ДЕГРАДАЦИЯ КОММУНИСТИЧЕСКОГО РЕЖИМА В РОССИИ

На модерации Отложенный ДЕГРАДАЦИЯ КОММУНИСТИЧЕСКОГО РЕЖИМА В РОССИИ

(вторая половина 60-х -- первая половина 80-х годов)

 Историческая полоса, охватывающая период от отстранения Хрущева до начала горбачевской "перестройки", вошедшая в массовую память под образным названием "застой", в настоящее время только начинает изучаться историками-профессионалами. Основные оценки этого периода до настоящего времени были сформулированы не столько в специальных исторических исследованиях, сколько в официальных документах, в работах публицистов, а также в публикациях экономистов, философов, социологов и т. п.

Первой и одной из немногих в отечественной обществоведческой литературе попыток обобщающего исторического анализа рассматриваемого периода явилась коллективная монография "На пороге кризиса: Нарастание застойных явлений в партии и обществе".

Ориентация на комплексность, попытка рассмотреть экономические, социальные, политические, культурные процессы, происходившие в стране, составляют основное достоинство данного труда. В то же время сейчас отчетливо видно, что работа явилась лишь первой критической реакцией на ситуацию в стране, отразив стереотипы и границы начального этапа эпохи "гласности". В 1990 г. авторы, разумеется, не могли представить всю глубину кризиса коммунистического режима, которая была окончательно вскрыта лишь его последующим стремительным его падением. Все концептуальные построения авторов не выходят за рамки "либерально-коммунистической" парадигмы, исходящей из представления о необходимости и возможности "либерализации" коммунистической системы, "очищения" социализма. Вполне естественно, что эти ориентиры определяют и ретроспективную оценку общественно-исторических процессов.

Данные концептуальные ориентиры в полной мере присущи и для другого крупнейшего отечественного труда о рассматриваемой эпохе -- книге Р. А. Медведева "Личность и эпоха. Политический портрет Л. И. Брежнева". Раскрывая тенденции эпохи через призму личности "выдающегося марксиста-ленинца", автор, стремится к широте исторического анализа, характеризует культурную жизнь брежневского периода, диссидентское движение и т. д. Однако по комплексности подхода этот труд, естественно, уступает упоминавшейся выше коллективной монографии.

Из числа зарубежных работ особо следует выделить труды известного американского социолога, эмигранта из СССР, В. Шляпентоха, посвященные различным аспектам социального развития советского общества в постсталинскую эпоху. Наиболее обобщающий характер носит его монография "Публичная и частная жизнь советского народа". К числу важнейших выводов этого труда относится авторское заключение о том, что ведущим социальным процессом в постсталинский период являлась тенденция "приватизации" -- изменение соотношения между общественным и частным в духовной, социальной и экономической области. В другой монографии названного автора рассматривается развитие такой важной общественной группы советского общества, как интеллигенция. При этом характеризуется не только динамика ее социального статуса, но и общественно-политическая роль данного слоя, в связи с этим рассматривается "диссидентское" движение.

Конкретный анализ процессов нарастания "застоя" в хозяйственном механизме дается в исследовании американского автора П.Рутланда, посвященном роли местных органов КПСС в управлении экономикой.

Значительное внимание в зарубежной историографии уделяется политической эволюции коммунистического режима в эпоху Брежнева, особенно процессам в недрах властвующей элиты. Библиография этих работ дана в журнале "Кентавр". Из данного круга работ особо выделим изданные на русском языке труды наших бывших соотечественников, известных советологов А. Авторханова и И. Земцева . Отмечая их несомненные достоинства (широта кругозора, тонкий анализ доступной им информации), следует вместе с тем иметь в виду, что они основаны главным образом на интерпретации опубликованных данных и несут немалый оттенок публицистичности.

СОЦИАЛЬНО-ЭКОНОМИЧЕСКОЕ РАЗВИТИЕ

Содержательная характеристика периода, его основные тенденции и внутренние рубежи

Распространенное при характеристике рассматриваемого периода понятие "застой" является весьма неточным и неполным. С одной стороны, тенденции застоя, отражавшие фундаментальные, системообразующие черты этого противоестественного общественного строя, в той или иной мере были присущи всей коммунистической эпохе. С другой стороны, понятие "застой", введенное в оборот в выступлениях М. С. Горбачева и официальных документах периода "гласности", не отражало всей глубины деградации системы, всей остроты противоречий.

Одна из попыток фундаментальной характеристики ведущих общественных тенденций всей постсталинской эпохи была предпринята в упоминавшейся работе "На пороге кризиса". По мнению авторов, развитие советского общества со времени смерти Сталина и до "перестройки" определялось . В представлении авторов, "равнодействующая общественного развития в период с середины 50-х до середины 80-х годов приближалась то к одному из влиявших на нее векторов, то к другому. ... Более сильное влияние на развитие советского общества первоначально оказывала тенденция к обновлению общественных структур, а затем (особенно отчетливо с конца 60-х годов) тенденция к консервации".

Вряд ли можно согласиться с такого рода "либерально-коммунистической" трактовкой основных общественных тенденций рассматриваемого периода. Как нам представляется, основной тенденцией коммунистического режима после Сталина являлась его неуклонная деградация, перерастающая в необратимый кризис, что и предопределило столь стремительное саморазрушение этой системы. Такая тенденция общественного развития была вполне закономерной, поскольку коммунистический режим по самой своей сути держался на насилии и терроре, что позволяло, с одной стороны, подавлять "некоммунистические" элементы, то и дело прорывавшиеся сквозь коммунистическую скорлупу (например, различные формы альтернативной экономики), с другой стороны, посредством "кровавой смазки" обеспечивать (при Сталине) относительную экономическую динамичность системы.

Отказ от массового насилия и террора лишил систему динамизма, обрек на застой, и в то же время позволил возродиться различным альтернативным социальным явлениям, в предшествующий период подавлявшимся тоталитарным прессом (теневая экономика, национальное самосознание и др.). Естественно, что в рамках существующей системы это возрождение принимало извращенный, деформированный характер (криминализованный характер частнохозяйственной активности, рост национального сепаратизма и экстремизма и т. п.).

Таким образом, вся постсталинская эпоха, и в особенности рассматриваемый период, по нашему мнению, определялась двумя основными тенденциями: 1) ведущая тенденция -- деградация коммунистической системы; 2) подчиненная -- формирование элементов нового, альтернативных социальных явлений.

Весьма сложным является вопрос о динамике этих процессов, их внутренних вехах и рубежах. Так, достаточно распространено представление о решающей роли в консервативном повороте такого рубежа, как середина 60-х годов. В такой интерпретации отстранение Хрущева, однозначно трактуемое как реакционный переворот, и означает начало "застойного" периода.

Более оптимальной можно считать точку зрения, что решающий сдвиг к консерватизму произошел несколько позднее, так как в первые послехрущевские годы сохранялся определенный реформаторский импульс. Такая локализация консервативного поворота характерна, в частности, и для книги "На пороге кризиса".

В интерпретации Н. Верта, перспективы нарастания консервативных тенденций в советском обществе в рассматриваемый период определялись прежде всего борьбой двух экономических стратегий, персонифицируемых Брежневым и Косыгиным, которая продолжалась до середины 70-х годов. По оценке этого автора, "пропагандировавшиеся Брежневым и Сусловым наиболее консервативные тенденции одержали верх начиная с 1972--1973 гг. и окончательно утвердились во второй половине этого десятилетия, после ХХY съезда КПСС". В представлении Н. Верта, в начале 70-х годов произошел переход от "просвещенного консерватизма" к "судорожному". Не отрицая значения выделенных Н.Вертом рубежей, следует подчеркнуть, что этот автор, по нашему мнению, недооценивает значения такого рубежа, как конец 60-х годов, когда после вторжения в Чехословакию начинается стремительное нарастание консервативных тенденций как в общественно-политической, так и в социально -- экономической областях.

В то же время вряд ли можно согласиться с оценкой ситуации рубежа 60--70-х годов как "кризиса", сформулированной в работе М. Геллера и А. Некрича. Во всяком случае, судя по официальным данным, результаты экономического роста в годы восьмой пятилетки были весьма благоприятными, имевшиеся же политические сложности (нарастание диссидентского движения) вряд ли правомерно преувеличивать и тем более оценивать как политический кризис.

Бесспорно, следующим важнейшим внутренним рубежом "застойного периода" является середина 70-х годов, которая ознаменовалась резким ускорением процесса деградации существующей системы. Внешним выражением этого процесса стало нарастающее падение темпов производства, стремительное обострение различных социальных язв (хищений, коррупции и т. д.). Внешне такой резкий перелом в сторону деградации был связан с состоянием высшего руководства партии и государства.

Известно, что в условиях тоталитарной, сверхцентрализованной системы дееспособность лидеров или лидера имеет существенное, подчас решающее значение. Между тем именно с середины 70-х годов резко ухудшается физическое и психическое состояние Л. И. Брежнева и одновременно беспардонные формы приобретает апология его личности. Это, в свою очередь, служило прикрытием для всевластия и хищничества различных группировок властвующей элиту . Разумеется, такое состояние высшего руководства в огромной степени способствовало ускорению и углублению объективных процессов деградации системы.

В некоторых публикациях последнего времени делается попытка усмотреть в середине 70-х годов проявления более глубинного поворота. Так, в публикации одного из функционеров "Социалистической партии трудящихся" формулируется следующая концепция: "Главной исторической задачей в период с 1917 г. до середины 70-х годов было накопить в кратчайшее время адекватный размерам и населению СССР промышленный потенциал и соответствующий им по количеству и качеству рабочий класс. Пока указанная тенденция не была реализована, сверхмонопольные производственные отношения играли в жизни общества прогрессивную созидательную роль и поддерживались всем населением СССР. С решением задачи сверхнакопления (середина 70-х годов) существовавшие отношения перешли в фазу разложения и гниения, стали играть в жизни общества негативную, сдерживающую роль".

Думается, что сдерживающая роль сверхмонопольных отношений вполне проявлялась и на предшествующих этапах коммунистической истории, а их относительный динамизм, как уже отмечалось, достигался ценой тотального насилия и хищнического расточения человеческих и природных ресурсов. Так что новизна ситуации в середине 70-х годов состояла видимо, не в том, что данная система исчерпала себя, а в том, что это стало проявляться с особенной остротой.

Важным является вопрос об исторических альтернативах рассматриваемых процессов, о глубине консервативного поворота и, соответственно, о значительности предшествующих реформаторских тенденций. В официальных документах и выступлениях периода перестройки, в публикациях экономистов, близких к горячевским ориентирам (среди публикуемых в нашем учебном пособии материалов эта позиция представлена двумя текстами академика Г. Арбатова) нередко высказывалась мысль о драматических последствиях отказа в конце 60-х -- начале 70-х годов от реформаторских попыток. Соответственно, предполагалось, что продолжение реформ позволило бы избежать кризиса системы. Такая позиция является весьма спорной. Дело в том, что система, оставаясь сама собой, склонна была допустить лишь ограниченные преобразования, которые не могли решить назревших проблем. Подлинное углубление реформ означало выход за рамки коммунистической модели -- признание частной собственности, многоукладности, рынка, что неминуемо потребовало бы политического плюрализма, устранения монополии КПСС. На это же наша правящая партия в целом, как политическая сила, оказалась неспособной даже при Горбачеве. В предшествующий период об этом, разумеется, и не помышляли.

С этой точки зрения все реформаторские попытки периода "оттепели" и "застоя" были заведомо ограниченными и неглубокими, не затрагивали фундаментальных параметров системы и, соответственно, не могли дать заметного эффекта. В связи с этим можно сослаться на мнение известного экономиста, одного из разработчиков "косыгинской реформы" середины 60-х годов -- И. Бирмана (в 70-х годах эмигрировал в США; в настоящее время -- видный экономист-аналитик). По его ретроспективной оценке, неудача реформы была связана не только с противодействием консервативных сил, но в большой степени - с ее заведомой ограниченностью. Пытаясь обеспечить самостоятельность промышленных предприятий, авторы реформы не ставили вопрос о многоукладности и рынке, которые, собственно, только и могут гарантировать эту "самостоятельность".

В таком контексте и последующий консервативный поворот не был уж столь радикальным, как это представляется на первый взгляд. Помимо этого можно сослаться и на опыт других социалистических стран. В ряде из них (например в Венгрии при Я. Кадаре) консервативные тенденции не были столь всеобъемлющи, осуществлялись масштабные экономические новации, что, однако, не спасло существовавшую систему от кризиса и краха. Другое дело, что при более сильных реформаторских попытках степень социального разложения и развала не достигла такого уровня, как в нашей стране. Позитивный смысл реформаторских начинаний, возможно состоял не в том, что последние могли бы "реформировать" коммунистическую систему, а в том, что переход к посткоммунистической модели мог бы совершиться в более благоприятных условиях и, соответственно, с меньшими издержками.

Оценка экономической ситуации к концу "застойного периода"

В официальных документах и выступлениях периода "перестройки" фигурировало определение экономической ситуации накануне апреля 1985 г. как "предкризисного состояния". Эту квалификацию нельзя считать точной, поскольку она не отражает всей остроты положения. В то же время в настоящий момент, под влиянием социальных и экономических трудностей, эпоха "застоя" порой начинает представляться как благополучный период, выгодно отличающийся от современного. По данным современных социологических исследований, преобладающая часть россиян считает, что из всех эпох коммунистической истории лучше всего жилось при Брежневе.

В связи с этим появляются попытки пересмотреть негативные оценки периода до 1985. Характерна в этом отношении публикация В. Щербины, который выступает против преобладающей интерпретации экономических трудностей, нараставших со второй половины 70-х годов, как симптома системного кризиса. По его оценке, само по себе снижение темпов экономического роста вряд ли может расцениваться как проявление кризиса системы, поскольку в ХХ в. страны Запада неоднократно переживали подобные и даже более глубокие спады и кризисы (например времена "великой депрессии").

По нашему мнению, системный, а не ситуативный характер экономического кризиса доказывается целым рядом его параметров. Во-первых, весьма показательно, что неуклонно снижаются темпы роста и проваливаются все последние пятилетние планы даже в области промышленности, которая всегда являлась "священной коровой" коммунистического режима. Именно промышленность, представляя фасад тоталитарной экономики, демонстрировала -- за счет ограбления других экономических секторов и социальной сферы -- относительную динамичность развития.

Между тем, среднегодовой прирост промышленного производства составил в 1961--1970 гг. 8,7 %, в 1971--1975 -- 7,4; в 1976--1980 --4,4 и в 1981--1985 гг. --3,7%. Если в девятой пятилетке общий объем промышленного производства увеличился на 43 %, то в десятой на 24, а в одиннадцатой -- на 20 %.

------------------------------------------------------- Средне-годовые

темпы 1952-1960 1961-1965 1966-1970 1971-1975 1976-1980 1981-1985
роста, 8,7 8,7 7,4 4,4 3,7
в %

Националь-
ного 10,2 6,5 7,7 5,7 4,2 3,5
дохода

Производи-
тельности 8,0 6,0 6,8 4,6 3,4 3,0
труда

-------------------------------------------------------------

Особенно показательно прогрессирующее отставание научно- технического прогресса, определявшееся органической неспособностью командной экономики перейти от экстенсивного к интенсивному типу развития. Достаточно сказать, что к началу 80-х годов даже в промышленности лишь 10--15 % предприятий были автоматизированы или хотя бы комплексно механизированы, в то же время 35--40 % рабочих в промышленности, 55--60 -- в строительстве, 70--75 % в сельском хозяйстве были заняты немеханизированным трудом. К 1985 г. в США действовало почти 1,5 млн ЭВМ и более 17 млн персональных компьютеров, в СССР же -- лишь несколько десятков тысяч.


Во-вторых, оказались безуспешными попытки поднять отстающие отрасли экономики, прежде всего сельское хозяйство, даже ценой значительного роста капиталовложений, который не давал эффекта в рамках существовавшей системы. Достаточно сказать, что в 1965--1985 гг. в сельское хозяйство было вложено 670,4 млрд руб. Между тем, прирост валовой продукции сельского хозяйства составил в восьмой пятилетке -- 21 %, в девятой -- 13; в десятой -- 9, в одиннадцатой -- менее 6 %.

В-третьих, наличие некоторого экономического роста, относительная насыщенность потребительского роста сохранялись за счет беспощадного расхищения невосполнимых природных и человеческих ресурсов. Известно, что темпы экономического роста во второй половине 70-х -- начале 80-х годов в значительной мере поддерживались за счет ограбления социальной сферы, образования и просвещения, путем безудержной алкоголизации населения (более 30 % доходной части бюджета), экспорта углеводородов, позволявшего в свою очередь импортировать продовольствие и промышленные товары, наконец, -- разрушения экологической среды.

Наиболее ярким выражением цены этого относительного социального благополучия "застойных" лет являлось то, что с 1971 г. средняя продолжительность жизни в стране перестала увеличиваться и в 1985 г. была ниже, чем в 1958 г. К началу 80-х годов общество "развитого социализма" оказалось на 35-м месте в мире по продолжительности жизни, к этому времени почти 50 стран мира имели более низкую детскую смертность.

Лишь в настоящее время в полной мере стали ясны масштабы экологической катастрофы, ставшей расплатой за десятилетия хищнического хозяйствования. Директор Центра независимых экологических программ М.Черкасова пишет в связи с этим: .

В результате, как отмечает названный автор, "именно исходно наиболее благоприятные для жизни регионы России ... характеризуются наиболее тяжелой демографической ситуацией. Именно в средней и южной России ежегодно на каждую тысячу человек умирает на несколько человек больше, чем родится, прирост населения имеет здесь отрицательную величину от 0 до -4,5 (по статистическим показателям 1990 г.). ...Налицо самое что ни на есть натуральное вымирание российского населения, определенных его популяций".

Специфика социальных процессов "застойного периода"

Если характер экономических процессов рассматриваемого периода отличается относительной очевидностью, то глубинные социальные процессы этих лет в настоящее время только начинают уясняться. В качестве гипотезы можно выдвинуть предположение о двух основных социальных тенденциях, отражавших ранее постулированные две основные линии развития общества в постсталинский период: тенденцию деградации, разложения системы и тенденцию рождения новых (или возрождения прежних?) некоммунистических, альтернативных элементов. При этом, как уже отмечалось, ведущий характер имела первая тенденция, поскольку появление альтернативных социально-экономических явлений деформировалось существовавшей системой, зачастую приобретало уродливый характер.

Так, фактический подрыв централизованного, командного характера экономики проявляется в небывалом нарастании ведомственного корпоративизма: ведомственные монополии становятся орудием "приватизации", перекачивания государственных средств в частные карманы.
Важнейший социальный процесс, видимо, состоял в фактическом возрождении или, во всяком случае, в ускоренном развитии (под оболочкой "социалистических отношений", "общественной собственности") многоукладной структуры отечественной экономики, мелкотоварного и частнокапиталистического уклада. Это проявлялось в развитии находящихся в сложном взаимодействии различных форм "второй", "альтернативной", "теневой", "криминальной" экономики. Соотношение этих социально-экономических реалий требует глубокого анализа. Видимо, неправомерно отождествлять все формы "альтернативной экономики" (например, товарное производство сельскохозяйственной продукции под видом личного подсобного хозяйства; получившие широчайшее распространение частные бытовые услуги, система снабженцев -- "толкачей" и т. п.) с прямо криминальными явлениями (расхищение государственных ресурсов, приписки, создание подпольных предприятий и т. д.). В то же время очевидно, что в условиях существовавшей системы все формы альтернативной экономики приобретали криминальный оттенок, были связаны с теми или иными нарушениями закона (например, "личное подсобное хозяйство" в условиях государственной монополии на ресурсы неминуемо подразумевало перекачку государственных ресурсов в индивидуальный сектор, отсюда колоссальное умножение числа "несунов" и т. п.).

Оценивая отношение "социалистического государства" к этим процессам, крупнейший американский исследователь советской экономики Д. Миллар в своей новой книге "Советский экономический эксперимент" (1990 г.) высказывает мнение, что брежневский режим проявлял относительную терпимость к частному нелегальному и полулегальному производству -- имел место своего рода компромисс со "второй экономикой".

Думается, что это не совсем верно. Действительно, деградация режима сказывалась в его попустительстве по отношению к различным формам коррупции и экономической преступности. В то же время хорошо известно, что в эти "либеральные времена" в местах заключения находилось более двух млн. человек и среди них -- немалое число инициативных хозяйственников и других лиц, осужденных за экономические преступления. Таким образом, существование "альтернативной экономики" неминуемо предполагало глубокую деформацию общественной морали в соответствии с такими постулатами этики "реального социализма", как "хочешь жить -- умей вертеться", "работа дураков любит", "где бы работать -- лишь бы не работать", "государство делает вид, что нам платит, а мы делаем вид, что работаем" и т. д.

Особенно драматичные последствия имело формирование в эти годы разветвленных криминально-коррупционных и "мафиозных" структур, тесно связанных, в свою очередь, с различными звеньями партийного и государственного аппарата (показательна здесь фигура министра внутренних дел Н. А. Щелокова -- высокопоставленного взяточника и покровителя коррупционеров).

О масштабах этих процессов свидетельствуют хотя бы те факты, что к 1985 г. в сравнении с 1971 г. только выявленные хищения в крупных и особо крупных размерах увеличились в 5 раз, а на 4 % расхитителей приходилось 62 % всей суммы похищенного. Как сообщал на втором съезде народных депутатов СССР тогдашний Председатель КГБ СССР В. В. Бакатин, за 1980--1987 гг. число руководителей, участвовавших в экономических преступлениях, увеличилось почти в 3 раза. Лишь "хлопковое дело" в Узбекистане стоило государству более 4 млрд руб. В целом же к началу 80-х годов по некоторым оценкам, капиталы "криминальной экономики" оценивались в 70--80 млрд руб.

Таким образом, острейшее противоречие времени состояло в том, что закономерный, исторически неизбежный процесс разложения коммунистической экономической системы, процесс возрождения и формирования альтернативных социально-экономических сил принимал уродливый, деформированный, криминализованный характер.

Весьма важным является вопрос о суммарной оценке этих социальных сдвигов применительно к рассматриваемому периоду. Одна из попыток такой обобщающей оценки отмечается в статье В. П. Фофанова. В порядке общей формулировки можно согласиться с его утверждением, что "первая волна капитализации прошла еще при Брежневе, вторая -- при Горбачеве ... а третью мы и переживаем сейчас". Можно согласиться и с тезисом автора о фактической многоукладности нашей социально-экономической системы на протяжении предшествующих десятилетий. Однако вызывает сомнение концепция авторов о том, что эта многоукладность проявлялась преимущественно в сочетании "мещанского" и "трудового" социализма, -- при этом, как оказывается, "некоторое время (при Сталине, при Хрущеве? -- И. К.), особенно в начале 60-х годов, лидировал трудовой социализм". По оценке автора, только брежневский период ознаменовался окончательной победой и доминированием "мещанского социализма", сейчас же "мы переживаем очередную стадию эволюции мещанского социализма: его системное превращение в капитализм".

Разумеется, тот небывалый общественный строй, который существовал в нашей стране, при желании, можно квалифицировать и как "мещанский социализм", однако вряд ли убедительно предположение о существовании в рамках тоталитарной системы и даже "лидировании" на каком-то этапе "трудового социализма".

Отмечая ведущую социально-экономическую тенденцию "криминальной капитализации", следует отметить и тенденцию возрождения традиционных социальных структур, характерную для тех регионов страны, где имел место "переход к социализму минуя капитализм". Так, исследователь исламского фундаментализма следующим образом характеризует систему "традиционализма" в Средней Азии: "Экономически она основана на сохранении былых социальных ячеек в кишлаках и городских кварталах, сочетающих общинное пользование водой и личное владение землей при сохранении собственности общины на пастбища и скот. Махалля (городской квартал) практически живет вне контроля сверху, представляя собой территориальную соседскую общину, основанную на взаимопомощи, коллективной ответственности и коллективном контроле над жизнью. А внутри - строгая иерархия, назначение стариками формально избираемых комитетов, всевластие раисов (председателей) и мулл (имамов мечетей кварталов). Поскольку это увеличивает расходы махалли, ибо много средств тратится на религиозные обряды, малоимущие, особенно молодежь, попадают в зависимость от верхушки махалли; стимулируется хищническая эксплуатация природы, наемный труд, мелкотоварное семейное производство, коррупция, сокрытие доходов от налога. Иногда до 80 % сельчан, числясь в колхозах и совхозах, работают на удовлетворение потребностей больших семей ..."

Таким образом, в этих регионах под покровом социализма успешно сохранялись и возрождались традиционно-общинные, клановые и деспотические структуры, переплетавшиеся с современными мафиозными формированиями. Крайним выражением этого процесса явилась "адыловщина", когда в одном из районов Узбекистана фактически существовало средневековое княжество с подземными тюрьмами и т. п.

ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЭВОЛЮЦИЯ РЕЖИМА

Весьма слабо изучены и тенденции политической эволюции коммунистического режима в период его ускоренной деградации. Устранение из публикаций во времена "перестройки" апологетических формул о "расцвете социалистической демократии" в период "развитого социализма", многочисленные указания на отсутствие в это время реального демократизма, на бюрократизацию системы и различные формы подавления инакомыслия не привели пока к адекватной модели политической эволюции режима.

При характеристике конкретных политических реалий этого периода в имеющихся публикациях наибольшее внимание уделяется функционированию высшего руководства, и прежде всего характеристике политического лидерства Л. И. Брежнева.

Наиболее развернутый анализ предпосылок и социально-политического смысла возвышения этой фигуры дается в публикациях Ф. Бурлацкого. В его интерпретации, вторая половина 60-х годов, когда происходил прорыв Брежнева к политическому лидерству, ознаменовалась острой борьбой различных группировок властвующей элиты, которая отражала не только личное соперничество, но и определенное противостояние различных политических линий. По оценке автора, тогда имела место конфронтация трех основных групп. С одной стороны, это - неосталинисты, сторонники возвращения к жесткому режиму, "наведения порядка", -- их персонифицировал член Политбюро А. Шелепин (правда, последний решительно опровергает такую интерпретацию своей позиции того периода. С другой стороны -- умеренные реформаторы, сторонники продолжения хрущевских преобразований в более взвешенном виде, -- среди них прежде всего А. Н. Косыгин, а среди более молодого поколения партийных функционеров -- Ю. В. Андропов, возглавлявший в то время один из двух международных отделов ЦК. В этом контексте Л. И. Брежнев представлял определенную "центристскую" линию, выражая настроения преобладающей части номенклатуры, не желавшей ни серьезных реформ, ни "сталинизации".

Если признать реальностью своеобразный "центризм" Брежнева, становятся ясными мотивы его заметного рейтинга не только среди номенклатуры, но и среди части "либеральной" интеллигенции, рассматривавшей этого лидера как альтернативу "сталинистам" и надеявшуюся через "либеральных советников" подталкивать его к реформам. Такого рода настроение отражено в воспоминаниях академика Г. Арбатова, где постоянно подчеркивается относительная умеренность Брежнева, дистанцирование его от различных экстремистских, откровенно репрессивных поползновений определенной части властвующей элиты.

При всей одиозности и видимой однозначности фигуры Л. И. Брежнева в имеющихся публикациях тем не менее отмечаются альтернативные оценки политических качеств этого лидера. Преобладает точка зрения о чрезвычайной заурядности этого деятеля в интеллектуальном и деловом отношении, квалификация его прежде всего как классического бюрократа, имевшего единственную сильную сторону -- способность к аппаратной интриге (это особенно рельефно прослеживается у Р. А. Медведева).

Вместе с тем отмечаются и иные оценки. Так, в книге бывшего президента США Р. Никсона "Лидеры" дается характеристика Брежнева, как "властного, честолюбивого и беспощадного политика, который при другом режиме мог бы быть "Леонидом Великим". В статье известного коммунистического публициста М. Стуруа - в полемике с Р. Медведевым - Брежнев оценивается как "сильный, беспощадный боец с железными кулаками", что подтверждается его победой над политическими конкурентами в борьбе за лидерство.

С наибольшей последовательностью альтернативная тенденция в оценке Брежнева прослеживается в публикации В. Кузнечевского. По его мнению, "в лучшие свои годы это был сложный, способный на тонкий и глубокий политический анализ лидер, который многое понимал адекватно обстоятельствам". Автор отмечает, что фактически основные идеи Горбачева были взяты из арсенала Брежнева, -- это и идея ускорения научно-технического прогресса посредством соединения НТР с "преимуществами социализма", и концепция разрядки международной напряженности. По замечанию публициста, нет оснований связывать разложение общества с Брежневым, -- оно началось до него и продолжалось в последующий период.

Разумеется, вся эта полемика носит во многом априорный характер, однако в ней имеется и определенное рациональное зерно: при всех очевидных недостатках Брежнева, как политического лидера, естественно, неправомерно преувеличивать его роль в деградации системы. Как уже отмечалось, наличие в ряде относительно "благополучных" стран коммунистического блока более динамичных лидеров (например, Т. Живкова, Я. Кадара) не предотвратило в них краха системы. Другое дело, что личные качества нашего "вождя" в максимальной степени способствовали усугублению объективных тенденций деградации.

Наряду с проблемой политического лидерства, большое внимание в зарубежной советологии уделяется борьбе различных группировок властвующей элиты во времена Брежнева. Наиболее распространенной является точка зрения о борьбе трех основных сил -- партийного аппарата, органов государственной безопасности и военных кругов (генералитета, ВПК).

С особой последовательностью такая концептуальная модель прослеживается у А. Авторханова, причем, в его интерпретации, основная тенденция политической эволюции состояла в неуклонном возвышении КГБ в результате целенаправленной деятельности Ю. В. Андропова. По оценке названного автора, Брежнев, "по существу был марионеткой в руках КГБ и генералитета". В интерпретации А. Авторханова на протяжении 70-х годов Ю. В. Андропов, имея целью установление всевластия КГБ, осуществлял политику продвижения к власти своих ставленников и компрометации соратников Брежнева. В начале же 80-х годов началась решительная атака на брежневцев, что проявилось во "внезапной смерти" М. А. Суслова, устранении с политической сцены друга Брежнева -- А. П. Кириленко, подготовке "компромата" на министра внутренних дел Н. А. Щелокова и т. д. Приход же Андропова к власти после смерти Брежнева фактически явился государственным переворотом и сопровождался отстранением от власти брежневцев во главе с К. У. Черненко.

Если А. Авторханов основную роль в политическом треугольнике отводит КГБ, то авторы коллективного труда "Политика в Советском Союзе" -- Военно-промышленному комплексу. Такой же известный автор, как М. Восленский в своем анализе "треугольника" приходит к выводу, что армия, хотя и имеет огромное влияние, но не способна стать ведущей властной структурой и является всегда теневым и довольно слабым элементом политики, примыкающим к той или иной политической силе.

Перспективы общественного развития в стране, разумеется, в существенной мере определялись не только эволюцией правящего режима, но и состоянием гражданского общества, развитием неофициальной политической активности, в том числе оппозиционного движения. Конкретно-историческое изучение этого вопроса практически лишь начинается. Основные вехи диссидентского движения характеризуются в упоминавшейся работе Р. А. Медведева о Л. И. Брежневе.

И. С. КУЗНЕЦОВ

http://historysibsuti.narod.ru