МАРГОЛИН, конструктор оружия

На модерации Отложенный Михаил Владимирович Марголин, заслуженный изобретатель РСФСР.
Записки конструктора
http://www.shooting-ua.com (первоисточник)

В последние годы своей жизни известный советский изобретатель, конструктор спортивного оружия М. Марголин готовил книгу о своей жизни и работе.

Сегодня мы публикуем отрывок из этой книги, написанный автором за несколько дней до своей смерти.
В 1924 году я командовал взводом ЧОНа на Кавказе. Советская власть установилась крепко, но в горах еще постреливали остатки банд. В одном из боев я был ранен в голову и ослеп...

Я растерялся тогда от страшной беды. Растерялись и в штабе ЧОН, мои родные и товарищи. Всего могли ожидать, даже смерти, но никак не слепоты. Понятно, что все ухватились за призрачную надежду на излечение в центре, в Москве.

В ЦК партии я получил направление в Алексеевскую глазную клинику. Не буду описывать всех мытарств по врачам, скажу только, что приговор их был единодушен — случай безнадежный...

Путь слепого в те годы был стандартен — инвалидный распределитель, какие-нибудь курсы, артель, инвалидный дом. Но мне, пожалуй, повезло.

В комсомольской ячейке Наркомсобеса я встретил Леню Левитаса. Он-то и помог мне вернуться к комсомольской работе, к общественной жизни. И начались доклады, работа с пионерами (я помогал им оформлять стенгазету).

Стенная газета — это такая вещь, в которой рисунок, яркая иллюстрация, карикатура занимает порой более важное место, чем текст. Как же вести такую газету без зрения? Вот тут и пригодилось и зрительное воображение и зрительная память, которые остались, как я до этого думал, ненужным для меня балластом. Моя мать была художницей, в детстве я хорошо рисовал, обладал чувством перспективы, цвета, пространства. Именно эти способности сыграли значительную роль в моем конструкторском деле, но тогда я использовал их в работе со своими пионерами-корреспондентами.

Мысленно я представлял себе всю газету — ее содержание и оформление. Подробно рассказывал все ребятам, показывал на листе бумаги, как расположить материал, как орнаментировать колонки, какими рисунками оживить тексты...

В 1926 году я переехал в Москву. Райком послал меня на курсы актива, где я встретил Николаева*, прекрасного чертежника-картографа. У него была одна рука, и управлялся он буквально одной левой. В общении с ним я еще раз убедился, что физические возможности — это далеко не все. Есть у человека еще воля и ум, и именно они дают силы преодолевать то, что в обычных условиях кажется совершенно непреодолимым.

1927 год. Сложная международная обстановка. Нужно было оживить патриотическую работу с молодежью. Всевобуч был отменен, необходимы были новые формы работы. Я предложил в Замоскворецком райкоме комсомола организовать военный кабинет.

Идея создания комсомольского военного кабинета встретила дружную поддержку. Меньше чем через месяц большая комната в Центральном доме комсомола, та самая, где прежде помещались курсы актива, стала неузнаваемой. Исчезли столы, за которыми мы еще совсем недавно занимались. Вместо них посреди комнаты появился один большой, заполненный моделями разных боевых машин и кораблей. На полках по стенам были аккуратно разложены сумки с противогазами, всякие учебные пособия, макеты гранат, разные саперные инструменты. Ниже, вдоль стен, стояли в пирамидах учебные винтовки. Угол комнаты занимал большой ящик с песком, на котором можно было проводить военные игры и тактические занятия, а рядом учебный «Максим» и миномет Стокса. В другом углу, за маленьким канцелярским столом, было мое место—место начальника кабинета.

Руководили занятиями и строевой подготовкой командиры из 2-го дома Реввоенсовета, из стрелкового полка и кремлевские курсанты школы ВЦИК, приходившие к нам по вечерам после работы. Часто заглядывал в кабинет высокий человек с седоватым ежиком волос, всегда чисто выбритый и подтянутый. Это был комбриг Александр Александрович Смирнский — первый конструктор советского спортивного малокалиберного оружия. Его малокалиберные винтовки и револьвер «малокалиберный наган» занимали почетное место в нашем кабинете.

Особенно запомнился мне один разговор со Смирнским. Александр Александрович рассказывал тогда о том, что до революции специального спортивного оружия вообще не было. В гражданскую и пулеметов-то своих не было — не до спортивного оружия было. «Сейчас уже никто не сомневается в необходимости развития стрелкового спорта в нашей стране, — говорил мне Смирнский. — Уже есть и конструкторы-оружейники — Токарев, Коровин. Правда, пока основная цель — боевое оружие, но и спортивное уже ждет своего часа». Конец разговора с комбригом был для меня неожиданным:

— Откуда сегодня знать, — сказал Смирнский, — кто пойдет по этому пути — может, вы, а может, кто-то из ваших товарищей?..

— Что вы, Александр Александрович? Куда нам - малярам, а мне уж тем более — я ведь не вижу, — отвечал я.

— Да, конечно, это вопрос серьезный, но вспомните Эйлера — хоть и ослеп, а каким был математиком! Так что не зарекайтесь. Я не могу брать на себя смелость предрекать вам такую будущность, но кто знает?.. Оружие вы любите, неплохо его знаете, характер у вас упорный, кто знает?..

Действительно, к этому времени я неплохо изучил военную технику в старался всеми возможными способами узнать о ее новинках и изучать их. Знакомился я с пулеметами, танками, самолетами на выставке ЦДСА, в Покровско-Стрешневском лагере Осоавиахима — везде, где только было можно. Эту работу не прекращал и позднее, в Осоавиахиме. Бывал я и в музее научно-исследовательского полигона, директором которого был Маркевич. Он часто рассказывал мне о системах, о людях, создавших их. По мере рассказа он обычно извлекал из своих бесконечных ящиков новые и новые штатные и экспериментальные образцы: то пистолеты, то пистолеты-пулеметы, то старинные, то современные системы... За дни, проведенные у Маркевича, я приобрел гораздо больше знаний, чем за целые годы до этого. А главное то, что можно было брать в руки, разбирать и изучать каждый образен, получать дробные и исчерпывающие пояснения.

Встречая разных людей в ВОИЗе*(всесоюзное общество изобретателей), я имел возможность анализировать их работу и судьбу их изобретений. Я приучил себя не только критиковать других, но и критически разбираться в своих работах. Иначе нельзя работать конструктору — все свое будет казаться лучше, чем у других, а такой подход неизбежно приведет к топтанию на одном месте. А брался я в то время, надо сказать, за все, что мог: пытался усовершенствовать противогаз, придумал подводную лодку с гребным винтом вокруг корпуса, предлагал снабдить дирижабль самолетными крыльями, заменить балласт воздушного шара установкой для получения водорода... Но каждый раз оказывалось, что либо кто-то занимался этим, либо предложения не имели практического смысла, либо я не разбирался в специфике той области, к которой относилось мое «изобретение».

Много сил потратил я на то, чтобы найти способ объясняться с чертежниками и рабочими. Ведь словами трудно, а иной раз и вообще невозможно рассказать об устройстве задуманного механизма, о принципе его действия, особенно если заложенная в механизм мысль нова, непривычна. Вначале я лепил детали, целые узлы, модели и макеты из пластилина, а позднее — из воска. Однако этот способ меня не удовлетворял, и скоро я перешел к моделированию из дерева, металла, пластмассы — словом, из таких материалов, которые позволяли не только изобразить мысль, но и сохранить изображение механизма и продемонстрировать его в действии. Конечно, часто приходилось довольствоваться только схематическими моделями, но все же этот способ объяснения был куда лучше, чем на словах или, как говорят, на пальцах. Случалось и так: в голове все ясно, расчет, хоть и в уме, но сделан полностью, а объяснить трудно. И вот диктуешь чертежнику как бы по складам: линия такая-то по вертикали столько-то миллиметров, под углом таким-то линия горизонтальная столько-то миллиметров, дальше— радиусом таким-то дуга на столько-то градусов и т. д. Когда у меня в Туле работал техник-чертежник Аркадий Похмельков, мы в свободное время устраивали такую игру: я диктовал какой-нибудь чертеж, а он должен был сделать где-нибудь ошибку. В конце концов изображенная фигура должна была замкнуться, но из-за этой ошибки линия уходила бог знает куда. После Аркадий должен был точно читать, что он начертил, и я обязательно находил, где он ошибался. Игра тренировала нас: его — в точности черчения под диктовку, меня — в умении точно диктовать. Способ диктанта приходилось (правда, очень редко) применять и в цехе со слесарями, если трудно было подготовить им чертеж.

...Итак, время шло. Все чаще задумывался я над бесплодностью «универсального» изобретательства, все чаще вспоминал то, о чем говорил мне комбриг Смирнский, все упорнее возвращался к оружейной тематике, иной раз насильно заглушал в себе желание помудрствовать в другой области. Беседы со стрелками-спортсменами все больше убеждали меня, что эта область техники крайне нуждается в конструкторских новинках и что именно она более других мне знакома. Однако тут же встает вопрос, который и сейчас остается неразрешенным, тормозит работу, делает часто вообще невыполняемыми интереснейшие замыслы и эксперименты. Модель — деревянную или даже металлическую — я могу сделать дома подручными средствами, а вот где и какими средствами сделать действующую модель или тем более образец? Ведь тут нужны и производственные условия, и хотя бы минимально безопасные возможности для отладочной стрельбы, и, наконец, база для хранения оружия. Как это все создать? В Москве никто таких условий предоставить мне не мог, а ехать в Тулу и в Ижевск... в то время для меня это было неосуществимой мечтой.

И снова на помощь мне пришел комсомол, все тот же Замоскворецкий райком. Однажды новый военорг посоветовал мне обратиться в фабзавуч им. Орджоникидзе в Садовниках. Директором там был товарищ Сокол, бывший красный партизан. Сокол разрешил 'в неурочное время изготовит' образец моей системы. Тогда я работал над малокалиберной винтовкой. В то время все конструкторы спортивного оружия в основном занимались переделками известных боевых систем, так как считалось, что только такие системы пригодны для тренировок стрелков и не помешают им, в случае необходимости, пользоваться боевым оружием. Винтовку, которую можно было переделывать не жалея, я легко достал в Осоавиахиме. Работали мы по вечерам до поздней ночи, а были случаи — и до утра. Эскизы делали инструкторы по моим деревянным моделям ИЛИ слепкам из пластилина. Винтовка была сделана самозарядная с переводом на автоматический огонь. Десять патронов укладывались в приставной, как для пистолетов, магазин.

Вскоре меня пригласил председатель Осоавиахима комкор Эйдеман. Ознакомившись с действующей мо-елью винтовки, которая была сработана вручную, Эйдеман направил меня к нашему знаменитому оружейнику В. Дегтяреву.

Хотя между мной — автором какой-то малокалиберной игрушки — и великим мастером была огромная разница, Дегтярев отнесся ко мне дружелюбно, как равный к равному. Моей винтовкой подробно он, конечно, заниматься не мог — был очень загружен, — но винтовка ему понравилась. Он похвалил ее за простоту, своеобразие и смелость решения отдельных узлов и проводил меня с самыми лучшими пожеланиями, обещая свое содействие и консультации. Товарищи по ГАУ* договорились с научно-исследовательским полигоном. И скоро я приехал на этот полигон, в КБ которого мне суждено было работать много месяцев.

Я никогда еще не видел таких условий для работы. Нам дали чертежную доску во всю стену, на которойможно было выполнить не только чертеж винтовки, а и целой пушки в натуральную величину. Чертежник «ездил» по этой доске на небольшой лесенке с колесиками, держа в правой руке карандаш, а в левой — головку чертежного прибора с рейсшиной, занимавшего полстены. Кроме того, каждому из нас было предоставлено по большому письменному столу, да еще обычная чертежная доска. Работай, не ленись! Места хватает.

Я уже не помню теперь имея двух десятков работников КБ, но осталось в памяти неизменно дружелюбное отношение их к диковинному слепому конструктору в морской форме, жадно проглатывающего в разговорах все то, что касается стрелкового оружия.

В изготовлении винтовки очень большую роль сыграл начальник механических мастерских Сергей Прокофьевич Юрчук. Он проверял все чертежи, технологические карты, следил за соблюдением сроков работ. В результате винтовка получилась очень удачной. (Но наладить ее серийное изготовление, к сожалению, не удалось.)

Работа на полигоне дала мне очень много. Во-первых, я получил большой запас знаний, во-вторых, у меня появился целый круг знакомых в мире изобретателей стрелкового оружия, широко образованных инженеров, прекрасных товарищей и, наконец, в-третьих, я вернулся в Москву уже не прежним недорослем, а значительно более грамотным и уверенным в себе, в своих силах конструктором и вскоре получил при центральных экспериментальных мастерских отдельный оружейно-конструкторский цех и двух оружейных мастеров. За три года работы здесь я создал четыре малокалиберные системы. Первый свой пистолет строил на базе боевой системы Токарева. Магазин на 10 патронов был устроен по типу вольтеровского. Затвор и кожух были значительно облегчены, ствол удлинен и неподвижно укреплен в рамке пистолета, а возвратная пружина надета на ствол, как направляющий стержень. Пистолет показал хорошие результаты. Для тренировки юных стрелков я сконструировал однозарядный тренировочный пистолет калибра 4;5 мм под пистон (капсюль) Жевелло. Пистолет стрелял дробинкой на расстояние 15 м, попадания не выходили из головной мишени.

Интересной оказалась работа; над переделкой пулемета Дегтярева под малокалиберный патрон. Целью моей было сделать пулемет, на котором можно обучать людей в обычных спортивных тирах без расхода боевых патронов. Четвертая моя конструкция — тировой карабин. На идею его создания меня толкнула необходимость экономии тирового оружия. Каналы стволов малокалиберных винтовок быстро изнашивались, винтовки приходилось менять. Взамен изношенного ствола я поставил трубу такой же длины и наружного диаметра, а в нее запрессовал обрезок неисправного ствола длиной всего 250 мм. По кучности боя эти карабины не уступали обычным винтовкам. В 1938 году я был командирован в Тулу, где меня назначили инженером-конструктором КБ. Работая здесь, я создал самозарядный пистолет, испытания которого проводились весной 1941 года. Пистолет показал себя хорошо. Было решено просить Наркомат разрешить серийное производство этого оружия, но началась война.

Во время войны я был начальником объекта ПВО, занимался хозяйственной работой, но, конечно, тянуло к военной технике — некоторое время работал в Омске.

В 1943 году перешел в ОКБ(опытное конструкторское бюро) при Артарсенале ГАУ. Это бюро занималось разработкой и практической проверкой вышедших из строя оружейных механизмов. Здесь я приступил к реализации конструкций, задуманных еще в Туле.

В 1946 году была изготовлена целая серия малокалиберных пистолетов моей системы, переделанных, как и десять лет назад, из боевых пистолетов Токарева образца 1933 года. Но они сильно отличались от своих предшественников. В 1937 году я крепил ствол осью затворной задержки и никак не мог добиться достаточно прочного крепления, такого, чтобы ствол был закреплен намертво, а это необходимо, чтобы получить достаточно высокую кучность боя. Теперь я решил вопрос совершенно иначе — приварил ствол к раме пистолета двумя симметричными электросварочными швами, дерзко нарушив тем самым правило, запрещающее какую-либо сварку на стволе в зоне патронника. Но это правило касалось боевого оружия, а в данном случае я рассчитывал, что стенки ствола достаточно мощны и выдержат давление, возникающее при сгорании порохового заряда малокалиберного патрона. И я не ошибся.

Затвор нового пистолета при сборке вводился сзади и соединялся с возвратным механизмом при помощи замыкателя. Это был как бы прообраз пистолета 1948 года, в котором мне удалось совместить открытый затвор с неподвижным основанием прицела.

Испытания пистолета проводились на «Динамо» и дали хорошие результаты. Ухватились за эту конструкцию и в Осоавиахиме — помню мне даже присудили премию и обратились в министерство с просьбой разрешить массовый выпуск пистолетов.

Однако в министерстве, где, кстати, ко мне относились очень хорошо еще со времени моей работы в Туле, удовлетворить просьбу Осоавиахима не согласились и на производство мою конструкцию ставить отказались, причем, должен сказать честно, были совершенно правы. Раньше моей была уже конструкция, скопированная Севрюгиным с боевого пистолета Токарева (Р-3), но она вообще не работала как самозарядный пистолет.

Вторая конструкция Севрюгина (Р-4) была устроена как малокалиберный «Вальтер», но работала слабо и отличалась очень плохой кучностью боя, из-за чего ее неохотно брали в стрелково-спортивных организациях. В министерстве мне сказали: «Завод сделал этих пистолетов очень много и их некуда девать. Так зачем же мы будем делать еще? Возможно, что твой гораздо лучше Севрюгина, но все же это тоже переделка. Мы уж лучше подождем, может быть, появится что-нибудь более подходящее...» Таким заключением я был очень огорчен, но носа не повесил и, поразмыслив, пришел к выводу, что для спортивной стрельбы действительно нужны именно спортивные пистолеты, а не копия боевых.

Каждому, хотя бы немного знакомому со стрелковым спортом, ясно, что такой резкий и тяжелый удар курка, шероховатый и тяжелый спуск, ненадежное и ограниченное регулирование пружины шептала и, наконец, такая рукоятка, какие вполне соответствуют назначению боевого пистолета, совершенно непригодны для спортивного. И кто бы их ни конструировал (Марголин или Севрюгин), какие бы хитроумные усовершенствования не вводили — форма оружия, ударно-спусковой механизм и прицельные приспособления остаются прежними и поэтому непригодными для спортивного пистолета. Я твердо пришел к выводу, что пора кончать с переделочными конструкциями. С такими мыслями поехал к тренеру динамовских стрелков Ф. Жамкову, под руководством которого проводились испытания моего пистолета 1946 года.

— Давай, Миша, действуй, а я, если надо, помогу, — поддержал меня Жамков. И он действительно помог мне и морально и технически.

До самой осени 1947 года я был поглощен одним — разбором всех мне известных конструкций пистолетов. Сотни механизмов проходили в памяти. Одну за другой продумывал я разные системы, варианты механизмов, строго взвешивал все «за» и «против» каждого узла, каждого технического решения с точки зрения того, что требуется не пистолету вообще, а именно самозарядному спортивному. Тщательно отбирал я остроумные и, если можно так выразиться, перспективные комбинации и беспощадно отбрасывал то, что находил неподходящим. Естественно, никакими чертежами, никакой литературой пользоваться я не мог и за все отвечала моя память, но в те годы я мог вполне на нее полагаться.

Трудно удерживать в памяти сотни разнообразнейших систем боевых и спортивных пистолетов. Но еще труднее было анализировать, сравнивать, браковать или выбирать все лучшее, что можно использовать при разработке такого варианта, который не был бы «содран» с существующих и в то же время отвечал бы самым строгим спортивным требованиям, только за счет зрительного воображения. И я, как одержимый, думал только об этом, напрягая память, представлял себе сотни конструкций, прошедших через мои руки за многие годы Особенно долго мучился я при поиске прицельного приспособления для моего будущего пистолета.

Время уходило безвозвратно, а решение дьявольской задачи с прицелом все не приходило. Тогда решил начать делать сам пистолет. Может быть, думал я, в процессе работы и эта задача как-нибудь облегчится.

Первым делом на стальной пластине выцарапываю контур задуманного пистолета, сверлю в ней отверстия для осей ударно-спускового механизма. Завинчиваю в эти отверстия стальные оси, и надеваю на них детали. Способ такого «изображения» не нов, еще в Туле я не раз пользовался им. Ставлю пружины, проверяю механизм — работает неплохо. Достаю детали, какие надо, — меняю, отлаживаю весь механизм до тех пор, пока могу спокойно сказать себе: все в порядке, искомое найдено.

Теперь наступает самое трудное: иду в механический цех и добрый час обсуждаю с разметчиком, как сделать разметку без чертежей. Выкройки из целлулоида его, конечно, не устраивают — слишком приблизительно. Наконец, сговариваемся пока на том, что мне приготовляют два стальных бруска таких размеров, что можно на них выфрезеровать и рамку, и затвор — главные части. Имея их, можно будет на них монтировать все остальное «хозяйство» пистолета.

Начальник цеха предоставил в мое распоряжение опытного фрезеровщика, нам дали универсальный станок «Деккель», мы приступили к делу. Мне, как говорят, крупно повезло с фрезеровщиком. Сожалею, что не запомнил его имени, но самого этого мастера не забуду никогда. За все время работы с ним ни разу не было хотя бы самой малой недоговоренности или непонимания, а работа была такая, какой он, по его словам, никогда ещё не встречал за всю свою долгую рабочую жизнь. Ни чертежей, ни технологии, ни последовательности операций не существовало — все это заменялось воображением и памятью автора конструкции. И я неотрывно стоял возле станка, диктуя, насколько отступить от базиса, какой глубины и какой ширины делать паз, где какие соблюсти допуски и тому подобное.

Мало того, надо было сначала продумать, а потом сохранять в памяти последовательность неимоверного количества операций, чтобы, не дай бог, не спутать их. Тогда пропал бы весь труд, и база была бы потеряна, и, что еще хуже, потерялась бы всякая возможность вообще продолжать обработку. Но память мне не изменяла — ни одной ошибки я не допустил, диктовал коротко и уверенно, а мастер абсолютно точно выполнял каждое указание и с восхищением следил за тем, как из невидимой мысли рождается сложная деталь.

В эти напряженные дни я почти не ел, беспрерывно дымил своей старой трубкой и только внешне сохранял спокойствие, а в душе...

Зато, когда рамка и затвор были готовы, они пошли по рукам рабочих, инженеров, техников и чуть ли не всего коллектива цеха.

— Вот тебе и слепой конструктор! — говорили они, качая головами, и трудно сказать, чему больше удивлялись: моей ли голове или искусству фрезеровщика, умудрившегося вслепую, под диктовку, обработать детали, которых он никогда не видел и, по существу, не мог даже себе представить.

Еще несколько дней потребовалось мне на то, чтобы уже своим и руками обработать форму рукоятки, просверлить отверстия для осей, сделать пластмассовые щечки и опять также на память диктовать — но только теперь токарю — длину и диаметральные размеры малокалиберного ствола. Кстати, ствол я взял от немецкой малокалиберной винтовки «Вальтер», потому что его калибр — 5,4 мм — и 6 нарезов в канале полностью соответствовали тому, что я задумал, а стволы отечественных винтовок делались по-прежнему с 4 нарезами и более свободным диаметром канала, отчего кучность их боя была ниже требуемой.

Механизм и ствол, подача патронов и сам выстрел — все получалось, как я задумал, а вот прицельные приспособления еще никак не рождались.

И вот однажды, когда я ехал в трамвае на работу, слушал какую-то перебранку пассажиров и думал о чем угодно, но только не об оружейных конструкциях, в голове вдруг возникла с поразительной ясностью совершенно готовая и собранная система. Я от неожиданности чуть не подпрыгнул. Все — и основание прицела, и сам прицел с механизмом горизонтальных поправок! Да и не только все устройство, а даже все размеры, все мельчайшие подробности. И до чего же просто! Когда же голова, помимо самого меня, все это придумала и разработала?! А главное: ведь такой системы прицела нигде не было, ни в одной из многих сотен конструкций!..

• • •
В 1955 году я получил небольшое конструкторское бюро при научно-исследовательской стрелковой станции ДОСААФ.
Какие задачи я тогда ставил перед собой? Первая — это дать стрелкам такой однозарядный пистолет, с которым спортсмены начинали бы обучение стрельбе на 50 м в спуск у которого был бы без шнеллера, но совсем легкий, а система проста в обращении я безотказна.
Такую систему я и сделал. Мы изготовили небольшую серию, которая. пошла в ход по спортивно-стрелковым клубам Москвы. Из пистолета «Заря» учились стрелять многие стрелки-разрядники в основном в Бауманском районном клубе, с которым я тогда был тесно связан.
Вторая моя задача была — сконструировать пневматический пистолет. И его я сделал. Вот уже более 13 лет безупречно работает пистолет МГ-60 в московских тирах, а его близнец покоится в витрине оружейного фонда Исторического музея, рядом с «Зарей» и другими моими системами.

• • •
• • •
...Быстро бежит время, незаметно пролетают годы новых поисков, успехов, неудач, снова успехов... Неумолимая стрелка часов моей жизни упрямо отсчитывает час за часом, сокращая мои возможности. А сколько еще интересных мыслей, сколько еще нужно сделать экспериментов, испытаний. Нельзя терять ни минуты