ЕВРЕИ и ХРИСТИАНСТВО

«ПОЭТЫ-КРЕЩЕННЫЕ ЕВРЕИ»

Гетто избраничеств! Вал и ров.

По-щады не жди!

В сем христианнейшем из миров

Поэты - жиды!

(Марина Цветаева)

Самоощущение личного, национального и общечеловеческого сильнее всего проявляется в поэтическом слове. Рассредоточение евреев по многим странам и континентам явились причиной того, что многие поэты-евреи создавали свои произведения на разных языках мира. Литература на иврите существует 33 века. Заметный след оставила еврейская поэзия на испанском и арабском языках в годы раннего средневековья, а в последние 2 века - на европейских языках. Немногим более века назад евреи вошли в русскую поэзию и сразу заняли в ней ведущие позиции: Саша Черный, Мандельштам, Пастернак, Галич, Коржавин. Перечень еврейских фамилий можно было бы продолжить, но ограничусь только этими именами - именно они связаны статьи: о крещенных евреях в русской поэзии. Все они крестились.

Имя Бродского осталось вне этого перечня, так как в публикациях и в выступлениях близких поэту людей подчеркивалось, что он никогда не крестился. К примеру, Илья Кутик говорил: «Бродский не был ни иудеем, ни христианином, он хотел быть кальвинистом…». По воле жены Бродского на его могиле установлен крест. Нельзя исключить, что поэт предвидел такую возможность, написав стихотворение «Я памятник воздвиг себе иной».

Вопрос крещения выдающихся поэтов многих людей приводит в смятение. Почему эти уважаемые, талантливые и близкие по крови люди ушли от своих корней, сделали себя русскими «просто так», не отрекаясь формально от еврейства? Некоторые их них даже не меняли фамилий.

Русская поэзия 19 века была простой, доступной, музыкальной и легко воспринималась. А вот в поэтическом иносказании поэтов 20 века порой даже маститые литераторы не всегда понимают смысл творений своих коллег.

Так Бродский просил Надежду Мандельштам прокомментировать одно из стихотворений мужа. Но и она не смогла дать ему расшифровку.

"Стихи Цветаевой подчас трудны, требуют вдумчивого распутывания хода ей мыслей" - писала Анастасия Цветаева. Понять иносказания поэтессы не всегда доступно не только простым любителей поэзии, но и тем, для кого изучение творчества Цветаевой стало профессией. Например, критик В.Лосская считает, что в словах поэтессы часто "сказывается вся путаница её (Цветаевой) эмоциональных реакций".

Очень известны и часто цитируются строки из «Поэмы конца» Марины Цветаевой:

Гетто избраничеств! Вал и ров. По-щады не жди! В сем христианнейшем из миров Поэты - жиды!

С.Рассадин комментирует так: «Ведь гетто избранничеств, а не изгнанничеств, такое гетто, жаловаться на пребывание в коем также бессмысленно (да и захочется ли?) как просить Б-га избавить от ниспосланного им дара… «Жид» в том самом смысле, в каком применила слово к себе самой и себе подобным славянка Цветаева».

Два года после создания «Поэмы конца» Цветаева написала в одном письме: Евреев я люблю больше русских и может быть очень счастлива была бы быть замужем за евреем, но - что делать - не пришлось.

Александр Михайлович Гликберг - Саша Черный писал о себе: «Сын провизора. Еврей. Крещен отцом десяти лет от роду для определения в гимназию». Выдержал экзамен, он не был принят из-за процентной нормы. Отец решил его крестить. Вот и вся причастность Саши Черного к христианству.

Поэт родился в зажиточной, но малокультурной еврейской семье. Мать - истеричная женщина и жестокий, скупой отец создали в семье нетерпимую обстановку. Вслед за своим братом, Саша бежал из дому. Ему было тогда 15 лет. Дальнейшая его жизнь прошла в мире, далеком от религии.

Саша Черный - поэт сатирик. Его острое перо жалило не только царя и политиков, за что он был арестован и привлечен к суду. Не в меньшей степени доставалось «русскому обывателю» и «истинно - русскому еврею». Особенно беспощаден поэт был к антисемитам, живущим под лозунгом: «Жиды и жидовки, цыплята и пейсы.\ Спасайте Россию, точите ножи!» (Юдофобы). Интересны следующие строки Саши Черного: «Но, что - вопрос еврейский для евреев. \ Такой позор, проклятье и разгром, \ Что я его коснуться не посмею \ Своим отравленным пером». Глубинных христианских мотивов в творчестве поэта мне не удалось обнаружить.

Путь в христианство Осипа Мандельштама был таким же, как у Саши Черного. В возрасте 20 лет он принял обряд крещения с чисто практической целью: освободится от преград, стоящими на пути еврея. Надо было поступать в университет, войти в российское общество.

Мандельштам подобно Гейне хотел объединить иудаизм с эллинизмом, и также мучительно и принужденно пришел в христианство. Он изменил вере отцов, но как бы не до конца. Поэт не пошел в православную церковь, а выбрал протестантскую кирху в Выборге. Он не крестился водой.

Перейдя же в христианство, он никогда не отказывался от своего происхождения и званием еврейства, которым всегда гордился. «Память крови» была у Мандельштама своеобразной. Она восходила к библейским царям и пастухам, когда ещё не было христианства, а более поздний период, когда победило христианство, по мнению С.Расадина, он начисто забыл.

В сталинский период Мандельштам стал побаиваться тоталитарной власти единобожия, и утешал себя тем, что христианское учение о троичности больше подходит его страдальческой натуре. Мандельштам, говорила Надежда Яковлевна, «побаивался ветхозаветного бога и его тоталитарной грозной власти». Он говорил, что учением о троичности христианство преодолело единовластие иудейского Бога. «Естественно, что мы страшились единовластия». Это высказывание, по мнению отдельных критиков, можно трактовать как приверженность Мандельштама к христианству.

Какой же он христианин, если к мученичеству у него не было никакого влечения? Всю жизнь Мандельштам жил в нужде и очень от этого страдал, совсем не по-христиански.

Сложным и противоречивым было отношение Мандельштама к еврейству. Он вспоминал о постоянном стыде ребенка из ассимилированной еврейской семьи за свое еврейство, за назойливое лицемерие в выполнении иудейского ритуала, за «хаос иудейский» (...не родина, не дом, не очаг, а именно хаос»).

В 20-е годы жизнь Мандельштам прошла в метаниях между христианством («теперь всякий культурный человек - христианин») и иудаизмом («какая боль... для племени чужого ночные травы собирать»). Позднее он восхищается «внутренней пластикой гетто», отмечает мелодичность и красоту языка идиш, логическую уравновешенность иврита.

В «Четвертой прозе» он сказал: «Я настаиваю на том, что писательство в том виде, как оно сложилось в Европе и в особенности в России, несовместимо с почетным званием иудея, которым я горжусь».

Самый неприкаянный из всех русских поэтов, Осип Мандельштам в одном все-таки был удачлив: нашел женщину хранительницу.

Надежда, урожденная Хазина, тоже была еврейкой, крещенной в детские годы. Она пережила поэта на 42 года и посвятила свою жизнь делу увековечения памяти поэта. Книга «Воспоминаний» принесла Надежде Мандельштам мировую известность.

Борису Пастернаку всю жизнь мешало ощущение национальной отдаленности от основной массы носителей родного ему русского языка: «Чего я, в последнем счете стою, если препятствие крови и происхождения осталось непреодаленным». А ещё еврейство он не любил за самоиронию, за желание всегда посмеяться над собой.

В 1936 году Пастернака клеймили за строки «В родню чужую втерся».

Стараясь как-то изгладить свою еврейскую «вину», поэт слишком увлекся русским началом в своем творчестве, что даже преступил границы дозволенного: в 1943 году А.Фадеев обвинил Пастернака в великодержавном шовинизме.

Поэт этого не скрывал: «во мне есть еврейская кровь, но нет ничего более чуждого мне, чем еврейский национализм. Может быть только великорусский шовинизм. В этом вопросе я стою за полную еврейскую ассимиляцию...».

После появления в Европе «Доктора Живаго» мировая еврейская общественность осудила поэта за так называемый интеллигентный антисемитизм и отступничество. Узнав об этом, по словам Ивинской, «Боря посмеивался: - Ничего, я выше национальности». И Цветаева говорила: с какой-то точки зрения и Heine и Пастернак не евреи...

О крещении Пастернака достоверно ничего не известно. Поэт в письме к Жаклин де Пруар однажды признался, что «был крещен в младенчестве моей няней... Это вызвало некоторые осложнения, и факт этот всегда оставался интимной полутайной, предметом редкого и исключительного вдохновения, а не спокойной привычки». Состоялось ли оно по самоуправству какой-то няни в тайне от всей семьи?! Наверно никогда не станет известным, было ли такое событие реальным или надуманным, художественным образом, созданным воображением поэта. Однако при поступлении на философский факультет Маргбургского университета, Б.Пастернак, отвечая на вопросы о вероисповедании, записал: «иудейское».

Пастернак советовал Ивинской записать о его паспортных данных: «Национальность смешанная, так и запиши». Любимая женщина хотела представить Пастернака чисто русским поэтом. В главе «Анкета» из книги воспоминаний «В плену времени» Ольга Ивинская поведала о поэте: «Крещенный во втором поколении, еврей по национальности, Б.Л. (Борис Леонидович) был сторонником ассимиляции». Это только наполовину соответствует истине. Отец его Леон Пастернак «до конца своих дней остался евреем».

Правда в том, что поэт говорил о «благе ассимиляции»: «В этом вопросе я за полную еврейскую ассимиляцию...». Такого же мнения герой писателя еврей Гордон в романе «Доктор Живаго». Обращаясь к евреям, он провозглашает: «Опомнитесь. Довольно. Больше не надо. Не называйтесь, как раньше. Не сбивайтесь в кучу, разойдитесь, будьте со всеми...»

В многогранном творчестве Пастернака нет ни строчки о катастрофе европейского еврейства. А вот в творчестве Наума Коржавина этой теме уделено немало страниц. Он писал о Бабьем Яре, о «мире еврейских местечек..., синагогах и камнях могил», о своем ортодоксальном деде, о судьбе еврея-иммигранта, о различных аспектах еврейского самоощущения.

Сложный и не проясненный до конца поэт-бард и драматург Александр Галич вообще пользовался русско-еврейским лексиконом. Не зная идиш, и не поймешь о чем речь: «Это мне Арина Родионовна\ Скажет: «Нит гедайге, спи сынок». Он часто обращался к евреям: «Ой, не шейте вы, евреи, ливреи, \ Не ходить вам в камергерах, евреи \ или "А может хватит мотаться, евреи, \ И так мотались две тысячи лет?!»

Галич искренне поддержал доктрину ассимиляции советского еврейства. «Меня - русского поэта - «пятым пунктом» отлучить от этой России нельзя». Его драма «Матросская тишина», по сути провозгласившая ассимиляцию, имела первоначальное название «Моя большая земля». Такими словами еврея Давида заканчивалась пьеса. Театральные идеологи потребовали заменить название.

Генрих Бёль заметил, что творческие люди тоталитарных стран ищут выход в религии, тогда как в демократических странах становятся атеистами.

Может быть в этом причина крещения Галича и Коржавина?

У них был один крестный отец, тоже из евреев - Александр Мень, человек большого таланта и обаяния. К сожалению, в среде российского еврейства такого гениального проповедника не оказалось.

Об отступничестве Галича и Коржавина я узнал совсем недавно, по приезде в Америку. Я не исключил их из круга поэтов, к которым, я часто возвращаюсь и перечитываю. Но вопрос: «Почему христианство?» - остался. Если для Саши Черного и Мандельштама крещение было вынужденной мерой, то для Пастернака, Галича и Коржавина христианство стало осознанным актом и духовной потребностью. Коржавин и сейчас говорит, что русский поэт может быть только христинином.

Общеизвестно, что «поэт в России больше чем поэт», - он бог или, по меньшей мере, пророк. В русском мире еврей - традиционно инородный элемент, враг, и только переход в христианство позволит занять подобающее своему таланту место. Такое суждение существует, но мне не видится убедительным.

Большие поэты хорошо знали русские пословицы: «Менять веру - менять совесть»; «Жида крести и под воду спусти»; «Вору прощеному, коню леченному и жиду крещенному одна цена».

В великом и могучем языке слову «отступник» есть синоним «ренегат», которое в русской ментальности имеет пренебрежительный оттенок.

Пастернак, Галич и Коржавин знали, что из-за христианства в настоящее время на земном шаре недосчитывается 100 миллионов евреев. Для них не было секретом, что один из величайших поэтов всех времен и народов, Генрих Гейне после крещения признался: «Желаю всем ренегатам настроения подобного моему..., от ворон отстал и к павам не пристал».

Наверняка крещеные поэты читали строки Б.Слуцкого:

Православие не в процветанье:

в ходе самых последних годов

составляет оно пропитанье

разве только крещеных жидов.

Тут не прибавить, не убавить. Так каковы же были побудительные мотивы принятия этими поэтами христианства, и почему они никогда по этому поводу не сочли необходимым что-либо сказать, объяснить свой поступок?

И.Аксельрод

«Еврейский мир»( Нью-Йорк)