Из чего сделана Америка

America is all about obsession — сказал мне когда-то давно преподаватель в университете. В какой-то степени я и сам замечаю: в США все немного преувеличено, все в превосходной степени, всего больше, чем требуется — начиная с порций в дайнерах и, как следствие, килограммов в их посетителях, и заканчивая размером и количеством статуй Линкольна

America is all about obsession — сказал мне когда-то давно преподаватель в университете. В какой-то степени я и сам замечаю: в США все немного преувеличено, все в превосходной степени, всего больше, чем требуется, — начиная с порций в дайнерах и, как следствие, килограммов в их посетителях, и заканчивая размером и количеством статуй Линкольна. В городах, построенных людьми суровыми и практическими, эстетика не в почете, чему, кстати, в немалой степени способствует незыблемость права собственности: города поражены оспой старых, грязных домов, испещрены шрамами полузаброшенных и вообще заброшенных индустриальных площадок, частные железные дороги и метро, являющиеся памятниками промышленного минимализма, прорезают их, как варикозные вены. Красоту здесь заменяет размер — причина восторга, а не восхищения. Американский вариант синдрома Стендаля — это «вау»-синдром, сопровождаемый не стуком падения тела, а звуком лопающегося пузыря жвачки.

Так же обстоят дела и в политике. Нью-Йорк встретил меня новой формой мании, под названием «Путин — Трамп». Обложки журналов, заголовки в газетах, комментарии, дискуссии, споры в барах, шепот в постелях — о таинственных отношениях двух лидеров, воображаемых в духе классической мифологической традиции.

— Кто такой этот Горьков и зачем, кроме вербовки, он мог встречаться с Кушнером? — спрашивает меня корреспондент центральной газеты.

— Почему вербовки? У ВЭБа полно проектов — живых и мертвых, в том числе недвижимости. В конце концов мог говорить о привлечении денег ВЭБом.

— Но он же учился в академии КГБ!

— Да что вы, право, — мне уже нестерпимо скучно, — не знаете, что ли? В России все, кто всерьез работает на государство, учились в академии КГБ.

Трамп и Путин оказались ключом к самым разным эмоциям, но нашли путь к сердцу большинства американцев

Не хватает Дэна Брауна, чтобы записывать. «Что бы Трамп ни делал, все это в интересах Москвы. Если он ничего не делает, это тоже в интересах Москвы». «Что вы, это Путин — агент а. еще в 90-е Путину отмывал деньги, он знает все секреты российских олигархов, деньги Кремля хранятся в банках Швейцарского еврейского синдиката, который по указанию зятя а может их заморозить». «Русские хакеры благодаря у получают доступ к военным секретам США». «Наоборот, Путин по указанию а передает русские военные технологии странам НАТО».

Трамп и Путин вдвоем оказались ключом к самым разным эмоциям, но нашли путь к сердцу большинства американцев. Кто-то реализовал ностальгию по молодости, прошедшей при холодной войне (о, как говорят они о возможности новой войны в Корее!); кто-то, проживший всю жизнь в стабильном однополярном мире, отрабатывает свои страхи перемен, недовылеченные фильмами про воображаемое вторжение той же Северной Кореи, марсиан или черт еще знает кого. Кто-то пересмотрел «Чужого» и ищет в теле Америки паразита, из зубастого рта которого сочится маслянистая черная жидкость. А для большинства новые приключения Дональда с Россией — это и продолжение шоу а, и привычный сценарий Голливуда: в сердце Америки измена, коварный внешний враг — небритый, в шубе, фуражке генерала КГБ и с трехкаратным бриллиантом в ухе, стремится покорить нашу родину. Вот только всерьез это никто (кроме демократов, пытающихся использовать любую возможность для борьбы, и газетчиков, делающих новости из воздуха), похоже, не воспринимает. и Путин — это «вау». И все.

Как и положено мании, Трампутинофобия рождается от эффекта критической массы: сами по себе и Путин (вполне справедливо), и (на мой взгляд, незаслуженно) никого не интересуют. Попытки поговорить про дежурный набор оппозиционера — Украину, геев, коррупцию, Серебренникова — оборачиваются вежливым Oh, really! What a shame! — ни блеска в глазах, ни собственных мыслей. Забег на чужую половину поля тоже приносит мало результатов: Trump? He's a bastard, well, unbelievable he was elected. He brings so much uncertainty! («Трамп? Он мудак, конечно, не могу поверить, что его избрали. Это привносит в нашу жизнь ужасную неопределенность!» — Прим. ред.) — и все.

На меня смотрят непонимающим взглядом: а что, в России можно ничего не делать только в связи с тем, что тебе не нравится президент?

Эксайтмент по поводу Трампа был, но продержался несколько дней. Говорят, в день после объявления результатов Нью-Йорк как будто вымер, люди ходили потерянные, как после катастрофы. В школе моей дочери большинство американцев заявили, что травмированы психологически, и потребовали освободить их от занятий — их освободили и предложили психотерапевта. Сегодня в Нью-Йорке от а остался только Trump tower — гигантская плитка шоколада на 56-й, вокруг которой дежурят два десятка полицейских машин и дюжина машин службы охраны, а улица вдоль целого блока перекрыта. Чтобы понять, что это значит, вспомните трафик в Нью-Йорке и ужаснитесь — это как если бы Путин построил дом на Большой Никитской и улицу навсегда перекрыли. По поводу перекрытия Никитской рыдал бы весь фейсбук, и раз в месяц собирались бы демонстранты, не боящиеся полиции и тюрьмы. По поводу 56-й никто не парится (если не считать Хиллари Клинтон и ее штаба) — надо, значит надо. То есть не так. Конечно, парятся все. Но как-то не по-русски. «Да, это безобразие — стоит нам 2 миллиона долларов в день! Черт знает что. Но это скучно, что ты все о е? Я вот тут фонд запускаю, distressed mortgage, давай расскажу».

« — худший президент США! Не знаю, чего и ждать теперь. Кстати, сделали новый продукт — интересно?» «За а голосовали, только чтобы не за Клинтон — ее историю воспринимали как историю Клэр Андервуд из “Карточного домика”, эта мафия у власти всех достала. Ну а , конечно, это наш позор. Ну и бог с ним, в конце концов, не до него — мы тут за год развернули новую концепцию…» — «Но вы же сами говорите про неопределенность — как вы все можете делать новые проекты?» На меня смотрят непонимающим взглядом: а что, в далекой загадочной России можно ничего не делать только в связи с тем, что тебе не нравится президент?

Американцы — не слишком счастливые люди. Вся история человечества, включая родо-племенной строй, рабовладение и феодализм, уместилась у них в 300 лет, и все смешалось в кучу, наложилось друг на друга. Не хватило места разве что на античность и ренессанс. Войны за территорию, как в Европе, гражданская война, как в России, кошмар великой депрессии, как в Германии. Бандитизм, коррупция, расизм, нищета, политические катаклизмы, убийства президентов, охоты на ведьм — это все про США не слишком далекого прошлого. В США женщины получили право сами открывать счет в банке в 60-е годы, а евреи преподавать в Гарварде — в 70-е, и не девятнадцатого, а двадцатого века. И тем не менее Америка выбралась туда, где она сейчас, на мой взгляд, за счет трех вещей.

Да, курс не всегда верен, зато корабль всегда устойчив. Американцы это ценят, и ровно потому готовы делать дело, вне зависимости от имени обитателя Белого дома

«Во-первых, — смеются американцы, — мы не можем эмигрировать в США, если нам что-то не нравится». И правда, Россия попала туда, где она сейчас, во многом из-за постоянного отрицательного отбора. Любимый русскими правителями лозунг «Чемодан, вокзал, заграница» унес больше мозгов и рук, чем все катаклизмы нашей истории.

Во-вторых, это, конечно, институты. У отцов-основателей случайно получилось создать настолько надежный корабль американского государства, что спустя сотни лет и без существенной модернизации он, пройдя самого разного масштаба штормы, сохраняет удивительную плавучесть и устойчивость курса. Приходит новый президент, но как бы он ни крутил штурвал, курс не меняется больше, чем на 5 градусов. Приходит следующий — и либо докрутит до 10 градусов, либо вернет назад. Да, курс не всегда верен, зато корабль всегда устойчив. Американцы это ценят, и ровно потому готовы делать дело, вне зависимости от имени обитателя Белого дома. Для России, которая раз в 10–20 лет разворачивается на 90, если не на 180 градусов, это в диковинку; здесь каждый ждет апокалипсиса завтра (а каждый разворот и есть маленький апокалипсис). Здесь страшен не кризис, а его предопределенность — парализующая, лишающая желания что-либо делать; дальше — смотри пункт первый.

Наконец, в-третьих. В системе ценностей потомков бродяг и бандитов, суровых пуритан и голодных ирландцев, рабов с плантаций и эмигрантов, возненавидевших свой дом (и часто — спасших свою жизнь), на первом месте стоит способность, кратко и четко сформулированная Вилли Вонкой: Ability to make something out of nothing («Сделать что-то из ничего». — Прим. ред.). Не захватить чужое. Не владеть доставшимся. Создать из ничего. Отсюда столько инноваций, столько стартапов; отсюда первенство как в науке, так и в маркетинге; отсюда отсутствие страха неудачи. Поэтому в США банкротство называется «защитой от кредиторов» — чтобы владеющие ресурсом и желающие заработать, ничего не делая, не мешали снова начать создавать американское something тому, у кого нет ничего. И пусть часто нет даже людей — создавать будут эмигранты. Нормальный американец хочет создавать. Нобелевский лауреат — новые лекарства; бородатый здоровяк с красной шеей со среднего Запада — свой бар или байкер-клуб. Студенты — стартапы. Пожилая дама из Кентукки — производство домашнего варенья. Китайский эмигрант, приехавший нелегально, не зная ни слова по-английски, — брокерский бизнес, помогающий китайцам устраиваться.

Именно они служат образцом — предприниматели, исследователи, творцы, а не силовики, олигархи или чиновники. Они обеспечивают критическую массу, которая с успехом кормит и потихоньку меняет в лучшую сторону остальных

Нет, конечно, далеко не все американцы — предприниматели по духу. Миллионы живут на пособия; многие миллионы вообще ничего не хотят делать и ждут от государства, что оно им все обеспечит. Но процент тех, кто строит свою шоколадную фабрику (в науке, искусстве, бизнесе), не сравним с российским, и уровень уважения к ним в США намного больше и чем к пассивным low-classes, и чем к «старым состояниям». Именно они служат образцом — предприниматели, исследователи, творцы, а не силовики, олигархи или чиновники. Это, вкупе с эмигрантами, обеспечивает критическую массу, которая с успехом кормит и потихоньку меняет в лучшую сторону (или нет, смотря чье мнение мы примем во внимание) остальных.

Этот фундамент, унаследованное от предков чувство самостоятельности и, как сами они говорят, real representation (что-то типа чувства представленности, значимости себя и своего мнения для всей нации) делает американцев неожиданно покладистыми — их не парализует вечный ремонт всего и всюду в их городах, перебои в метро, перекрытия улиц, неспособность коммунальных служб справиться с легким снежком, медленные грязные поезда, высокие налоги и цены, кризис среднего образования, огромный военный бюджет и даже рыжий президент, который «точно агент Кремля».

Где-то в глубине этого фундамента маленьким краеугольным камушком лежит то самое незыблемое право собственности: выдернешь — все рухнет. Понимая это, по-другому смотришь на грязные облупленные дома посреди Нью-Йорка, темное тесное метро и язвы промзон Бруклина. В конце концов, мне кажется, если уж в России надо с чего-то начинать, пусть это будет безобразная пятиэтажка в центре, проходя мимо которой Собянин будет злобно говорить: «Отказались переезжать — и ничего с ними не сделаешь, это же их собственность!»

Андрей Мовчан