Прозревший Платонов

В эти дни в Воронеже проходит международный платоновский фестиваль искусств. Чего там только нет!  Танцы, балеты, спектакли, оркестры, оперы, солисты, концерты, художественные и антихудожественные выставки, книжные базары... Только самого Андрея Платонова мало.. А его понимания ещё меньше. Вот я и решил опубликовать статью, которая требует медленного чтения и интеллекта. Поэтому читать по диагонали не советую.     

Истинного себя я никогда не показывал. И едва ли когда-нибудь покажу…

Истина всегда в форме лжи; это самозащита истины и её проходят все.    / А. Платонов /.

Андрей Платонов, настоящее имя Андрей Платонович Климентóв (1899-1951) был родом из многодетной семьи слесаря-железнодорожника, жившего в одном из пригородов Воронежа - Ямской слободе. Его справедливо называют странноязычным. Понять его непросто. Он жил во времена, когда правдивое слово было подвигом, когда нельзя было говорить что думаешь, если ты думаешь не так, как тебе положено. Поначалу Платонов верил в новую религию – коммунизм, он не сомневался в скором достижении бессмертия человека, боялся утраты этой веры. Он менялся на протяжении всего своего творческого пути. Талант, вызревая, прозревает…

Андрей учился в железнодорожном техникуме, «записывался» (так тогда проходил набор всех желающих учиться пролетариев)  в Воронежский университет, который открылся в 1918 году на базе эвакуированного из Тарту старинного Юрьевского  университета. Но учиться ему не пришлось. Позже он получил образование инженера-мелиоратора и несколько лет работал на разных ирригационных проектах. Писать начал рано, с 1918 до 1921 года писал для воронежских газет и для газеты "Воронежская Коммуна" статьи и стихи.

Участвовал в гражданской войне - служил в ЧОН, т.е. в "частях особого назначения", обучали там и политграмоте. Затем его бросили на идеологический фронт. Много читал: русского философа и космиста Фёдорова, Тимирязева, поэтов… Николай Федоров хотел воскресить всех умерших, собрав все атомы из которых они состояли, а Красную площадь превратить в кладбище, где самые достойные умершие будут ждать, когда их воскресят. Идеологию большевизма Платонов представлял как руководство к действию по воплощению всеобщего счастья. В раннем творчестве воспевал Ленина, Троцкого, Сталина, Луначарского, электрификацию, покорение Вселенной и паровоз.

После издания «Епифанских шлюзов» в 1927-м пришла известность. Он описал как роют котлован для великой стройки, а на самом деле, как оказалось, себе могилу. Возводят по приказу "Петра Великого" шлюзы, которые пересохнут, и палач открутит голову инженеру.

В 1928 году у Платонова вышли уже две книги, его стали печатать в журналах. Но за сатирические рассказы с критикой «перегибов» в коллективизации и бюрократизма автора подвергли критике, обвинили в «правом уклоне», произведения объявили вражескими, издавать перестали. Сталин назвал рассказ «Усомнившийся Макар» (1931) кулацким, но не стёр автора в лагерную пыль. Платонов же о статье Сталина «Головокружение от успехов» выразился устами вожака сельхозартели Кондрова так: «Всякое слово в уме читаешь – и как будто свежую воду пьёшь: только товарищ Сталин может так сообщать!».

В 1937-м Платонов, после многих отказов в публикации и материальных затруднений, вынужден был каяться: «Мои литературные ошибки не соответствовали моим субъективным намерениям». Получается, он хотел сказать, что намерения его были безупречны, но вот их воплощение исказило его преданность «делу партии Ленина-Сталина». Бесполезно. В Советском Союзе он оставался практически неизвестным. Только через семь лет после смерти благодаря усилиям его вдовы Марии Александровны вышла небольшая книжка рассказов. В 1986 году в журнале «Знамя» опубликовали «Ювенильное море», в 1987 в «Новом мире» - «Котлован», в 1988 в «Дружбе народов» – «Чевенгур». Полностью творческое наследие Платонова стало доступным лишь в девяностые. После этого оценки творчества писателя обнаружились самые разные:

Одним была присуща сладковатая тональность книг из серии «ЖЗЛ», другим - причисление писателя к диссидентам-антисоветчикам «с фигой в кармане», третьим - причисление его к большевикам, но более искренне верующим в цели мировой революции, чем сами партработники. Некоторые «евразийцы» не прочь причислить Платонова к своему так называемому «национал-большевизму» и одновременно…  к православию.

Появилось стремление причислить Платонова и к философам. Талант большого художника и каждая грань его творчества требует понимания и образует раздолье интерпретаторам. Читая Платонова, порой не поймёшь, иронизирует он или на самом деле так думает. Где ирония над мыслями героев, а где их одобрение? Известна психопатология тоталитарного общества: говорить одно, думать другое, а делать третье.

В каком же слое, в каком уголке текста таится личная позиция писателя? Платонов, как и каждый талантливый писатель – действительно мыслитель, и по-своему философ. Трагическую его философию можно увидеть в контексте произведений, в его жизни. У него немало афористичных фраз, внешне нарочито деформированных, странно построенных, но удивительно глубоких, приглашающих к размышлениям. Они как вивисекция, они как скальпелем препарируют реальность и ментальность эпохи. Чего стоит выражение ребёнка: «Плохих людей убивать надо, а то хороших мало»…

Когда же он писал непосредственно о философии – получалась примитивная политизированная конструкция, особенно в ранней публицистике. Так что древнегреческий  Платон, который, в своих построениях разделил мироздание на надлунный нетленный мир идей и подлунный мир тленных вещей писателю Платонову чужд. Он пишет: «Разница между идеализмом и материализмом и есть разница между буржуазной и пролетарской наукой». Устрашающая для тех лет жестокой классовой борьбы фраза. Но как наука физика может быть буржуазной?  

Платонов считал, что подражать ему невозможно. А литературные переводчики считали, что переводить его на другие языки тоже невозможно. Философы, пожалуй, отметили бы, насколько вымученно могли бы выглядеть попытки писать философские работы, подражая Платонову. Я говорю, разумеется, не о схоластических упражнениях жуликов от философии вокруг непостижимости потустороннего мира. Платонов схоластикой не страдал. Он – загадка, созданная реальностью проводимого над Россией эксперимента.

                        В творчестве Платонова можно выделить три этапа.

ПЕРВЫЙ этап творчества.

Вначале писатель искренне верит в маршрут «паровоза истории», его стремление проверить вперёд ли летит наш паровоз, происходило только от желания усовершенствовать механизмы движения и уголька в топку подбросить. Беды свои и обиды он принимал скромно и молча, находя выход в творчестве. В публицистике он «покорял природу», воспевал силу электричества, отвергал и Церковь и Толстого, воспевал пролетариат, ленинскую теорию отражения и механистический детерминизм, предавался утопическим мечтаниям. Например, «разморозить» Сибирь...

Помнится, Чехов писал: «Русский жалуется на проклятую жизнь, пьёт и философствует на тему верблюдоведения в тундре, или как устроить всемирное счастье и божественную благодать». Насчет пьянства – это про других, но остальное сходится. Платонов воспевал классовый антагонизм: «С одной стороны мы – революция, с другой – весь мир, который для нас сплошной кровавый фронт… Только смерть её (буржуазии) наша мать». Коммунизм есть не только советская власть плюс электрификация, это по нэповски. Коммунизм есть конец старого мира, окончание всемирной бесчеловечной истории, начало особого цикла солнечной Вечности.  Религию Платонов отвергал как «предрассудок и народный самогон», объяснял её «как средство доведения народа капиталистами до потери сознания» и рассказывал «правильные способы ликвидации этого безумия» высмеивая «перегибщика» Щекотулова.

В 1920 году в статье «Христос и мы» Платонов пишет: «Мёртвые молитвы бормочут в храмах служители мёртвого Бога. В позолоте и роскоши утопают каменные храмы среди голого нищего русского народа. Одурманенный, он спит в невежестве. …Христа, великого пророка гнева и надежды его служители превратили в проповедника покорности слепому миру и озверевшим насильникам» /А.Платонов. Чутьё правды. М., 1990. С.50-51/

Творчество Платонова бесспорно носит своеобразную атеистическую направленность, нравится это сегодня нашим перестроившимся идеологам или нет. Об этом свидетельствуют десятки его высказываний:

«Бог есть любовь, говорили древние люди. Нет, любовь есть форма жизни»,

«Бог – образ, начерченный рукой человека»,

«Революцией разрушена не только христианская религия, но и предупреждена всякая возможность возникновения на земле всякой новой религии».

Слепую веру он считал признаком рабского сознания и пишет об одном из своих персонажей: «Идиотизм его веры, чувственная, счастливая преданность рабству были в нём словно прирождёнными или естественными… / «По небу полуночи», там же/

Но писатель понимает:  «Над народом не надо смеяться, даже когда он по язычески верит в свою богородицу», потому что «Если мы хотим разрушить религию и осознаём, что это сделать надо непременно, так как коммунизм и религия несовместимы, то народу надо дать вместо религии не меньше, а больше чем религия». / «О любви», 1922 год, там же, С.183/. Он и понимал, что коммунистическая идеология навязывалась народу больше чем религия.

ВТОРОЙ, основной этап творчества.

В «Чевенгуре» уже иной Платонов, но и там немало рассуждений о Боге. Чего стоит предложение Чепурного Порфирию «заняться ласками в алтаре» с его Клобздюшей, или недовольное выражение водителя кобылы по имени «Пролетарская сила» Копёнкина: «Пошли отсюда, здесь сырым богом что-то пахнет». Чевенгурцы не жаловали религиозные предрассудки отнюдь не по причине своего атеизма, просто религия воспринималась ими как бесконечное откладывание цели, а потому как обман. Их жизнь была пропитана мистицизмом, революционно-религиозным экстазом и аскезой сверх всякой меры. Коммунизм для них и есть «экстасис», то есть «выход из себя», в иную счастливую жизнь.

Чевенгурцы – герои романа вроде бы философствуют, но философия у них гротескно-классовая, выдуманная, это скорее издёвка, потому что без реальных конкретных знаний философии не бывает. Философствование – это двойной труд: сначала добывают знания, а потом их осмысливают. А не болтают обо всём и ни о чём. Философская сверхзадача автора иная: выразить словесность бывших ранее бессловесных людей, осуществить их саморазоблачение-самовыражение. Умствования не просто необразованных, а восторженно-невежественных людей, в головах которых «как в тихом озере, плавали обломки когда-то виденного мира и встреченных событий». «Слышали кое-что на митингах, вот и агитируют». Ведь массы людей знакомились с марксизмом только на митингах и собраниях, на которые «явка обязательна». Получается, что Платонов осуществил своего рода вивисекцию целой исторической эпохи скальпелем слова. (лат. термин "вивисекция"  означает живосечение, рассечение живого организма с целью изучения или исследования причин заболевания).

Известно, что толпа есть «снижено-человеческое», она управляется эмоциями. Толпа в целом всегда глупее большинства составляющих её индивидов. И неудивительно, что людские толпы в «Чевенгуре» уничтожили «буржуазию», даже не подозревая, что буржуа – это всего лишь горожанин, живущий своим трудом. И стали они жить, пишет Платонов, ничего не делая, кроме каких-то безумных субботников по перетаскиванию деревьев и домов в центр города. Потому как всем хотелось жить в центре. Это снова художественная оценка коммунистической утопии? Мне думается не только.

Дело в том, что Платонов иронизирует и над самим собой, ужасается своим взглядам двадцатых, своей ранней публицистикой и переносит своё разочарование в художественную форму. В революции разочаровывалось немало писателей, ученых, поэтов. А когда жизнь заставляет человека разочаровываться в своих бывших идеалах - у него возникает злость на себя тогдашнего. И компенсацию он находит в энергичном отмежевании от преодолённой позиции. Но отмежеваться вслух Платонов не мог. Вот он и писал «Чевенгур» и «Котлован».

Известно, чтобы сохранить душевный покой – лучше не разочаровываться в своём прошлом и повторять «я своих убеждений не меняю». Но не меняются только дураки и покойники. Платонов старался быть честным, вынужденно соизмеряя свою совесть и своё творчество с мерой дозволенного. Ум и честность совмещать было трудно. Неприятие себя злее, чем неприятие других. И не случайна ироничная фраза в «Шарманке»: «Стервец. А то бы давно погиб». Вот так и высмеял писатель книгами тридцатых годов свои завихрения двадцатых.

Платонов отождествляет веру в Бога с разновидностью «умственного покоя», то есть с отсутствием или бездействием ума. Возможно, он считал большевизм — мистикой, которая выше божественного и выше религии и которая не может удержаться в рамках морали. Большевизму не нужна ни религия, ни мораль. Так может ум нужен? Тоже нет! Потому что одним из ключевых рычагов эксплуатации является разум, а обладание им - грешное перед пролетариатом собственничество: «Ум такое же имущество, как и дом, стало быть, он будет угнетать ненаучных и ослабленных...»

Какая злая ирония! Мастеровой Захар Павлович так и говорит: «Никто ничего серьезного не знает — живое против ума прёт». Живое - это «душа», она «прёт» ПРОТИВ УМА, который вместе с эксплуатацией, частной собственностью, отчуждением, буржуазией, эволюцией, историей стоит по ту сторону классовой битвы.

Так идет «созревание» коммуниста, положительного героя Александра Дванова, который «в душе любил неведение больше культуры» и радуется, что «в России революция выполола начисто те редкие места зарослей, где была культура». (!)  И они не просто расстреливают буржуев, они ритуально простреливают им горло в области желез, где якобы «находится душа». (Здесь Платонов показывает знакомство с магической анатомией). После окончательного уничтожения… нет, не людей, а «буржуазных элементов», наступает общенациональное примирение с трупами: «Теперь наше дело покойнее! — отделавшись, высказался Чепурный. — Бедней мертвеца нет пролетария на свете». Все страдают, все бедные и все мёртвые.

Глупость и абсурд выставлены здесь Платоновым как важнейший мистический инструмент большевистского «преображения» мира и человека.  Глупость культивируется как самая действенная форма существования, рвущегося к мировой душе. Блаженны нищие духом, то есть разумом. Блаженны глупые, бедные и обреченные на послушание борцы с главным эксплуататором — рассудком, потому что это внутренний буржуа.

Вот такие люди, утратившие от бездны лишений и унижений не только элементарную логику, но и ментальный аппарат, - это и есть общинник - чевенгуровец — красное издание индивида как всечеловека. Для вселенского перепуга других стран и народов. Читая - отшатываешься, надоело, прочь из всей этой грязи и дикости, нищеты и убогости, от этих смертей и жестокой бессмыслицы хочется бежать и умываться. Трудно придумать более сильную критику большевизма, чем «Котлован» или «Чевенгур». Они жаждали жечь и убивать, и строить и снова жечь…  Большевик Сафронов заявляет: «Мы уже не чувствуем жара от классовой борьбы, а огонь должен быть: где ж тогда греться активному персоналу?» /Котлован. Ювенильное море. М., 1987. С. 58/

Получается, что с точки зрения официальной идеологии Платонова не печатали совершенно справедливо, большей «антисоветчины» трудно и придумать.

«Чевенгур», как несколько лет назад справедливо отметил Александр Дугин, есть «базовый текст Революции», в некотором смысле её самовыговаривание. Благодаря «Чевенгуру» мы можем понять многое. Тайну большевистского переворота и партии-государства, даже в какой-то степени тайну веков предшествующих...  Далее евразиец  Дугин пишет: «Андрей Платонов один из главных культурно-исторических и философских аргументов национал-большевизма, и самым кратким ответом на вопрос «что такое национал-большевизм?» будет одно слово «Чевенгур».

Ох, не надо! Было бы обидно за Платонова, если бы его издёвку использовали как аргумент в пользу большевизма. Но Дугин продолжил свою мысль  так : «Чевенгур» написано на знамени новой национал-большевистской доктрины нашего самосознания. Это карта маршрута гносеологической историософской дефиниции. Это наше наследство. Мы снова отберем у вас все. Не чтобы иметь, чтобы быть, чтобы ничего не оставить как есть, чтобы упразднить все отдельное, и привести к тотальности Победы всеобщее, единое, Целое».

Возникает вопрос: отберём награбленное у бандитов и мошенников или отберём у людей заработанное и заслуженное?  Комиссар Достоевский (такую фамилию Платонов дал своему персонажу) приказывает отнять имущество у богатых, раздать его бедным, думая, что социализм так сразу и "произрастёт". Но если у Платонова здесь издевательство – то у Дугина всерьёз… Кто был ничем, тот станет всем? Нет, не станет! Он ничем и останется. Здесь нивелировка заключается в безликом «мы» и уничижении личности.

Противникам России, действующим по теории управляемого хаоса, как раз и нужны люди, не осознающие что ими управляют. В России через тысячу с лишним лет после насильственной христианизации массы заговорили на языке революции, но обещания коммунистического рая оказались обманом. Вирус эсхатологии и мессианства, обрядившись в тогу идеи мировой революции, поразил Россию.

Поэт Рильке придумал фразу о том, что все государства граничат друг с другом, и только Россия - с Богом. И кинулись наши борзописцы это цитировать! А зря. Россия не исключение, она тоже граничит с другими государствами. И не надо спрашивать кто виноват и что делать. Перефразируя тютчевское "умом Россию не понять" лучше сказать так:  Давно пора Россию-мать умом народным понимать. И делать надо себя и отвечать за себя, штучно и каждому, в своих интересах и в интересах страны. Казалось бы, займитесь «сбережением народа», как призывал Солженицын, займитесь обустройством страны. Так нет же!

ТРЕТИЙ, завершающий этап творчества.

В 1938 году для острастки писателя по вздорному обвинению в антисоветском заговоре был арестован его пятнадцатилетний сын Платон Андреевич Платонов и осуждён на 10 лет. В лагере сын заболел туберкулёзом, и по просьбам писателей, в частности М. Шолохова в 1940 году был освобождён, но долго не прожил и умер на руках отца в 1943 году. Ухаживая за сыном Платонов сам заразился туберкулезом и спустя восемь лет, в 1951-м году умер.

Во время войны Платонов работал военным корреспондентом «Красной Звезды», и, надо сказать, фронтовые рассказы и очерки Платонова написаны совершенно иначе, браво, лирично, идеологически безупречно. Так, как было в годы войны и положено. Он включился в общую работу на победу и верил как и миллионы других в скорые перемены к лучшему в послевоенной мирной жизни.

Вернулся он весной 1945 из Берлина в офицерском звании, но совершенно больным. Получал военную пенсию и жил во флигеле бывшей усадьбы Герцена на Тверском бульваре, где находился Литературный институт. Платонов часто расчищал снег у входа своего жилища, отсюда и родилась легенда, что он работал дворником. Этого не было.

Но было другое: Сталин, прочитав его повесть "Возвращение" написал на полях: "Талантливая, но сволочь". Первое слово вождя спасло писателю жизнь, второе обрекло на пожизненное молчание. Его рассказ, напечатанный в 1946 году, послужил поводом для разгромной статьи в Литературной газете. После этого ему разрешали работать только в качестве внештатного литсотрудника, редактировать сказки для детей. Иногда он подрабатывал в качестве рабочего сцены в театре. Грустный финал жизни талантливого писателя сегодня не любят вспоминать.

Незаконченный роман Платонова 30-х годов "Счастливая Москва" был обнаружен в его рукописях только в 1990 году. Сюжет таков: Москва - это имя девушки, она сирота. У неё отрезало ногу в метростроевской шахте, но она счастлива, потому что умеет любить. Значит и Платонов был счастлив, если столько к тому времени уже пережив, сохранил в себе любовь к жизни и к людям.

Известно огромное влияние языка на сознание. По мнению И. Бродского «Платонов сам подчинил себя языку эпохи», в отличие от большинства писателей того времени, занимавшихся более или менее «стилистическим гурманством, что было формой эскапизма», бегства от реальности.

Нет, не специально Платонов «подчинял» себя языку, это его родной язык!

Можно, конечно, говорить о преемственности в русской литературе, о «зависимости писателя от неаналитической сущности русского языка» и т.д., но у Платонова, думается, рефлексий на эту тему не было.

Это его стиль жизни, стиль мышления и самовыражения.

Он вышел из русского народа и сказал так, как мог. Он понимал: "Где сила - там нет свободы. Свобода там где совесть".

Андрей Платонов, настоящее имя Андрей Платонович Климентóв (1899-1951) был родом из многодетной семьи слесаря-железнодорожника, жившего в одном из пригородов Воронежа - Ямской слободе. Его справедливо называют странноязычным. Понять его непросто. Он жил во времена, когда правдивое слово было подвигом, когда нельзя было говорить что думаешь, если ты думаешь не так, как тебе положено. Поначалу Платонов верил в новую религию – коммунизм, он не сомневался в скором достижении бессмертия человека, боялся утраты этой веры. Он менялся на протяжении всего своего творческого пути. Талант, вызревая, прозревает…

Андрей учился в железнодорожном техникуме, «записывался» (так тогда проходил набор всех желающих учиться пролетариев)  в Воронежский университет, который открылся в 1918 году на базе эвакуированного из Тарту старинного Юрьевского  университета. Но учиться ему не пришлось. Позже он получил образование инженера-мелиоратора и несколько лет работал на разных ирригационных проектах. Писать начал рано, с 1918 до 1921 года писал для воронежских газет и для газеты "Воронежская Коммуна" статьи и стихи.

Участвовал в гражданской войне - служил в ЧОН, т.е. в "частях особого назначения", обучали там и политграмоте. Затем его бросили на идеологический фронт. Много читал: русского философа и космиста Фёдорова, Тимирязева, поэтов… Николай Федоров хотел воскресить всех умерших, собрав все атомы из которых они состояли, а Красную площадь превратить в кладбище, где самые достойные умершие будут ждать, когда их воскресят. Идеологию большевизма Платонов представлял как руководство к действию по воплощению всеобщего счастья. В раннем творчестве воспевал Ленина, Троцкого, Сталина, Луначарского, электрификацию, покорение Вселенной и паровоз.

После издания «Епифанских шлюзов» в 1927-м пришла известность. Он описал как роют котлован для великой стройки, а на самом деле, как оказалось, себе могилу. Возводят по приказу "Петра Великого" шлюзы, которые пересохнут, и палач открутит голову инженеру.

В 1928 году у Платонова вышли уже две книги, его стали печатать в журналах. Но за сатирические рассказы с критикой «перегибов» в коллективизации и бюрократизма автора подвергли критике, обвинили в «правом уклоне», произведения объявили вражескими, издавать перестали. Сталин назвал рассказ «Усомнившийся Макар» (1931) кулацким, но не стёр автора в лагерную пыль. Платонов же о статье Сталина «Головокружение от успехов» выразился устами вожака сельхозартели Кондрова так: «Всякое слово в уме читаешь – и как будто свежую воду пьёшь: только товарищ Сталин может так сообщать!».

В 1937-м Платонов, после многих отказов в публикации и материальных затруднений, вынужден был каяться: «Мои литературные ошибки не соответствовали моим субъективным намерениям». Получается, он хотел сказать, что намерения его были безупречны, но вот их воплощение исказило его преданность «делу партии Ленина-Сталина». Бесполезно. В Советском Союзе он оставался практически неизвестным. Только через семь лет после смерти благодаря усилиям его вдовы Марии Александровны вышла небольшая книжка рассказов. В 1986 году в журнале «Знамя» опубликовали «Ювенильное море», в 1987 в «Новом мире» - «Котлован», в 1988 в «Дружбе народов» – «Чевенгур». Полностью творческое наследие Платонова стало доступным лишь в девяностые. После этого оценки творчества писателя обнаружились самые разные:

Одним была присуща сладковатая тональность книг из серии «ЖЗЛ», другим - причисление писателя к диссидентам-антисоветчикам «с фигой в кармане», третьим - причисление его к большевикам, но более искренне верующим в цели мировой революции, чем сами партработники. Некоторые «евразийцы» не прочь причислить Платонова к своему так называемому «национал-большевизму» и одновременно…  к православию.

Появилось стремление причислить Платонова и к философам. Талант большого художника и каждая грань его творчества требует понимания и образует раздолье интерпретаторам. Читая Платонова, порой не поймёшь, иронизирует он или на самом деле так думает. Где ирония над мыслями героев, а где их одобрение? Известна психопатология тоталитарного общества: говорить одно, думать другое, а делать третье.

В каком же слое, в каком уголке текста таится личная позиция писателя? Платонов, как и каждый талантливый писатель – действительно мыслитель, и по-своему философ. Трагическую его философию можно увидеть в контексте произведений, в его жизни. У него немало афористичных фраз, внешне нарочито деформированных, странно построенных, но удивительно глубоких, приглашающих к размышлениям. Они как вивисекция, они как скальпелем препарируют реальность и ментальность эпохи. Чего стоит выражение ребёнка: «Плохих людей убивать надо, а то хороших мало»…

Когда же он писал непосредственно о философии – получалась примитивная политизированная конструкция, особенно в ранней публицистике. Так что древнегреческий  Платон, который, в своих построениях разделил мироздание на надлунный нетленный мир идей и подлунный мир тленных вещей писателю Платонову чужд. Он пишет: «Разница между идеализмом и материализмом и есть разница между буржуазной и пролетарской наукой». Устрашающая для тех лет жестокой классовой борьбы фраза. Но как наука физика может быть буржуазной?  

Платонов считал, что подражать ему невозможно. А литературные переводчики считали, что переводить его на другие языки тоже невозможно. Философы, пожалуй, отметили бы, насколько вымученно могли бы выглядеть попытки писать философские работы, подражая Платонову. Я говорю, разумеется, не о схоластических упражнениях жуликов от философии вокруг непостижимости потустороннего мира. Платонов схоластикой не страдал. Он – загадка, созданная реальностью проводимого над Россией эксперимента.

                        В творчестве Платонова можно выделить три этапа.

ПЕРВЫЙ этап творчества.

Вначале писатель искренне верит в маршрут «паровоза истории», его стремление проверить вперёд ли летит наш паровоз, происходило только от желания усовершенствовать механизмы движения и уголька в топку подбросить. Беды свои и обиды он принимал скромно и молча, находя выход в творчестве. В публицистике он «покорял природу», воспевал силу электричества, отвергал и Церковь и Толстого, воспевал пролетариат, ленинскую теорию отражения и механистический детерминизм, предавался утопическим мечтаниям. Например, «разморозить» Сибирь...

Помнится, Чехов писал: «Русский жалуется на проклятую жизнь, пьёт и философствует на тему верблюдоведения в тундре, или как устроить всемирное счастье и божественную благодать». Насчет пьянства – это про других, но остальное сходится. Платонов воспевал классовый антагонизм: «С одной стороны мы – революция, с другой – весь мир, который для нас сплошной кровавый фронт… Только смерть её (буржуазии) наша мать». Коммунизм есть не только советская власть плюс электрификация, это по нэповски. Коммунизм есть конец старого мира, окончание всемирной бесчеловечной истории, начало особого цикла солнечной Вечности.  Религию Платонов отвергал как «предрассудок и народный самогон», объяснял её «как средство доведения народа капиталистами до потери сознания» и рассказывал «правильные способы ликвидации этого безумия» высмеивая «перегибщика» Щекотулова.

В 1920 году в статье «Христос и мы» Платонов пишет: «Мёртвые молитвы бормочут в храмах служители мёртвого Бога. В позолоте и роскоши утопают каменные храмы среди голого нищего русского народа. Одурманенный, он спит в невежестве. …Христа, великого пророка гнева и надежды его служители превратили в проповедника покорности слепому миру и озверевшим насильникам» /А.Платонов. Чутьё правды. М., 1990. С.50-51/

Творчество Платонова бесспорно носит своеобразную атеистическую направленность, нравится это сегодня нашим перестроившимся идеологам или нет. Об этом свидетельствуют десятки его высказываний:

«Бог есть любовь, говорили древние люди. Нет, любовь есть форма жизни»,

«Бог – образ, начерченный рукой человека»,

«Революцией разрушена не только христианская религия, но и предупреждена всякая возможность возникновения на земле всякой новой религии».

Слепую веру он считал признаком рабского сознания и пишет об одном из своих персонажей: «Идиотизм его веры, чувственная, счастливая преданность рабству были в нём словно прирождёнными или естественными… / «По небу полуночи», там же/

Но писатель понимает:  «Над народом не надо смеяться, даже когда он по язычески верит в свою богородицу», потому что «Если мы хотим разрушить религию и осознаём, что это сделать надо непременно, так как коммунизм и религия несовместимы, то народу надо дать вместо религии не меньше, а больше чем религия». / «О любви», 1922 год, там же, С.183/. Он и понимал, что коммунистическая идеология навязывалась народу больше чем религия.

ВТОРОЙ, основной этап творчества.

В «Чевенгуре» уже иной Платонов, но и там немало рассуждений о Боге. Чего стоит предложение Чепурного Порфирию «заняться ласками в алтаре» с его Клобздюшей, или недовольное выражение водителя кобылы по имени «Пролетарская сила» Копёнкина: «Пошли отсюда, здесь сырым богом что-то пахнет». Чевенгурцы не жаловали религиозные предрассудки отнюдь не по причине своего атеизма, просто религия воспринималась ими как бесконечное откладывание цели, а потому как обман. Их жизнь была пропитана мистицизмом, революционно-религиозным экстазом и аскезой сверх всякой меры. Коммунизм для них и есть «экстасис», то есть «выход из себя», в иную счастливую жизнь.

Чевенгурцы – герои романа вроде бы философствуют, но философия у них гротескно-классовая, выдуманная, это скорее издёвка, потому что без реальных конкретных знаний философии не бывает. Философствование – это двойной труд: сначала добывают знания, а потом их осмысливают. А не болтают обо всём и ни о чём. Философская сверхзадача автора иная: выразить словесность бывших ранее бессловесных людей, осуществить их саморазоблачение-самовыражение. Умствования не просто необразованных, а восторженно-невежественных людей, в головах которых «как в тихом озере, плавали обломки когда-то виденного мира и встреченных событий». «Слышали кое-что на митингах, вот и агитируют». Ведь массы людей знакомились с марксизмом только на митингах и собраниях, на которые «явка обязательна». Получается, что Платонов осуществил своего рода вивисекцию целой исторической эпохи скальпелем слова. (лат. термин "вивисекция"  означает живосечение, рассечение живого организма с целью изучения или исследования причин заболевания).

Известно, что толпа есть «снижено-человеческое», она управляется эмоциями. Толпа в целом всегда глупее большинства составляющих её индивидов. И неудивительно, что людские толпы в «Чевенгуре» уничтожили «буржуазию», даже не подозревая, что буржуа – это всего лишь горожанин, живущий своим трудом. И стали они жить, пишет Платонов, ничего не делая, кроме каких-то безумных субботников по перетаскиванию деревьев и домов в центр города. Потому как всем хотелось жить в центре. Это снова художественная оценка коммунистической утопии? Мне думается не только.

Дело в том, что Платонов иронизирует и над самим собой, ужасается своим взглядам двадцатых, своей ранней публицистикой и переносит своё разочарование в художественную форму. В революции разочаровывалось немало писателей, ученых, поэтов. А когда жизнь заставляет человека разочаровываться в своих бывших идеалах - у него возникает злость на себя тогдашнего. И компенсацию он находит в энергичном отмежевании от преодолённой позиции. Но отмежеваться вслух Платонов не мог. Вот он и писал «Чевенгур» и «Котлован».

Известно, чтобы сохранить душевный покой – лучше не разочаровываться в своём прошлом и повторять «я своих убеждений не меняю». Но не меняются только дураки и покойники. Платонов старался быть честным, вынужденно соизмеряя свою совесть и своё творчество с мерой дозволенного. Ум и честность совмещать было трудно. Неприятие себя злее, чем неприятие других. И не случайна ироничная фраза в «Шарманке»: «Стервец. А то бы давно погиб». Вот так и высмеял писатель книгами тридцатых годов свои завихрения двадцатых.

Платонов отождествляет веру в Бога с разновидностью «умственного покоя», то есть с отсутствием или бездействием ума. Возможно, он считал большевизм — мистикой, которая выше божественного и выше религии и которая не может удержаться в рамках морали. Большевизму не нужна ни религия, ни мораль. Так может ум нужен? Тоже нет! Потому что одним из ключевых рычагов эксплуатации является разум, а обладание им - грешное перед пролетариатом собственничество: «Ум такое же имущество, как и дом, стало быть, он будет угнетать ненаучных и ослабленных...»

Какая злая ирония! Мастеровой Захар Павлович так и говорит: «Никто ничего серьезного не знает — живое против ума прёт». Живое - это «душа», она «прёт» ПРОТИВ УМА, который вместе с эксплуатацией, частной собственностью, отчуждением, буржуазией, эволюцией, историей стоит по ту сторону классовой битвы.

Так идет «созревание» коммуниста, положительного героя Александра Дванова, который «в душе любил неведение больше культуры» и радуется, что «в России революция выполола начисто те редкие места зарослей, где была культура». (!)  И они не просто расстреливают буржуев, они ритуально простреливают им горло в области желез, где якобы «находится душа». (Здесь Платонов показывает знакомство с магической анатомией). После окончательного уничтожения… нет, не людей, а «буржуазных элементов», наступает общенациональное примирение с трупами: «Теперь наше дело покойнее! — отделавшись, высказался Чепурный. — Бедней мертвеца нет пролетария на свете». Все страдают, все бедные и все мёртвые.

Глупость и абсурд выставлены здесь Платоновым как важнейший мистический инструмент большевистского «преображения» мира и человека.  Глупость культивируется как самая действенная форма существования, рвущегося к мировой душе. Блаженны нищие духом, то есть разумом. Блаженны глупые, бедные и обреченные на послушание борцы с главным эксплуататором — рассудком, потому что это внутренний буржуа.

Вот такие люди, утратившие от бездны лишений и унижений не только элементарную логику, но и ментальный аппарат, - это и есть общинник - чевенгуровец — красное издание индивида как всечеловека. Для вселенского перепуга других стран и народов. Читая - отшатываешься, надоело, прочь из всей этой грязи и дикости, нищеты и убогости, от этих смертей и жестокой бессмыслицы хочется бежать и умываться. Трудно придумать более сильную критику большевизма, чем «Котлован» или «Чевенгур». Они жаждали жечь и убивать, и строить и снова жечь…  Большевик Сафронов заявляет: «Мы уже не чувствуем жара от классовой борьбы, а огонь должен быть: где ж тогда греться активному персоналу?» /Котлован. Ювенильное море. М., 1987. С. 58/

Получается, что с точки зрения официальной идеологии Платонова не печатали совершенно справедливо, большей «антисоветчины» трудно и придумать.

«Чевенгур», как несколько лет назад справедливо отметил Александр Дугин, есть «базовый текст Революции», в некотором смысле её самовыговаривание. Благодаря «Чевенгуру» мы можем понять многое. Тайну большевистского переворота и партии-государства, даже в какой-то степени тайну веков предшествующих...  Далее евразиец  Дугин пишет: «Андрей Платонов один из главных культурно-исторических и философских аргументов национал-большевизма, и самым кратким ответом на вопрос «что такое национал-большевизм?» будет одно слово «Чевенгур».

Ох, не надо! Было бы обидно за Платонова, если бы его издёвку использовали как аргумент в пользу большевизма. Но Дугин продолжил свою мысль  так : «Чевенгур» написано на знамени новой национал-большевистской доктрины нашего самосознания. Это карта маршрута гносеологической историософской дефиниции. Это наше наследство. Мы снова отберем у вас все. Не чтобы иметь, чтобы быть, чтобы ничего не оставить как есть, чтобы упразднить все отдельное, и привести к тотальности Победы всеобщее, единое, Целое».

Возникает вопрос: отберём награбленное у бандитов и мошенников или отберём у людей заработанное и заслуженное?  Комиссар Достоевский (такую фамилию Платонов дал своему персонажу) приказывает отнять имущество у богатых, раздать его бедным, думая, что социализм так сразу и "произрастёт". Но если у Платонова здесь издевательство – то у Дугина всерьёз… Кто был ничем, тот станет всем? Нет, не станет! Он ничем и останется. Здесь нивелировка заключается в безликом «мы» и уничижении личности.

Противникам России, действующим по теории управляемого хаоса, как раз и нужны люди, не осознающие что ими управляют. В России через тысячу с лишним лет после насильственной христианизации массы заговорили на языке революции, но обещания коммунистического рая оказались обманом. Вирус эсхатологии и мессианства, обрядившись в тогу идеи мировой революции, поразил Россию.

Поэт Рильке придумал фразу о том, что все государства граничат друг с другом, и только Россия - с Богом. И кинулись наши борзописцы это цитировать! А зря. Россия не исключение, она тоже граничит с другими государствами. И не надо спрашивать кто виноват и что делать. Перефразируя тютчевское "умом Россию не понять" лучше сказать так:  Давно пора Россию-мать умом народным понимать. И делать надо себя и отвечать за себя, штучно и каждому, в своих интересах и в интересах страны. Казалось бы, займитесь «сбережением народа», как призывал Солженицын, займитесь обустройством страны. Так нет же!

ТРЕТИЙ, завершающий этап творчества.

В 1938 году для острастки писателя по вздорному обвинению в антисоветском заговоре был арестован его пятнадцатилетний сын Платон Андреевич Платонов и осуждён на 10 лет. В лагере сын заболел туберкулёзом, и по просьбам писателей, в частности М. Шолохова в 1940 году был освобождён, но долго не прожил и умер на руках отца в 1943 году. Ухаживая за сыном Платонов сам заразился туберкулезом и спустя восемь лет, в 1951-м году умер.

Во время войны Платонов работал военным корреспондентом «Красной Звезды», и, надо сказать, фронтовые рассказы и очерки Платонова написаны совершенно иначе, браво, лирично, идеологически безупречно. Так, как было в годы войны и положено. Он включился в общую работу на победу и верил как и миллионы других в скорые перемены к лучшему в послевоенной мирной жизни.

Вернулся он весной 1945 из Берлина в офицерском звании, но совершенно больным. Получал военную пенсию и жил во флигеле бывшей усадьбы Герцена на Тверском бульваре, где находился Литературный институт. Платонов часто расчищал снег у входа своего жилища, отсюда и родилась легенда, что он работал дворником. Этого не было.

Но было другое: Сталин, прочитав его повесть "Возвращение" написал на полях: "Талантливая, но сволочь". Первое слово вождя спасло писателю жизнь, второе обрекло на пожизненное молчание. Его рассказ, напечатанный в 1946 году, послужил поводом для разгромной статьи в Литературной газете. После этого ему разрешали работать только в качестве внештатного литсотрудника, редактировать сказки для детей. Иногда он подрабатывал в качестве рабочего сцены в театре. Грустный финал жизни талантливого писателя сегодня не любят вспоминать.

Незаконченный роман Платонова 30-х годов "Счастливая Москва" был обнаружен в его рукописях только в 1990 году. Сюжет таков: Москва - это имя девушки, она сирота. У неё отрезало ногу в метростроевской шахте, но она счастлива, потому что умеет любить. Значит и Платонов был счастлив, если столько к тому времени уже пережив, сохранил в себе любовь к жизни и к людям.

Известно огромное влияние языка на сознание. По мнению И. Бродского «Платонов сам подчинил себя языку эпохи», в отличие от большинства писателей того времени, занимавшихся более или менее «стилистическим гурманством, что было формой эскапизма», бегства от реальности.

Нет, не специально Платонов «подчинял» себя языку, это его родной язык!

Можно, конечно, говорить о преемственности в русской литературе, о «зависимости писателя от неаналитической сущности русского языка» и т.д., но у Платонова, думается, рефлексий на эту тему не было. Это его стиль жизни, стиль мышления и самовыражения.

Он вышел из русского народа и сказал так, как мог. Он понимал: "Где сила - там нет свободы. Свобода там где совесть".

 Надпись на памятнике: "А без меня народ не полный".  

 фото автора.