Узник в квадрате

Он дважды менял фамилию и чудом вырвался из минского гетто, потеряв всех родных, чтобы отправиться в новый концлагерь – на этот раз уже сталинский. От него требовали показаний по «делу врачей», но он никого не сдал и ничего не подписал. Яков Этингер – ученый и заключенный, своей жизнью зафиксировавший эпоху.

В июне 1941 года на гастроли в Минск приехал МХАТ, привезли четыре спектакля. Двенадцатилетний Яша Ситерман очень любил театр, и 21 июня 1941 года он сидел вместе с родителями в партере Центрального клуба Красной армии рядом с правительственной ложей. Яша видел, как во время спектакля в ложу поднялся генерал и что-то шепнул на ухо сидевшему там командующему особым Западным военным округом генералу Павлову. Тот вскочил с места и быстро вышел из зала. Когда зрители после спектакля вышли на улицу, город был ярко освещён прожекторами, а в небе кружили самолёты. Яша с родителями поехал на дачу, а на следующий день Молотов сообщил по радио о нападении Германии на Советский Союз.

Яшин отец, Лазарь Яковлевич Ситерман, срочно вернулся с дачи в клинику, которой он заведовал – он был известным в Белоруссии терапевтом и профессором. А мать, Вера Соломоновна, и няня, Мария Петровна Харецкая, остались вместе с Яшей на даче. Никто не думал тогда, что события начнут развиваться столь стремительно: уже 28 июня Минск был захвачен немцами, а еврейскому населению было приказано зарегистрироваться и надеть жёлтые нашивки на грудь и спину. Евреи были обязаны переехать в гетто, им запрещалось ходить по центральным улицам Минска и даже здороваться с неевреями.

В гетто евреи ютились в небольших деревянных домах, в которых часто оказывалось по 25–30 человек. К 1 августа 1941 года переселение было закончено, а весь район – окружён колючей проволокой. Лазаря Яковлевича регулярно избивали и заставляли голыми руками убирать выгребные ямы. А 7 сентября ему велели одеться и взять с собой «медицинские инструменты». Его посадили в машину и увезли, и больше его никто не видел.

Когда начались холода, в гетто стали распространяться инфекции, а вслед за ними – чесотка и педикулёз. Люди умирали от голода и болезней ежедневно. Всё это время няня Мария ежедневно тайком пробиралась в гетто и приносила еду, которую ей с трудом удавалось достать. Однажды заставший Марию в квартире Ситерманов немецкий офицер спросил её:
– Ты еврейка?
– Да, – ответила Мария Петровна.

Немцы регулярно устраивали акции по уничтожению евреев. Находясь в полном отчаянии и мечтая любой ценой спасти сына, Вера Соломоновна решилась расстаться с ним. Через знакомых удалось изготовить фальшивое свидетельство о рождении и вписать мальчика в паспорт няни. Так он стал Яковом Харецким, родившимся в городе Чаусы Могилёвской области.

7 мая 1942 года Яков должен был с группой подростков отправиться под конвоем на работы за пределами гетто. Мать провожала, осознавая, что вряд ли еще увидит его в жизни.
– Если выживешь, поезжай в Москву и найди там друга отца, профессора Этингера, – сказала она ему. – Прощай и не поминай лихом.
Спустя несколько месяцев Вера Соломоновна погибнет во время страшного погрома в минском гетто.

Якову же по дороге на работы удалось улизнуть от конвоя. Он сорвал жёлтые нашивки и побежал в условленное место, где его ждала няня. Два года они укрывались в маленькой комнате на окраине города. Яков жил в постоянном страхе, что Марию Петровну арестуют, а его расстреляют. Когда 3 июля 1944 года части Красной армии освободили Минск, гетто уже не существовало – его последние обитатели были расстреляны в октябре 1943 года. Пятнадцатилетний Яша решил ехать в Москву: там были родственники, и еще – жил профессор Этингер, о котором говорила мать.

Яков Гиляриевич Этингер родился 22 декабря 1887 года в Минске, родители его были состоятельными людьми и дали сыну высшее медицинское образование в Германии. В 1922 году он приехал в Москву, где стал крупным клиницистом-терапевтом и учёным, консультирующим в течение многих лет Лечебно-санитарное управление Кремля. Его жена, Ревекка Константиновна, также была врачом: еще во время Первой мировой войны работала в военном госпитале, а после переезда в Москву стала терапевтом.

Этингеры очень тепло встретили юного Яшу, просили бывать у них как можно чаще, а в августе 1944 года предложили ему к ним переехать. Позвали к себе они и няню Марию Петровну, которая всё это время оставалась с Яковом. Осенью 1944 года он наконец-то снова пошёл в школу – война отняла у него три года, нужно было догонять. А в 1947 году Яков Гиляриевич усыновил его, и в семье стало два Якова Этингера.

Этингер-старший оказал на приёмного сына громадное влияние. Он был не просто прекрасным врачом, но разносторонне образованным интеллектуалом – владел тремя иностранными языками и хорошо разбирался в литературе и искусстве. В его доме бывали знаменитые пациенты – актёры, писатели и художники. При этом Этингер-старший был беспартийным, свободомыслящим и довольно несдержанным на язык, особенно по меркам того времени. Он не боялся высказывать своё мнение, слушал «вражеские голоса» и пересказывал знакомым содержание радиопередач. Дома горячо обсуждались международное положение, внутренняя жизнь страны и особенно еврейский вопрос – рост антисемитизма в СССР.

17 октября 1950 года к молодому Якову на улице подошёл мужчина в гражданской одежде, показал удостоверение сотрудника уголовного розыска и попросил пройти с ним. Юноша не успел ничего сделать, как его скрутили и втолкнули в автомобиль. Однако привезли его не на Петровку, а на Лубянку. Так Яков снова оказался узником. Обвинение и статья были стандартные – антисоветская деятельность и пропаганда.

Он провёл в одиночке в Лефортовской тюрьме почти полгода. Днём спать категорически запрещалось, а каждую ночь его ждал очередной допрос. Неделями он был в наручниках, несколько раз его сажали в карцер и жестоко избивали резиновыми палками, на которых Яков разглядел немецкое клеймо. Иногда в его допросах принимал участие сам заместитель министра МГБ кровавый палач Рюмин. Обычно он врывался в кабинет и начинал орать на Якова: «Мы вас, евреев, всех передушим. Мы покажем, что мы можем сделать с вами, жидовская морда.

То, что не успели сделать в отношении жидов немцы, доделаем мы. Мы очистим нашу землю от евреев».

Приговор тоже был стандартным – 10 лет лагерей особого режима. Якова повезли по этапу в «столыпинском» вагоне на Колыму. Но не успел он в августе 1951-го прибыть в Береговой исправительно-трудовой лагерь, как было получено указание этапировать его обратно – на доследование. Это не было такой уж редкостью – за «добавкой» отправляли и других, но всё же стало неожиданностью. Тем более что на пути обратно в Москву его везли не в «столыпинском» вагоне, а в купе, но совершенно одного – в полной изоляции.

На первом же допросе ему сообщили, что его отец вместе с профессорами Виноградовым, Вовси, Гельштейном и другими «занимался вредительским лечением многих выдающихся советских деятелей».
– Многие из профессоров бывали у вас дома, а отец с вами был в доверительных отношениях, – сказал следователь. – Поэтому вы не могли не знать о фактах вредительского лечения. Рассказывайте!

Однако рассказывать Якову было совершенно нечего. Шесть месяцев продолжались изнурительные допросы, которые вели посменно десять следователей по особо важным делам. Расспрашивали о конкретных врачах. Было похоже, что готовится какое-то большое дело, а врачи, возможно, уже арестованы. Несмотря на все избиения, Яков обвинения категорически отвергал и так ничего и не подписал. В марте 1952 года его отправили обратно в лагерь, на этот раз в Кировскую область – «Вятлаг», лагерный пункт «Березовка».

В действительности все аресты по «делу врачей» были ещё впереди, но Яков не мог об этом знать. Его приемного отца арестовали ещё в ноябре 1950-го, через месяц после сына. Отца допрашивал тот же Рюмин, также жестоко избивали и сутками не давали спать. У него, страдавшего грудной жабой, случилось в общей сложности 29 острых сердечных приступов, из них десять в кабинете Рюмина, а остальные – в камере. От Этингера-старшего добивались признаний в «преступном лечении партийно-государственных деятелей».

2 марта 1951 года, вернувшись в камеру с допроса, он «подошёл к столу, откусил кусочек хлеба, сделал несколько шагов и в бессознательном состоянии упал. Смерть наступила от паралича сердца». О его смерти тогда не узнали даже самые близкие люди.

Ревекка Константиновна, приемная мать Яши, была арестована в июле 1951 года. Её обвинили в «недоносительстве о террористической деятельности мужа». Больную 62-летнюю женщину тоже избивали на допросах, помещали в карцер, обливали ледяной водой, сутками держали в наручниках и не давали спать. В результате и она получила «свою десятку». А вскоре была арестована и няня Мария Петровна, но затем отпущена под подписку о невыезде.

Всего этого Яков не знал. Сообщение ТАСС об «аресте группы врачей-вредителей» он услышал по громкоговорителю в лагере 13 января 1953 года, в списке была фамилия его отца, к тому времени два года как уже покойного. По радио же Яков вскоре узнал о болезни вождя народов. А когда 6 марта они узнали, что «товарищ Сталин скончался», и стали громко кричать «ура!» и кидать шапки в воздух, начальник конвоя завопил: «Немедленно прекратите, я вас, сволочей, всех перестреляю!»

В конце марта было объявлено о прекращении «дела врачей» и освобождении всех подследственных, но фамилия Этингер, естественно, не упоминалась. Всем стало ясно, что его замучили в тюрьме. Яков, как и его приемная мать, оставались в заключении – судебная машина раскачивалась медленно и пересмотры дел затягивались. В сентябре 1954 года состояние Ревекки Константиновны настолько ухудшилось, что стало понятно – и она скоро умрет в тюрьме. Только тогда было принято решение о её освобождении, хотя дело, по которому она была осуждена, было признано сфабрикованным еще полтора года назад. Дело Якова пересматривалось ещё дольше – его освободили в ноябре 1954-го «за отсутствием в действиях состава преступления».

За время заключения всё имущество семьи, включая квартиру, естественно, было конфисковано, и после освобождения мать и няня жили у родственников, а Яков – по знакомым. Чтобы добиться справки о реабилитации Этингера-старшего, потребовалось еще много времени, но узнать, где он похоронен, так и не удалось.

В память о приемном отце Яков сделал надпись на могильном камне, под которым покоилась мать Этингера-старшего на еврейском участке Востряковского кладбища: «Профессор Яков Гиляриевич Этингер. Могила твоя неизвестна, но память о тебе вечна». На этом же кладбище могила Марии Петровны Харецкой и подпись: «Дорогой и любимой нянечке. Ты всегда вместе с нами». А ещё имя Марии Харецкой высечено на Стене почета в Аллее Праведников в музее «Яд-Вашем» вместе с другими Праведниками народов мира, спасавшими евреев в годы Холокоста.

После освобождения Яша смог восстановиться на историческом факультете МГУ, а после окончания проработал 33 года в Институте мировой экономики и международных отношений Академии наук. Он стал одним из крупнейших в СССР учёных-африканистов, опубликовал более десятка книг и почти пятьсот статей и участвовал в создании общества «Мемориал». А также подготовил и издал книгу «Это невозможно забыть», ставшую одним из памятников эпохи, в которой собрал и систематизировал огромный фактический материал о «деле врачей».

Эта книга – память как о тех, кто погиб в гетто во время Второй мировой войны, так и о тех, кто принял мученическую смерть в сталинских тюрьмах и лагерях. «Порой мне кажется, что я прожил несколько жизней и вот уже пятьдесят лет живу под знаком прошлого. И всё это, признаюсь, не даёт мне душевного покоя», – писал Яков Этингер. А в одном из последних интервью его спросили:
– Прошло полвека. Как вам кажется, это было давно?
– Давно? Да что вы! Вчера.

Дарья Рыжкова