-1976 годов в Китае, с активным участием народных масс, изрядно напугали партноменклатуру и заставили забыть о возможной реставрации капитализма. У нас же такая реставрация состоялась, и к слову, Мао её предсказывал: «К власти в СССР после 1953 года пришли националисты и карьеристы, взяточники, покрываемые из Кремля. Когда придет время, они сбросят маски, выбросят партбилеты и будут в открытую править своими уездами как феодалы и крепостники».

Совершенно очевидно, что брежневское руководство не хотело идти на урегулирование конфликта ещё и потому, что боялось: советские люди узнают всю правду о «культурной революции» и спросят с бюрократических вельмож.

В самом Китае были деятели, готовые сместить Мао, сделав ставку на Москву. Таковым, в частности, был маршал, министр обороны КНР Линь Бяо, официально провозглашенный «преемником» кормчего ещё в 1969 году. Он не стал дожидаться смерти Мао и начал деятельно готовить военный переворот. Казалось бы, появился шанс восстановить единство социалистического лагеря - ценой смещения китайского вождя. Однако переворот был с самого начала обречен на неудачу. Дело в том, что популярность Мао достигла заоблачных высот, и выступление против него не встретило бы широкой поддержки. Разве что его поддержали бы пострадавшие, но они были полностью деморализованы. Собственно говоря, заговор провалился со страшным треском. О нем компетентным органам сообщила дочь маршала-заговорщика Линь Доудоу. Узнав о провале, Линь Бяо попытался сбежать из КНР на самолёте. Но и тут его постигла неудача: горючее кончилось, и самолёт упал в монгольской степи.

Понятно, что сам факт просоветской ориентации заговорщика Линь Бяо не добавил симпатий китайского руководства к Кремлю, а только усугубил раскол.

Есть предположение, что к заговору были причастны советские спецслужбы (КГБ тогда возглавлял Андропов, который, как уже было сказано выше, отрицал возможность нормализации отношений с Мао.) Если это так, то это был грандиозный провал и самого советского руководства.

Нормализация наметилась только в 1980-е, её процесс завершился в 1989 году, незадолго до распада Советского Союза.