К суду над Владимиром Мелиховым.

На модерации Отложенный

 

Автор: Владимир Мелихов

Закончилось самое короткое, из всех предыдущих, судебное заседание, на котором я произнёс «последнее слово». Наши надежды, что в этот же день будет вынесен приговор, не оправдались. Судья для оглашения приговора назначила другой день – 13 июня, в 12:00.

Сказанное мной в последнем слове, я размещу ниже, а сейчас я хотел бы поблагодарить всех, кто приехал на заседание суда, чтобы выразить свою поддержку и посмотреть собственными глазами, что происходит с тем, что по-старинке называется «правоохранительной системой». 
Приезд представителей разных идеологических воззрений – от националистов до либералов – на наше судебное заседание, ещё раз подчеркивает то, что мной неоднократно утверждалось: не только победы и высокомерное самолюбование может объединять людей, но и беды. Осознание надвигающейся трагедии, для всех без исключения, является той точкой сборки общественных сил, которая способна объективно определить направление приложения собственных сил в решении главного вопроса, стоящего перед нашей страной: изменения общественно-политической системы нашего государства.

В завершении судебных заседаний я хотел бы поблагодарить всех, кто на всем их протяжении оказывал посильную помощь, поддерживал нас, помогал добрым словом.

Безусловно, я благодарен нашим адвокатам Серновец Марии Николаевне и Кононову Алексею Яковлевичу, которые уже десять лет упорной работой отбивают нелепые обвинения в мой адрес, благодаря своему высокому профессионализму. 
Мы вместе прошли сотни судебных заседаний и их принципиальность стала в наших судах уже нарицательной.
Дай Бог, чтобы у всех, преследуемых нынешней Системой, были такие адвокаты.


***
ПОСЛЕДНЕЕ СЛОВО .

На самом первом судебном заседании Вы, Ваша честь, заявили, что нам не нужно доказывать свою невиновность; что, напротив, предоставить неопровержимые доказательства моей вины - это обязанность Гособвинения.

Но за всё время судебного процесса со стороны Гособвинения не только не были представлены неопровержимые доказательства, но и не прозвучали хотя бы косвенные. Только предположения и вероятностные утверждения.

Но даже они, в ходе судебного разбирательства, были полностью опровергнуты не только представленными с нашей стороны фактами, но и показаниями их же свидетелей со стороны обвинения. Цепляясь за несуществующие противоречия в показаниях домочадцев, находившихся весь день под присмотром спецназа в запертой комнате и не видевших обыска, Гособвинитель выстроил целую теорию, по которой свидетели защиты старались «как бы» меня выгородить.

А вот куда более очевидное - то, что показали сами понятые, находясь постоянно в течение всего обыска рядом друг с другом и сотрудниками ФСБ, осуществлявшими обыск, давая при этом прямо противоположные показания, и друг другу, и показаниям сотрудников ФСБ, как в части нахождения тех же патронов, так и в части процедуры самого обыска, - гособвинителя вообще никоим образом не смутило и не возмутило.

Его не возмутило, что якобы нашедший патроны в мусорном ведре заявил, что оно было полно скомканной бумаги, которую из ведра высыпали, поковырялись в ней и только потом нашли среди неё патроны. А те, кто, в соответствии с законом должны фиксировать момент нахождения (понятые при обыске), - заявили, что он их достал из абсолютно пустого ведра. Другие же участники обыска вообще утверждали, что их нашли рядом с ведром, либо они вообще не видели, где именно патроны были найдены.

Его не возмутило, что понятой на судебном заседании показал, что его приглашали на обыск два сотрудника ФСБ, участвовавшие затем в обыске. Но все сотрудники ФСБ, принимавшие участие в обыске, здесь же на суде, заявили, что никто из них понятого Кошелева не приглашал. Так как он тогда вообще попал на обыск? И кто же его приглашал?

И подобных противоречий, а попросту – лживых показаний со стороны сотрудников ФСБ и понятых в ходе судебных разбирательств – было не счесть.

Даже эксперты, осуществлявшие экспертизу изъятого оружия, предназначенного для экспонирования в нашем музее, несмотря на то, что оба представляли структурные подразделения УВД и были зависимы от них, заявили здесь же на судебных заседаниях, что данное оружие не пригодно для стрельбы, а его основные детали не могут быть категорично признаны годными для использования.

И по этим, очевидным фактам, было абсолютно ясно: ни следствие, ни прокуратура не расследовали уголовное дело, не стремились выявить факты произошедшего, не старались объективно и всесторонне разобраться в нем. Напротив, они целеустремленно фабриковали дело. Скрывали противоречия, не учитывали их, подгоняли под обвинительное заключение не факты, а всего лишь выдуманные ими же самими предположения и домыслы, пренебрегая показаниями экспертов, трактуя их прямо противоположно их выводам.

Подобная беспардонная и беззаконная тактика прокуратуры для меня не нова, но этот процесс, вернее, то, как было сфабриковано уголовное дело и то, как в нем вели себя следствие и прокуратура – вызвало во мне довольно неприятное чувство, как будто соприкоснулся с чем-то новым, доселе не изведанным, крайне отвратительным, вызывающим чувство брезгливости.

За прошедшие 27 лет жизни в современной России я повидал многое: 90-е годы – это борьба, доходящая до крайней черты, с нашими подольскими бандитами, которые стремились подчинить себе наше предприятие. Поджоги наших объектов, заказные уголовные дела, ими совместно с администрацией инициированные и поддерживаемые нашей прокуратурой, а когда они разваливались, то прокуратура через зубы извинялась.

А с 2007 года – это вообще нескончаемые суды относительно моей общественной деятельности, связанной с открытием музеев, на которых я провел около 400 дней, но все они, тем не менее, кардинально отличались от того процесса, который прошёл по данному уголовному делу, как в хорошем смысле этого слова, так и в плохом.

В хорошем – это то, как проводился судебный процесс, и в связи с этим, я благодарю Вас, Ваша честь, за то, что Вы провели его исключительно в рамках действующего законодательства, предоставив нам полную возможность осуществлять защиту и доказывать абсолютную несостоятельность предъявленного обвинения. К делу были приобщены все наши экспертизы, видеофайлы и фотографии, большинство ходатайств были удовлетворены, допрос свидетелей проходил разносторонне и объективно.

Всё это помогло нам в полной мере показать несостоятельность обвинения и абсурдность того, в чем меня обвиняют. И это – светлая сторона судебных заседаний.
И если бы в нашей стране соблюдалась в полной мере Конституция, то прокуратура, дОлжная стоять на её защите, обязана была бы руководствоваться Конституционным принципом о том, что неустранимые сомнения в виновности лица, толкуются в пользу обвиняемого, и после проведения судебных разбирательств, отказаться от обвинения.

Но, к сожалению, на этих же судебных заседаниях проявилось и то, что в моей практике оказалось, действительно, самым отвратительным в жизни. Это то, как лицемерно, бесцеремонно, а порой и подло, Гособвинение манипулировало фактами, свидетелями, их показаниями, доходя до прямой фальсификации показаний эксперта, переписав его на прямо противоположное, в обвинительном заключении.

Такого циничного и ярко-выраженного пренебрежения законом и правом с их стороны на прежних судебных разбирательствах у меня никогда еще не было.

Это указывает только на одно – деградация правоохранительной системы происходит буквально на глазах, стремительно и уже, видимо, необратимо. И именно это меня более всего угнетает.

Не то пугает, что гособвинение попросило суд осудить меня на 2 года, при этом не предоставив ни одного доказательства, подтверждающего мою виновность. А то, что подобными действиями, которые Гособвинение допустило, формируется общественная среда в нашей стране, при которой доверие к этой правоохранительной системе практически сводится к нулю, принимая прямо противоположную реакцию – презрение и брезгливость к ней.

И вот это, действительно, пугает. Пугает то, в какой общественной среде беззакония и произвола будут жить не только мои дети и внуки, но и дети и внуки тех, кто эту среду формирует – собственной беспринципностью, собственными руками. Несущийся с горы камень остановить невозможно.

Тот, кто его столкнул, не может быть уверен, что разрушая всё на своем пути, он не разрушит и его дом.
Формируемая среда произвола и беззакония неумолимо коснется всех, находящихся в этой общественной среде. И здесь не спасут ни погоны, ни мундиры, на которые так рассчитывают те, кто этот произвол насаждает и утверждает.
Поэтому сегодняшнее решение суда либо станет катализатором всё возрастающего произвола, либо - той небольшой горошиной, которая встанет на пути этого произвола, а совокупность справедливых и законных судейских решений, возможно, данный произвол и остановит.

Именно поэтому я надеюсь, что свой приговор Вы, Ваша честь, вынесете в соответствии с Законом и Вашей совестью.

 

P.s. 
  Судебные заседания закончены, впереди – только приговор. Поспокойней теперь пойдут дела и у наших сотрудников - Ольга Каплиева-Карпушина , Сергей Василенко , - которым я очень благодарен за их титанический труд, который они приложили, помимо прочего, и по расшифровке всех аудиозаписей судебных заседаний, порой работая над ними до глубокой ночи. Но именно эти расшифровки и позволили нам вывести на чистую воду всех, кто давал ложные показания в суде.

 Источник: https://www.facebook.com/permalink.php?story_fbid=10208817699072000&id=1599267404

 

 

Продолжение темы:  

Марьяна Торочешникова "Под репрессивной машиной"  https://www.svoboda.org/a/28536170.html 
 
"–​ Сейчас у вас есть на руках документ, позволяющий выехать из России, и над вами висит угроза приговора –​ два года лишения свободы, которые попросил гособвинитель. Вы уже написали на своей странице в фейсбуке, что покидать страну не собираетесь, но будете думать о безопасности своей семьи...

– Если все люди, которых преследуют, будут уезжать из России, то кто тогда останется, кто будет заниматься теми делами, общественными, политическими? Это не высокопарные слова, а то, что у меня в душе. Я общественной деятельностью занимаюсь на ниве просвещения, и если я отсюда уеду, значит, оба музея перестанут существовать. Понимаете, есть вещи, которые связаны с внутренним мировоззрением, с внутренними качествами, которые попрать невозможно. У меня очень большой круг друзей, связанных и с общественной деятельностью, и с деятельностью мемориалов, и никто из них выехать не может, они не имеют ни возможности, ни средств, чтобы это осуществить. И, уезжая, я как бы бросаю их. А все вместе мы все-таки делаем какую-то работу. Если я уеду отсюда, никакой работы они делать уже не смогут. Хотя мне и говорят: уезжай, потому что они не остановятся ни перед чем. Но сам лично я сделать этого не могу.

–​ А что конкретно не нравится? Какие претензии вам предъявляют, под протокол, не под протокол?

– Для меня это стало очевидным буквально с первых претензий, когда они впрямую требовали по запросу депутата Госдумы Коломейцева (депутат ГД от КПРФ Николай Коломейцев. – РС) снести мемориал и прекратить деятельность нашего музея. Даже сейчас, когда идет уголовное дело, идут суды, к нам в музей продолжают приходить группы полицейских по жалобам недовольных граждан, по запросам каких-то официальных лиц из Госдумы или еще кого-то. Продолжают проверять деятельность наших мемориалов и музеев. Это нескончаемый поток, который уже десять лет не останавливается, и если они не могут меня посадить, каким-то образом наказать, они просто делают все возможное, чтобы не дать мне возможности этим делом вообще заниматься, связав меня по ногам и рукам этими судами.

Это связано только с одним. На сегодняшний день в нашей стране формируется очередная версия истории, где Советский Союз и советская действительность, как и советская форма правления является не трагедией для России, а каким-то выходом из той сложной ситуации, в которую попала Россия в 1917 году. И выход этот сейчас преподносится как не самый худший: могло бы быть хуже, а вот советская власть и ее последующие действия спасли Россию. Хотя мы на фактических материалах, на документах, на конкретных действиях видим, как советская власть относилась к собственному народу и к другим народам, которые окружали этот социалистический лагерь, показываем, что это совершенно не так. Это была трагедия, это была жестокая трагедия и для России, и для русского народа, и для всех других народов, которые попали под коммунистическое иго.

–​ То есть вы буквально не сошлись во взглядах с чиновниками, и именно поэтому вас прессуют?

– Это даже не взгляды, понимаете. Это же не просто взгляд – люблю, не люблю, нравится, не нравится. Это мировоззрение, которое на сегодняшний день формируется в обществе, в соответствии с которым в очередной раз во главу угла ставится государство, все для блага этого государства, но под этим государством подразумевается власть. То есть все ради власти, все ради блага этой власти. Человек опять остается винтиком, опять ничтожеством, которое никакого влияния не должно оказывать на политическую элиту, представляющую власть. Оно либо должно ее поддерживать, либо должно быть уничтожено.

–​ Вы сказали, что, возможно, ситуация изменится, и тогда вы отмените свое решение отправить семью за границу. А что, с вашей точки зрения, должно произойти, чтобы ситуация изменилась? Каким образом она может измениться? 

– Ситуация может измениться, когда за то, что сделали сотрудники ФСБ, прокуратура и следствие, они понесут наказание. Не я по сфабрикованному делу, а они. Будет оправдательный приговор, и они понесут наказание, если мы сможем возбудить в отношении них уголовное дело, и если их осудят. Вот это единственное, что может изменить мое мнение. Мы все живем в реальном мире и прекрасно знаем, что такого политического решения не будет. Для этого должна измениться вся политическая система в России, и тогда изменятся правила жизни. Тогда, я надеюсь, возможно, возобладает закон, тогда, возможно, суд станет независимым, а не таким, какой он на сегодняшний день, когда он стал частью репрессивной машины."