Илья Мильштейн: Не навоевались. Российско-чеченский мир и цена победы

О сути затянувшейся чеченской войны и о том, как государственная машина погружает страну в средневековье, размышляет Илья Мильштейн

Фото: Eric BOUVET/GettyImages

</dl>

 Раньше было по-другому. В конце прошлого тысячелетия, в начале нынешнего. Журналисты и правозащитники описывали негибридную войну как она есть, с ее зачистками, пытками и фронтовой авиацией РФ, обращавшей в сталинградские руины столицу мятежной Ичкерии. Журналисты и правозащитники были естественными союзниками тех, кого убивали, пытали, сносили с лица земли. Журналисты и правозащитники были естественными противниками государства, увлекшегося массовым душегубством, и лучший министр обороны всех времен и народов не кривил душой, когда называл врагами уполномоченного по правам человека и депутата от демократической фракции. Он также не врал, утверждая, будто его солдаты погибали в Чечне с улыбкой на устах. Он просто ошибался. Они умирали иначе.

В отношении к смерти — своих и чужих — между ними пролегала пропасть. Между людьми государственными и журналистами с правозащитниками. Впрочем, среди тех, кто стремился остановить бойню, были и политики. К примеру, Борис Немцов, собиравший миллион подписей против войны и последовательно губивший свою политическую карьеру. Кто бы мог тогда вообразить, что журналистов и правозащитников будут проклинать в мирной Чечне, что Анну Политковскую убьют чеченцы и Немцова убьют стрелки, похожие на бойцов чеченских спецподразделений. Правда, приговор им еще не вынесен, но похожи они до степени полной неразличимости.

 

Огромное государство переживало мир как позорную капитуляцию и мечтало о реванше

Раньше было по-другому, притом что патологических убийц хватало и на той, и на другой стороне — такова природа войны, которая оказывает смертоносное воздействие на человеческую природу. Но все-таки раньше главная линия фронта пролегала там, где маленький народ противостоял огромному государству, и журналисты с правозащитниками свидетельствовали о происходящем. Потом еще был Хасавюрт, и громогласный российский генерал со словами «Хватит, навоевались!» скалил зубы в улыбке, способной обезоружить полк, и молчаливый советский полковник-чеченец тоже улыбался, пожимая руку генералу, и казалось, что с войной действительно покончено, однако это только казалось.

Огромное государство переживало мир как позорную капитуляцию и мечтало о реванше. Империя желала отомстить им всем — начиная с чеченцев, отстоявших свою землю, и кончая «предателями, которые украли победу». Собственно, потому и появился Путин, переживавший распад СССР как крупнейшую геополитическую катастрофу, что чеченская свобода символизировала для таких, как он, еще и распад России, а создавать страну, откуда не хочется бежать, эти люди не умели по определению. Они не навоевались, и в ходе второй чеченской скоро выяснилось, что у них, помимо тоскливой злобы, выработалась еще и методика реванша.

Первая часть замысла состояла в том, чтобы возбудить в народе ненависть к чеченцам, чему поспособствовали и самые отмороженные из них, затеявшие поход в Дагестан, а более всего — теракты в российских городах, о которых сказано и написано так много, что прибавить практически нечего.

Вторая часть замысла заключалась в том, чтобы вбомбить Чечню в средневековье, куда ее уже волокли деятели типа Басаева или Радуева, но война оказалась средством надежнейшим. Третья часть свелась к закреплению успеха.

Это осуществлялось по-разному, но самым эффективным образом проявлялось в работе с людьми, которым было поручено возглавить регион, приплывший в родную гавань. С Кадыровыми, отцом, а потом и сыном, которых удостоил дружбы глава государства, невзирая на их ратные подвиги, совершенные в войне с Россией. Искусство политической перевербовки здесь основывалось на том, что новым чеченским элитам предоставлялась безграничная власть в своем регионе и почти полная безнаказанность далеко за пределами Чечни. Одновременно им позволено было как минимум на равных полемизировать с российскими силовиками, то есть как бы сводить счеты с ненавистными оккупантами, довоевывая проигранную войну. Ну и деньги, конечно, потекли рекой, тоже в качестве компенсации за все, что натворила Россия в Ичкерии, и в диалогах со всесильным Игорь Иванычем о грядущей судьбе «Чеченнефтехимпрома», принадлежащего пока «Роснефти», Рамзан Ахматович выглядит полноправным участником дискуссии.

 

Воины не выписывают газет, но если надо, становятся пристрастными читателями французского сатирического еженедельника

Напротив, журналисты и правозащитники стали для чеченского истеблишмента естественными врагами, вроде полковника Буданова или товарища Сталина, которого Рамзан Кадыров проклинает с той горячностью, которая принята на Кавказе. Неважно, что они такие по сути непохожие: гуманисты и убийцы. Неважно, что тех же журналистов и правозащитников раньше ненавидели те, кто убивал чеченцев. Важно, что средневековье их всех не приемлет, пусть и по разным причинам. Будановы убивали, а эти покушаются на духовные скрепы, занимаясь своими расследованиями. Что же касается правозащитных идей, то они вызывают здоровый глумливый смех в стане чеченских воинов.

Воины не любят, когда им мешают расправляться с неверными в собственных сомкнутых рядах. Воины чувствуют себя оскорбленными, если в газетах треплют их имена и названия населенных пунктов, где якобы пытали и убивали кощунников. Воины не выписывают газет, но если надо, становятся пристрастными читателями французского сатирического еженедельника и не колеблясь стреляют в спину тому, кто, как им сообщили, вместе с французами оскорблял ислам. И региональные богословы солидарно с воинами проклянут всякого, кто рискнет напомнить им о том, что они живут в России и должны соблюдать ее Основной закон.

В сущности, это та же война, что и в конце прошлого тысячелетия, и в начале нынешнего, но в ее сегодняшней модификации. Это цена реванша и цена победы, за которую расплачиваются все, а в первую очередь те, кто ненавидел войну и стремился спасти и русских, и чеченцев. Это цена нашего общего поражения, которое с каждым годом, с каждым убийством, с каждым скандалом осознается все глубже, и средневековье засасывает страну, как трясина.