СКАНДАЛЬНАЯ ИДЕЯ

1.

   Посёлок с тополиными улочками и сиреневыми палисадниками  под меловыми с тенистыми, глубокими балками буграми, поверху которых пробегает широкий шлях, проложенный ещё нашими прадедами и дедами, ходившими по нему с подводами, арбами.

   Шлях имеет свой особенный запах. Порой -   горький запах полыни, а иногда -  запах бескрайнего простора, в котором ничто не стоит на месте, всё мчится, всё мелькает, всё уносится, а куда? Неведомо человеку.

   Старина. Как сильно бьётся сердце и горячится  кровь, когда думаешь о ней. Кажется, что она была доброй,  чистой.  Воспоминания. Именно они навевают такие мысли и будоражат чувства.

   Возвращаешься в прошлое…  к своему детству. И чем горче настоящее, тем прекрасней и загадочней детство. Вольное и беззаботное, наполненное мечтами о светлом будущем, хотя и не знаешь, какое оно будет, но веришь, что оно обязательно станет таким, каким представляешь его в мечтах.

   Порой дробится человек на мелочи, рушатся мечты, не исполняются задумки и  желания, оставляя бессмысленный, иногда и ядовитый след, а пройдёшься по нему и откроется детство, вдохнешь и наберешься снова сил, и снова  мечтаешь, снова бьёшься, чтобы не оказаться на обочине жизни, не выпасть из неё.

2.

   Июль. Жара. Солнце выпекает  не только посёлок, но и степь,  раскинувшуюся под безоблачным, бескрайним небом.  

   Я собираюсь на речку Луганка, чтобы покупаться, разогнавшись, промчаться, как вихрь,  оттолкнуться  от земляного трамплина, взмыть вверх, словно ласточка, рухнуть в воду и донырнуть до дна, задержать дыхание, пока в голове не начнёт стучать, а затем  выскочить наверх, как пробка. Поиграть в водные догонялки. Поваляться на песочке. Посоревноваться с друзьями, кто быстрее плавает, глубже ныряет, подольше просидит под водой… Под вечер возвратиться домой, по дороге  прокрасться в колхозный сад, налопаться белого налива, пока сторож спит, забить пазуху яблоками, чтобы угостить отца и мать, послушать похвалу за гостинец, но часто похвала превращалась в хворостину: не воруй, но она не останавливала. Отлупят – больно и обидно, а после  пожалеют – душа теплом наполняется.

   В комнату входит батько. Задумчиво смотрит на меня. Это не нравиться мне. Я не люблю, когда он думает, потому что после его думок купание и игры откладываются.

   Так и есть. Батько достаёт гроши, они пахнут не конфетами и пряниками, а  походом  за хлебом в поселковый  магазин. А хлеб у нас просто отменный. Собственная пекарня, но хлеб хлебом, а пряники и конфеты посильнее. Свобода выбора, за который тебя могут либо отшлёпать, либо похвалить.

   Возвращаясь с магазина домой, я останавливаюсь возле ворот соседа Бублика, на которых огромными буквами было написано слово. Я ещё не знал, что это слово, и что оно обозначает. Мне недавно исполнилось семь лет, к школе не готовили, отец после работы в депо упирался с матерью по хозяйству, так что буквы были для меня тайной, снять которую, как говорили родители, смогут учителя. Меня поразили  красиво написанные буквы, которые я  принял  за рисунки.

   Дома, схватив листок бумаги и  карандаш, я выскочил на улицу, срисовал, как я думал рисунки, и пошёл к батьке за объяснениями.

   Любопытно было. В детстве это чувство буквально съедал меня. Я любил менять свой велосипед на коробку цветных карандашей, немецкий штык, с которым отец пришел после войны, и которым он резал  свиней, а я таскал его, называя «кортик», на  воздушные шарики.

- И в кого ты вдался, - сетовала мать, а обращаясь к отцу, советовала на ночь приковывать цепью «Москвич» к дворовому столбу.

   Страдал я от любопытства. Пожалуй, до сегодняшнего дня не свернул с его дорожки.

- Пап, - сказал я, протягивая ему листок. – Это я срисовал с  ворот Бублика. Красиво.  Мне больше всего понравился первый рисунок: две  пересекающиеся палочки. Что это такое?

   Батько небрежно взял листок, надел очки, принял читающую позу, я надеялся, что ему тоже  понравиться, но очки свалились от встряски головы, он крякнул и  остолбенело посмотрел  на меня.

- Что ты так смотришь, - рассердился  я, - расскажи мне, что это такое?

-Так, - медленно начал батько, обычно, он медленно не говорит, а в этот раз почему – то замедлил. - Говоришь, сынку,  на воротах Бублика. И красиво. Тебе понравилось.

- Ну, да. А тебе, что не нравится? Объясни, что это, - не отстаю я.

- Это, -  выдавливает батько и задумывается, но мне, я уже говорил, его задумчивость не нравится.

   «Сейчас пошлёт куда – то: или матери помогать на огороде или с гаража бензонасос притащить, чинить станет».

   К моему удивлению  он  меня никуда не послал, а, глядя на листок,  растерянно сказал,  - это,  нет, не то. – Он снова задумывается (ещё раз потрепал мои нервишки), а потом, обводя меня недоумённым взглядом,  говорит. – Это, - длинная пауза, - нет, не то.

- Что это, нет, не то. Так называются рисунки?

– насел я.

   Лицо отца краснеет, набухает, вот, вот лопнет, но в этот момент вошла мать. Она слышала наш разговор

- Что вы заладили, - говорит она. – Это, нет, не то. О чём это вы?

   Батько молча  протягивает ей листок, мать тоже остолбенело  смотрит на листок, потом на меня.

- Да вы что сговорились? – шумлю я. – От меня глаз не отводите, а о листике забыли что ли?

- Мать, - отец прикладывает правую руку к груди. -  Я часто брешу, но сейчас честно признаюсь,  я не знаю, как ему это, - батька заклинило, - это, нет, не то объяснить. То, что на листке написано. – Он так тыкает пальцем, что дырявит листок.

- Зачем дырку сделал, - вмешиваюсь я, – не мог пальцем поводить.

- Помолчи. Три буквы. Буквы нормальные, сами по себе красивые, хорошо смотрятся, - вздыхает он, -  а слово из них не нормальное. Буквы я могу объяснить, а слово  хоть убей, не могу.

    (Дальше можно было бы ему  не продолжать, но его, видимо, занёс ярко вспыхнувший в голове образ).

- Мужики и бабы, конечно,  знают его значение, но вот пояснить детям толком не могут.

– Это что же, - говорю я, - всех поселковых мужиков и баб к нам  звать?  Собрание что ли тут устраивать? Я лучше пойду к Бублику. У него на воротах нарисовано, значит, сам рисовал и растолкует мне.

- Иди, иди, - бросает батько. – Счастливого пути. Бублик ещё спит и ворота не видел. Ты его разбуди и покажи листок, посмотри, как он отреагирует и обязательно скажи: дядь Вань, что там у Вас на воротах так красиво нарисовано. Дуже доброе слово. Весь посёлок уже просмотрел, а Вы дрыхнете. Не хорошо это последним быть.

   Что-то подозрительно. Веселится батько. К тому же так он меня никогда никуда не провожал. Я топчусь возле порога. Что ещё скажет? Долго ждать не пришлось.

- Дурень, - говорит батько, - это слово, а не рисунок, и его на своих воротах ни один толковый  хозяин не напишет. Его пишут на чужих воротах.

- Чтоб украсить ворота? – подхватываю я.

- Да, - впопыхах отвечает батько.

   Мать всплёскивает руками и набрасывается на отца.

- Ты что рехнулся? Кто ж так объясняет?

- А как, - взвинчивается батько, осадили его.  -  Если знаешь, как – то и говори.

   Я не обращаю внимания на спор и гну своё.

- А почему оно у нас на воротах не написано. У Бублика мелом, - разошелся я, - а мы, чем хуже. – Обиделся я, но ненадолго, у меня мелькнула гениальная идея -  Давайте красной краской, которой батько подкрашивает «Москвич», украсим и наши ворота этим, как у Бублика.

   Какая тишина!

- Ты что сдурел, - кричит мать и перехватывает слова батька, так бывает, когда голова кругом идёт. – Это, нет, не то.

   Я не люблю крик матери, как и задумчивость батька,  потому что после её крика в ход частенько идёт ремень. В этот раз он почему – то не пошёл.

- Но как-то объяснить нужно, - срывается  батько. – Он же дотошный. Говорил мне, что ему очень нравится первый рисунок: две пересекающиеся палочки, - понёс отец, и кто знает, куда бы он забрался,  если бы не тормознул под суровым взглядом матери. – Он  же репьях. Не отцепиться. А ещё возьмёт другой листок, нарисует, своим дружкам покажет и скажет: мои родители бестолковые и не знают, что это такое

- Это я не скажу.

-Тебе верить всё равно, что за ветром гоняться, чтоб подловить его, - отбривает батько. -  Скажешь, да ещё добавишь: хлопцы, может ваши знают, расспросите их хорошенько. Он же такой. Я пытался: это, нет, не то, - со злостью заканчивает он.

   Мать забирает листок и рвёт его на мелкие кусочки.

- Иди на речку, - говорит она. – А мы тут с батьком подумаем и вечером объясним.

- А сейчас нельзя?

- Нам с Бубликом нужно поговорить, чтоб прояснить.

- Ладно, - добродушно отвечаю я, а потом добавляю с  упреком.  – Только не стыдно вам идти к Бублику и спрашивать. Обидно мне за вас. Бублик знает, а вы нет.

-- Ты мне ещё поговори, - бросает мать.

   Дело запахло ремнём, и я  быстро выметнулся  на улицу.

   Вечером  мне ничего не объяснили, да  мне не до  того было. Накупался и уснул прямо за столом.

   Вот такое было моё первое «писательское» слово, срисованное с ворот Бублика, который в бусугарне (пивная) доказывал мужикам и клялся, выбивая на груди барабанный звук, что он не трёхбуквенный и совсем не то, что на воротах намалевал  какой – то умалишённый (слово было другое – тоже из трёх букв).

   Иными словами: писать я начал с улицы, не будучи ещё  первоклассником. А то, что  я тогда не знал букв, в этом нет ничего удивительного. Отец и мать в первую очередь старались накормить и напоить меня, а буквам  научила моя первая учительница Евгения Кирилловна, которая, как и я, была большой любительницей обмена, часто меняла мои места: с парты -  в угол, из угла – за парту.