О публичной кастовости, как единственном залоге устойчивого развития

1ПОСЛЕДНИЙ БОЙ ОТВЕРЖЕННЫХ
#Острог_тенденции #Острог_антропология
О публичной кастовости, как единственном залоге устойчивого развития

В дореволюционной России феномен общесознаваемого разделения слоев общества на сегменты был выражен системой сословий, где принадлежность к тому или иному слою передавалась человеку по праву рождения. Нарождение капитализма, класса буржуазии и наемного пролетариата не сломало кастовую систему, а лишь изменило принцип наполнения ее элементов. 

Этим принципом стало право приобретенное, отвоеванное. Отныне "мужики стали возвышаться в академики, аристократы нисходить в мужики"(с). Но в условиях придушенного развития капитализма Россия после февральской революции столкнулась с серьезной проблемой: старый принцип комплектования общественных страт разрушен, а новый - недееспособен ввиду чрезвычайно слабых, неразвитых механизмов его осуществления.

Ввиду чего произошла мощная реакция в виде Октября, в ходе которой система просто перезаполнилась другими членами на управленческом уровне (перетряска элит), а далее был возвращен обратно сословный принцип обустройства общества, окончательно утвержденный введением колхозно-крепостного права в 1930-м году.

С тех пор родившийся в деревне понимал, что в деревне он и умрет, а городской рабочий осознавал, что выше заводского забора он не прыгнет, а у начальников есть и свои дети. 

Данная система лишь укреплялась созданными мифами о Стаханове и Паше Ангелиной, которые являлись некой морковкой перед носом измученных от непосильного труда рабочих и крестьян. Единственным доступным социальным лифтом для городского и - особенно - для сельского пролетариата оставалась, как и в царские времена, армия.

Именно поэтому был так высок престиж военной службы, ибо для селянина это был практически единственный способ вырваться из колхозного ГУЛАГА. Отслуживший имел возможность пойти на сверхсрочную службу, податься в милиционеры, а если повезет то и в ГБ, пойти учиться в город. Была понятной и мотивация девушек, воспринимавших парней, которые по какой-то причине не служили в армии, как моральных калек: таким ребятам действительно путь в свободную городскую (слова-синонимы) жизнь был заказан - никакой романтики, банальный расчет.

Война ускорила движения по армейскому социальному лифту, а заодно существенно проредила состав участников. Что дало части военнослужащих-ветеранов действительно улучшить свое социальное и материальное положение. Однако наступивший вскоре после войны период закручивания гаек приостановил этот процесс.

Поистине революционным и до сих пор хуже всего изученным полит-социологами стал период правления Никиты Хрущева. Либерализация общества, произошедшая под давлением как крестьянства, уставшего от крепостного унижения, так и элит, уставших от страха перед выборочными репрессиями Сталина, была вынужденным шагом, который требовал адекватного логического продолжения.

Раскрепостив русских крестьян во второй раз в истории после александровского освобождения 1861 года, Хрущев столкнулся с феноменом незамедлительно начавшегося массового бегства селян из деревни в город, что потребовало массового же строительства многоквартирного жилья, расширения городов, распространения такого формата населенных пунктов, как "поселок городского типа" в качестве компромисса между деревней и городом. 

Стремительно редеющие ряды крестьянства поставили на повестку дня вопрос продовольственной безопасности, разрешить который Хрущев надеялся с помощью американских методик. Там к тому времени лучше всех в мире сумели малым количеством сельского населения, максимально используя механизацию и автоматизацию, не только накормить собственное население, но и стать крупнейшими экспортерами сельхоз-продукции на планете. 

Беда оказалась в том, что в основе американских успехов в агрокультуре лежала не бездушная механизация, которая была лишь инструментом, а свобода самого хозяина и его инициативы. Земля не терпит принуждения и в отсутствии хозяйского отношения не помогли тысячи тракторов и комбайнов, ржавевших на колхозных усадьбах и в совхозных парках: организовывать посевную, уборочную, хранение и переработку каждого зернышка из Москвы оказалось утопией. Не помогала тотальная распашка залежных земель от Севера до Казахстана - либо посевы не приживались, либо урожай погибал на каком-то из этапов.

Была сделана попытка децентрализовать эти процессы, приблизить власть к местам, а заодно нагрузить ее проблемой решения сильно пошатнувшегося баланса меду городом и деревней - были введены забытые с ленинских времен "советы народного хозяйства". Но попытки наладить административными методами межведомственное взаимодействие совершенно разных городских и сельских структур на уровне регионов провалились - страна встала на порог голода. 

Рабочих стало больше, а продуктов - меньше, цены поползли вверх. По стране пошли подзабытые с 20-х годов забастовки и митинги, порой доходившие до восстаний. 

Зерно начали закупать в Северной Америке, растрачивая государственные фонды, которые бюрократия считала своей собственностью. Так, подчинившись сперва воле трудящихся и элит, Хрущев в итоге пришел к тому, что поставил на грань катастрофы интересы и тех, и других. Участь последнего из советских лидеров, действительно пытавшихся накормить страну, была предопределена. На пути, по которому он пошел, нельзя была произнести "А", не сказав за этим "Б", "В", и так далее. 

Подсказываемые жизнью требования по освобождению труда, введения принципов честного вознаграждения предполагали и появление политических свобод. Ни на что из этого Хрущев так и не решился, совершив историческую ошибку остановки на полумерах, благодаря чему он остался в народной памяти всего лишь авантюристом, не давшим ни вашим, ни нашим.

Однако с сильно пошатнувшимся кастовым балансом надо было что-то делать, миллионы новоявленных горожан, покинувших опустевшие деревни, надо было чем-то кормить. Новому лидеру, Леониду Брежневу, откровенно повезло, что начавшаяся на Западе научно-техническая революция потребовала много ресурсов, нефти и газа. Как результат, была решена вековечная российская проблема овец и волков - накормлены оказались все благодаря развернувшемуся экспорту углеводородов. 

"Где бы ни работать, лишь бы не работать" - формула брежневских времен, хорошо отраженная в фильмах Рязанова, воплотилась в жизнь в виде миллионов советских ИТР, которые откровенно скучали в своих конторах, развлекая себя мечтами об импортных товарах и прослушиванием рассказов заезжих командированных про заграницу.

Городские пролетарии, ввиду практической бесполезности их труда, превратились в мещан, получающих зарплату по факту своего существования. Возник феномен, когда сословно-кастовый характер слоя городских жителей СССР периода застоя окончательно закрепился по форме - но утратил свое содержание.

Паразитарный характер городского слоя становился все более очевидным, в то время как менее многочисленные крестьяне продолжали нести определенные полезные функции для общества - обеспечивали себя и часть горожан пропитанием, служили лучшим источником солдат для армии. А участники теневой экономики являли собой еще одну функциональную касту, встроенную в общественную пирамиду, и занимавшуюся справедливым распределением материальных благ (рыночные цены, как четкий их выразитель), в противовес "дневной" официальной власти, продолжавшей по инерции распределять блага в массе своей по принципу принадлежности к общности "пролетариата", а не по заслугам.

Не случайно именно этот период отечественной истории остается наиболее желанным в воспоминаниях и мечтах переживших его городских жителей СССР, когда блага доставались им без учета их реальных заслуг. Именно эти наиболее бесполезные для общества, по сути своей, деклассированные элементы, станут в будущем основой демократической власти в России.

Однако тогда, в начале 80-х, подгоняемые углублявшимся экономическим кризисом, смертью Брежнева и похолоданием отношений с США из-за вторжения в богатый запасами газа Афганистан, советские элиты стали склоняться к возвращению незавершенных рецептов Хрущева, становившихся снова актуальными в скудную эпоху, только уже с развитием и доведением их до логического итога. 

Закормив город в тучный период конца 60-х - первой половины 70-х, лишив труд его обитателей реального содержания, и осознавая данный слой населения более ненужным для легитимации своей власти, элиты Советского Союза с 82 года взяли курс на ликвидацию этого прожорливого сословия.

К середине 80-х годов прошлого века к кульминации подошли две противоположные тенденции: максимальные затраты на содержание жителей советских городов в общей сумме государственных издержек, и стремящаяся к нулю экономическая полезность промышленного и культурного продукта городов.

Теневой рынок производства ширпотреба и услуг к этому времени вполне сформировался, вызрев за годы застоя. Равно как и оформились черты глухого взаимного неприятия между миром цеховиков, фарцовщиков, с одной стороны, и городских обывателей, с другой. 

Простой работяга или конторский клерк с окладом 120-150 р/месяц с плохо скрываемым раздражением смотрел на импортные шмотки, магнитофоны, иномарки и "Мальборо" тех, кто "умеет жить". Это скрытое противостояние грозило прорваться наружу, и тогда перед элитой, не готовой сдавать свои позиции, встал бы вопрос о справедливости общественного устройства.

А поскольку ресурсы стремительно таяли (этому способствовала и дорогостоящая война в Афганистане, чей дешевеющий газ делал войну нерентабельной), и ставка на углеводороды уже не работала, накормить страну было предложено тем самым цеховикам и фарцовщикам, а так же присовокупленным к ним рачительным крестьянам. Которые все вместе отныне переводились в разряд кооператоров, фермеров и прочих частных предпринимателей.

Данная мера позволяла поправить товарный баланс в стране, пополнить тающий бюджет и - что немаловажно - снизить градус недовольства масс.

Однако было понятно, что осуществить это мешала существовавшая, закрепленная в идейных постулатах, система советских каст. А именно, переформатированию предстояло подвергнуть - ни много, ни мало - сам принцип их комплектования, установленный еще по итогам октябрьской антиреволюции. 

Право наследия снова сменялось правом обретения, явственно представленным в западном капитализме. Что выносило на повестку дня мощнейшую корректировку режима. Но медлить было нельзя, и когда пауза, взятая элитами путем назначения дряхлых старцев в генсеки, сама собой завершилась, решено было выдвинуть на решение этой задачи молодого, принципиально нового политика.

Как и ожидалось, чисто экономические преобразования быстро потянули за собой политические. Хозрасчетные отношения, легализация производственных и торгово-закупочных кооперативов, являя собой реинкарнацию НЭПа, неизбежно порождали вопрос о возвращении к неким изначальным идеальным ленинским принципам (многие из которых для самого Ленина были вынужденным отступлением).

И тут выяснилось, что "изначальные ленинские принципы" - это еще и непримиримость к чванству бюрократии, гегемония пролетариата, и прочее "отнять и поделить" в прямом, исконном смысле слова. Натравить советских деклассированных мещан на новых "нэпманов" советским элитам периода Перестройки становилось все сложнее. Понемногу возвращавшееся в сознание советских людей чувство собственности позволяло рабочим и служащим все острее ощущать себя совладельцами своих предприятий, жилья, инфраструктуры... страны.

И выражалось это чувство уже не в стремлении вынести болт или кусок жести через проходную, а в назревавшем требовании к власти поделиться всенародным добром. Мощь искусства не особо помогла - фильмы, призванные продемонстрировать красивую жизнь коммерсантов на фоне тотального дефицита всего и вся вводили в заблуждение не многих - основная масса прекрасно понимала, кто на самом деле присваивал себе "всенародную собственность" все эти годы.

Легализовав страту предпринимателей и проартикулировав это изменение ценой политических реформ, власть оказалась перед невысказанным, но ощущаемым требованием псевдо-пролетариата вернуть имя и ему тоже. А вместе с именем и реальное вещественное подкрепление - кусочек всенародной собственности.

На волне классового неприятия буржуазии и претензий к верховной жреческой прослойке о своей субъектности все громче стала заявлять и воинская каста, функции которой к тому времени утратили армия и МВД, комплектовавшиеся уже которое столетие по унизительному призывно-объявительному принципу. Эту роль взяла на себя организованная преступность. Ряды ее охотно пополнялись разочаровавшимися в жизни люмпен-пролетариями, люберами, непризнанными спортсменами, выкинутыми на обочину жизни воинами-афганцами, мелкой шпаной и криминализованными дельцами.

Основная битва развернулась между воинствующим и торговым сословиями. Но ставки росли, и в ходе этой войны, где никто не хотел уступать, оба сословия стали все меньше принимать в расчет действующую жреческую элиту, отвоевывая не только позиции друг у друга, но и общественное влияние, угрожая монополии элиты на насилие и власть. 

Более того, несмотря на давление криминала, бизнес рос стремительно и местами взаимно поглощался с криминалом, местами брал его к себе на службу. Возникла угроза опрокидывания всей веками укреплявшейся иерархии сословий. 

В классической картине жрецы опирались на воинов, а те, в свою очередь, на экономический слой, который бы изымал средства из трудящихся масс. К исходу 80-х социальная пирамида стала организовываться по западному образцу, где во главе становились не жрецы, а торговцы. И раз уж всем кастам было дано легализовать свое истинное содержание, то очередь оставалась за самой высшей из них... Которая на поверку должна была опрокинуться и стать низшей, ибо давно утратила жреческое содержание, превратившись в главного паразита.

Жрецы дали последний бой и сумели выиграть время. Ими были нейтрализованы пролетарии, так и не получившие субъектности. Вместо этого им раздали кусочки их "всенародной собственности" в виде колхозных паев земли и фантиков-ваучеров. Сброс экономических проблем на плечи предпринимателей путем введения свободных цен и самоустранения государства от роли арбитра и защитника, вновь вернули ощущение классовой ненависти к "буржуям". Криминал получил идейный козырь, источник пополнения кадров из околопролетарской среды и всю мощь культуры 90-х, романтизировавшую бандитизм. 

Оправившиеся и завязавшие жирок на войне криминала с бизнесом, жрецы перегруппировались в 90-х и, ощутив в себе силу, выдвинули нового выразителя своих интересов, который положил конец притязаниям и криминала, и бизнеса на власть. А лучшим залогом устойчивости стали так и оставшиеся в деклассированном состоянии мещане-обыватели. Благо, внешнеэкономическая конъюнктура вновь открыла источник их кормления.

... Сейчас мы стоим на пороге иссякания этого источника - как в 60-е, и как в 80-е. Проблема в том, что ремиссии, как в прежние случаи, уже может не случиться. И трудные времена грозят стать постоянными - если ничего не менять. 

Представители верхушки пирамиды так и не тронули ее основу, сохранив полу-паразитарную суть массы "трудящихся" и сизифов характер их тяжелого и бесполезного труда. Тем самым легализуя паразитарный характер самих себя через эту свою социальную опору.

Несменяемость такой парадигмы в условиях безнадежно уходящей эры углеводородов, экономики ширпотреба и политики потакания "Человеку-бесполезному" грозит вылиться в масштабный общественный конфликт, где его части, мучимые неопределенностью своих ролей, принужденные жить вперемешку, потребуют ясной расстановки своих ролей в социуме. Гласной и принятой всеми сегментами общества.

А значит, залогом наименее травматичного перехода может стать лишь ликвидация слоя деклассированной массы, члены которой перейдут, наконец, к свободному творчески обусловленному созиданию или переместятся в другие страты. А самые неисправимые из этой касты отверженных займут свое заслуженное место на вспомогательных ролях реальной экономики.
#пострусские
И обеспокоиться путями этой трансформации отверженным нужно сегодня - ведь в дне завтрашнем им просто не останется места вообще.