СОЦИОЛОГИЯ РУССКОГО ПОВЕДЕНЧЕСКОГО ТИПА.

На модерации Отложенный Происходя из рода католических фанатиков, которые, кстати, и гонения за свою латинскую веру приняли, я рос для русской подростковой среды всегда немного чужим, немного отстраненным – не таким как все.  Может быть, поэтому я лучше самих русских понимаю их ментальность, и причины того острого дискомфорта русской души в современных условиях продолжающегося, несмотря на смерть отца-основателя, антирусского в своей основе ельцинизма. Русский человек – ни в коем случае не раб. Он – представитель одного из самых свободолюбивых народов на земле.  Ему противно и отвратительно торговаться о своих правах и своем достоинстве, как бы «выкупать» себя из рабства, наподобие человека западного, с помощью таких институтов, как свободные профсоюзы, судебные тяжбы и записанные в кодексах особые, выторгованные права.

Борьба личности за свои права, которая так распространена на гнилом Западе, русским человеком воспринимается (и не без оснований) – как нытье самовлюбленного эгоиста. Русский считает заботиться о своих правах – НИЖЕ СВОЕГО ДОСТОИНСТВА. Ключевые русские фразы в этом случае – «они потом сами поймут», «они должны были без напоминаний догадаться» и  т.п. Под «они» чаще всего имеется в виду начальство и государство в целом.
Для русского права человека настолько врожденны и неотъемлемы, что он как бы не замечает их, как не замечает и воздуха.  Этика православной цивилизации такова, что СТЫДНО настаивать даже на самом необходимом – забота о себе и своих личных интересах в этой этике воспринимается как капризный инфантилизм.  Человек должен делать Дело – все остальное приложится – таков рефрен православной цивилизации, перешедший от неё и в советскую этику трудовых отношений.
Именно поэтому власть должна быть в России заботливой, ответственной, отеческой – чтобы не предать, не обмануть этих священных надежд русского человека, стыдящегося и сторонящегося самохвальства и самопродвижения.
Русская социально-экономическая модель близка к описанной Вебером модели поведения «почтительного рабочего» - нетипичной для Запада практики. «Почтительный рабочий» - предан своему предприятию, он чтит хозяина не как нанимателя, а как отца, он все отдает и всем жертвует ради порученного ему дела и никогда в скандальной форме не настаивает на награде. Он стремиться к семейной модели, сторонится рабочих организаций, как опасных, на его взгляд, смутьянов, не выносит никакой сор из производственной избы. Вебер отмечал, что такой социальный типаж может быть только там, где и работодатель идет ему навстречу, особо выделяет и вознаграждает его, строит с ним особые, человеческие, а не формально-контрактные отношения.
То, что на Западе исключение из правил («почтительный рабочий») – в России правило с небольшими исключениями. Русский народ так и не создал эффективной модели профсоюзного движения и сутяжнических практик. В ситуации, когда власть над Россией захватили агрессивные и эгоистичные паразиты  это страшно бьёт по наиболее порядочным и наиболее продуктивным труженикам, настроенным всей системой воспитания быть скромными бессребрениками.
Требовать от России, чтобы она от «почтительной» модели взаимного уважения работника и работодателя переходила бы к скандальной и сутяжнической модели профсоюзно-контрактного толка – ни больше, ни меньше, чем требовать разрушить исторический архетип русской души, разрушить великую русскую идею о Человеке.
Ельцинизм настаивает на совершенно чуждых православной цивилизации правилах успеха – самохвальстве (от возвеличивания своего «Я» на выборах до возвеличивания его же в резюме при трудоустройстве), блефующем бахвальстве, бесстыдстве, социальном шантаже и т.п.
Русская социальная поведенческая модель – совестливая самоотдача, самопожертвование. Человек настроен сделать тому, кто обошелся с ним по людски, больше, чем тот рассчитывает. И если с обратной стороны социального диалога такой же совестливый человек – то он постарается поступить симметрично: дать больше, чем обещал дать.
«Ты нанял меня нарубить кубометр дров, но привезли полтора и я нарубил все, что привезли» - «Спасибо, я обещал заплатить тебе сто рублей, а заплачу сто пятьдесят, и её на обед приглашаю» - «Ну тогда и я починю вдобавок все, что у тебя шатко» - таковы взаимоотношения между русским тружеником и его нанимателем. Я немало читал о них, например, у Шмелева, да и в жизни не раз такое видал. Рабочий и работодатель в России идут путем взаимовыручки, а не контракта, рабочий выручает работодателя во всем, в чем может (а не только по договору), но и от работодателя ждет такой же выручки во всем.
Вспомните, насколько во всех наших учреждениях размыты функциональные обязанности сотрудников! Человек в России не привык мелочиться, высчитывая свои права и свои обязанности. Он взимает на себя максимум обязанностей, и ждет, естественно, что ему даруют максимум прав.
Не раз я видал ситуацию, когда русскому человеку – неважно, мужчине или женщине – стыдно, неловко, дискомфортно при устройстве на работу спрашивать о величине будущей зарплаты. Даже такое стыдно – а уж не то, что ходить, звеня пустой кастрюлей по центральной площади, как это делают западные бесстыдники! За стыдом стоит православная трудовая этика: человеку стыдно спросить размер вознаграждения, потому что он уверен, что входит в коллектив честных людей, в коллектив, где для него по-братски сделают ВСЕ, ЧТО СМОГУТ – если, конечно, и он не подведет, не станет крысятничать…
С точки зрения этой этики жадность – грех, а люди, открыто проявляющие жадность – не очень хорошие люди. Даже зарплату у кассира русский человек берет обычно стыдливо, отводя глаза, а уж сколько сказано и написано на тему «не ради денег я этим занимаюсь…»! Только у ТАКОГО народа мерзавцы могли годами безнаказанно воровать зарплату без всяких для себя зубодробительных последствий…
Почему так? Да потому что с точки зрения православной трудовой этики все мы – иждивенцы у Бога, и только он один достоин награды, а мы, грешники – не достойны, но по слабости нашей иногда все же вознаграждаемся как бы авансом – потому что «Бог верит  в нас».  
Если русского человека обманывают, то он предпочтет пожертвовать своим законным интересом, нежели раздувать свару. Мысль о том, что обманщику самому должно стать когда-нибудь стыдно, и что мы своим покорным терпением приближаем момент его раскаяния – великая, хотя и наивная мысль. Это очень русская, очень органичная для русского народа мысль. Работая в русской среде, она, конечно, оказалась бессильной в ситуации, когда страну запрудили хищные инородцы, отнюдь не обремененные православной трудовой этикой.
Чему нас учат сегодня? Тому, что суд – это нормальная часть жизни. Одних только телесудов на каждом канале для популяризации идеи сутяжничества сколько наплодили! А для русского человека суд – это, прежде всего, великий стыд, это все равно что перед целым городом оголиться. При этом не так уж и важно – прав ты или не прав. Судится стыдно – это большое горе, независимо от того, выиграл или проиграл ты процесс. Со своим братом во Христе ты обязан найти общий язык без дядьки в мантии и дурацком колпаке, а не нашел – горе тебе!
Русскому человеку унизительно защищать свои права, и унизительно описывать свои достоинства. И то и другое, как он полагает, должны сделать люди вокруг, которых он воспринимает как родных. Поэтому настоящий русский отчаянно и решительно защищает интересы чужого, далекого от него человека, но тушуется, теряется, стесняется – если нужно защитить себя или своего близкого.
Русские, которые преодолели православную трудовую этику в себе, становятся нерусью, отчаянными русофобами. Свой народ для них ненавистен и непонятен – да и они для своего народа выскочки, самозванцы, негодяи – потому что, угождая требованиям ельцинизма, нарушают все поведенческие модели, принятые в их этнической среде. 
Но в условиях ельцинизма русская поведенческая модель не работает, она убивает своих носителей. Именно поэтому только решительный отказ от ельцинизма, как социополитического наследия ХХ веке может означать выживание России и русских, и наоборот.

Александр СТРЕЛЕ,
Политобозреватель НСН «ВЕНЕД»