1.Талисман для сына

Из цикла "В начале было Слово..."

Прадеду, деду, отцу и моему сыну - воевавшим и победившим, - посвящается!

      Телефонный звонок из Алтынска, заставший меня в Болшево, на творческой даче кинематографистов под Москвой, - был неожиданным. Голос мамы, как всегда ровный и спокойный, не вызывал тревоги, но я вдруг ощутил смутное беспокойство. Разговор был обычным: "как  здоровье?... Когда приедешь к нам?.. ". Насторожила меня  фраза "...отец хочет видеть тебя".
      

      Нельзя сказать, что наши отношения с отцом были особенно тёплыми. Я рано начал жить самостоятельно - учился в другом городе, там же женился и, наверное, только чувство благодарности  за поддержку детских моих увлечений, да и то, что сейчас я сам был отцом взрослого сына, - только это, пожалуй, привязывало меня к отцу.
      

      Отец всегда жил своей особенной жизнью. Он был человеком увлекающимся и чрезвычайно компанейским - и все мы, я и два моих младших брата, - решали свои бесконечные вопросы, в основном, с мамой. И только иногда, когда отец уставал от своих друзей, различных дел и прожектов, которых у него было превеликое множество и он отдыхал в домашнем кругу... - вот тогда-то и для нас у него находилось время...
      

      Дел в Москве оставалось немного. Сценарий, в целом, был одобрен художественным советом киностудии, были, правда, и замечания. Рекомендовали внести несколько уточнений в эпизод ухода героя фильма Кинзи Арсланова после подавления пугачёвского восстания в казахские степи...
      

      Времени для этого было достаточно и я решил навестить родителей. Звонить предварительно не стал - не знал как будет с билетом, да и как-то не принято это было у нас, хотя мама всегда обижалась - она любила встречать "хорошо накрытым столом".
      

      На алтынском аэровокзале, прямо у выхода, в кооперативном киоске купил у пожилого таджика десяток лимонов с тонкой кожицей - мама любит такие.
      

      Модный дверной звонок пропел неведомой мне птичьей трелью и я - в родительском доме. Здесь, как всегда, полно гостей. Мой двоюродный брат, нефтяник из Нижневартовска, заехал с семьёй по дороге в Молдавию на минуточку проведать дядю.
      

     Отец, обычно жизнерадостный и с достоинством руководивший застольем, был непривычно суетлив. Меня поразил его болезненный вид. Истончившаяся и изжелта-бледная кожа на лице растянулась и складками спадала с плохо выбритых щёк на высокий воротник шерстяного свитера. В подглазьях набухли мешки. А тонкий с горбинкой и красивый когда-то нос стал напоминать клюв хищной птицы. Седой чуб, который он, бывало, лихо вскидывал пятернёй наверх, сильно поредел и сквозь волосы просвечивала кожа.
      

     Говорили за столом обо всём и ни о чём. Пересказали все новости и, как водится между редко встречающимися родственниками, перешли к воспоминаниям. Отец достал из книжного шкафа большую и толстую книгу в кожаном с тиснениями переплёте. Это был семейный коран (очень древний!), в котором на чистых листах записывались основные события - ...кто и когда родился и всё такое касающееся нашего рода. Как говорила мне бабушка - мать отца,- этому корану было не менее четырёхсот лет. Листая его страницы, я натолкнулся на вложенный в книгу листок бумаги косо вырванный из ученической тетради для прописей. Чернила выцвели, но можно было разобрать какую-то небрежно нарисованную схему, подписанную торопливым, а потому и неразборчивым почерком. 
      

     Увидев у меня в руках этот пожелтевший от времени листок, мама засмеялась и воскликнула:
      - Вот, отец, твоя охранная грамота!..
      - Мама, расскажи, что это за чертёж? - попросил я, предполагая услышать необычную историю.

      Мама взяла в руки эту бумагу, положила на стол перед собой, бережно разгладила её на ветхих сгибах и начала рассказывать.
      

      Говорила она поначалу скованно, как бы через силу, и каким-то странным казённым языком.     Вспоминая потом её рассказ, я удивлялся этому, но потом сообразил, что говорила мама, в первую очередь, для меня, писателя. Зная, что я записываю разные истории, она думала, видимо, облегчить мне работу и пыталась передать свой рассказ отстранённо, словно стыдясь своего участия в этой истории...
      

      "... Отец твой, мой муж, родился в 1925 году. Только вошел он в призывной возраст, как началась страшная война. Германец, как говорил на колхозном собрании председатель сельского совета Искандер - агай, коварно напал на нашу страну. В 1942 году забрали на войну и моего будущего мужа. Закончив ускоренные офицерские курсы, он до самого сорок пятого года находился на передовой... Без единой царапины прошёл с боями многие города, а при переправе через Днепр был впервые ранен. Попал в медсанбат и уже через две недели, недолечившись как следует, ушёл догонять свою часть. И так до самого Берлина. Но здесь его при взрыве мины тяжело контузило и он почти полгода пролежал в госпитале без слуха и речи... Только в сорок седьмом году вернулся домой в деревню.
      Ранней весной, в марте, при первой же нашей встрече мы дали друг другу слово пройти вместе весь определённый нам жизненный путь. Вот так и началась наша с ним жизнь. Хотя я пришла невесткой в богатый по тем временам дом: корова, коза, три овцы... - за бедность и сиротство моё (отец ушёл добровольцем на фронт и не вернулся) свекровь не любила меня. У моей матери осталось из семерых детей ещё две незамужние мои сестрёнки...
      Муж мой меня любил и жалел, но сам от последствий контузии и ранений страдал очень сильно. Едва ли не каждую ночь во сне он сильно кричал и хрипел от удушья, а проснуться сам никак не мог. Я будила его, растирала грудь, руки, ноги... и только после этого он отходил немного.
      Свекровь была глубоко верующим человеком и очень верила старым религиозным книгам, хотя читать их сама не могла. А в деревне, в то время, жила одна грамотная старушка, Нафиса-апай, которая заговаривала от болезней, - вот, она-то и посоветовала моей свекрови переложить из священной книги на бумагу "бэтэу" - (с арабского: "заговор, талисман..." - примечание автора) и вшить его в одежду сына. Это, мол, по древнему поверью излечит его от болезни. Свекровь взяла мою тетрадь, - я работала тогда в колхозе учётчицей, - и Нафиса-апай переписала туда нужные строки из корана. Эта тетрадь пролежала на полке несколько дней, - свекровь ждала, пока муж мой  уедет на сенокос, - и только тогда вырвала из тетради листок с записью, сложила его вчетверо и аккуратно вшила в гимнастёрку сына...
      Мы  не знали об этом. А муж мой после сенокоса начал спать спокойно. Я решила, что время излечило его. Свекровь молилась. И только коза наша "перебралась" в хлев целительницы. Я не спрашивала "почему?" - слово свекрови было законом в доме.
      Прошло несколько лет. Однажды я разобрала старую одежду и распустила её на лоскутки, чтобы сшить для детей матрасики. И вот тут-то я обнаружила, что вместо листочка с арабскими письменами из корана, который остался в тетради, свекровь по неграмотности своей вшила в гимнастёрку сына листок со схемой колхозных полей  с моими пометками. Показала я  листок мужу и смеюсь, - это я, мол, тебя хранила... А тетрадка не сохранилась -  пустили на растопку печи "...
 
       Гости уехали, родители уснули, а я долго ещё лежал без сна в своей комнате и всё размышлял над рассказом  мамы.  Вспоминал лицо отца, который, казалось, слушал без особого внимания. Только глаза его, ставшие ясными и слабая, словно случайная, улыбка молодили лицо человека, который вдруг сегодня стал для меня родным и очень близким.