ЯБЛОЧНОЕ ПРОСТРАНСТВО

   В посёлке, в котором я родился, на самом краю стоял добротный, кирпичный дом,  хозяином его являлся Николай Абрамович Петренко. Я бы и не вспомнил о нём, если бы один раз не зашёл к нему, а зашёл после поступления в институт, чтобы поговорить и вспомнить время, когда я до армии работал с ним в совхозе. Ездили на велосипедах по всей округе чинить коровники. Ясли сшивали, заменяли крыши, силосные «погреба» подправляли, поилки для коров ставили.

   Он и рассказал  мне одну  историю. Кому – то она, возможно, покажется надуманной и натянутой, но, на мой взгляд, если её обмозговать,   не походя, а тщательно и попытаться  проникнуть в суть слова, а не проскакать по его поверхности, то можно понять, что она чистейшая,  современная быль.

======

   Хорошее, погодное, отливающее свежестью  утро, которое бывает майской, мягкой  весной, когда окружающее молодеет, бурлит и набирается силы, накатывается тёплый с лёгкой прохладой лучистый  рассвет, по очистившемуся от темени  небу скользят небольшие, пушистые, игривые, светлые тучки, воздух упоительный, хочется даже петь, и Николай  Абрамович уже приготовился отпраздновать великолепное утро: грянуть что-то песенное: развесистое, разухабистое и развесёлое  о безмятежной пенсионной  жизни, разливающейся обширным  потопом  по посёлку, но, открыв рот, голос не выпустил, а пресёк его  из – за появления  во дворе кума  Григория Тарасовича, известного среди поселковых мужиков, как тонкий и заковыристый мыслитель. Некоторые, правда, называли его словоблудом и тёмной личностью из-за идей, которые Тарасович распускал, словно распутывал клубок шерсти.  

   Простояв минут пять возле ворот с опушенной головой, а потом, осмотрев цепким взглядом дворовое пространство, он решительным шагом направился к  Григорию Тарасовичу и, подойдя к нему, со всего размаху бухнулся рядом на лавочку  красно, жгучего цвета.

   Лавочка узкая и не длинная,  Григорий Тарасович – мужик габаритный, не вмещается целиком, а поэтому крепко  толкает Абрамовича и по – дружески обсыпает его матом.

- Что ты так штовхаешься, да ещё материшься, - сердится тот, оказываясь на краю и упираясь в землю ногами, чтоб не распластаться на земле. – Не можешь культурно  выразить мат и аккуратно сесть. Прёшь, как на своё добро.

- Что ты так кипятишься? – бурчит Тарасович, пытаясь завести зависшую половину на лавочку, но тот повернулся к нему спиной и тоже давит, а если Абрамович выставился спиной, то сколько не проси,  лицом не повернётся. -  Лавочка, хотя и в твоём дворовом пространстве, но справедливость требует, чтобы она была общая. Ты же бачишь, что у меня половина в воздухе болтается, пусть и у тебя половина повисит.  Ничё с ней не сделается. Ну, обвалишься, но не с крыши дома, кости не переломаешь, а если треснут, так у нас же в больнице твои отскочившие части соберут и склеят, а то и винтами для крепости свинтят. Малость утяжелят тебя железом, зато на ногах крепче стоять будешь.

   Порадовал.

- Я по делу пришел.

   Абрамович напрягается. Дела у кума редко хорошими бывают, но иногда случается.

   Григорий Тарасович тяжело вздыхает.

- Что так не весело вздыхаешь? Худое что-то? – забеспокоился Николай Абрамович.

   Он человек сильного и мужественного характера, к чужой беде не безразличен, но, узнав о ней, так расстраивается, что не хочет даже слышать  и спрашивать, что за беда.

- Хуже  не может быть, - чёрной тучей    хмурится Тарасович. - Не хотел тебя тревожить. Да не удержался. Поговоришь с кем-то и легче на душе. Вот беда, так беда. Налетела.  Душу вывернула, выкинула, растоптала, - накаляется Григорий Тарасович, -  и мозги, как кипятком обварила.

   Николай Абрамович затаивает дыхание и ждёт, когда же кум полностью распечатается.

- Одним словом, -  Тарасович тоскливо смотрит на кума и прорывается чуть ли не плачущим голосом. -  умер, мать твою, и никто не заметил. Народ слепым стал.

   Нехорошее слово «умер». Абрамович вычеркнул бы его, чтобы и духу не было, и заменил бы его на другое, но на какое – он пока никак выбрать не может. Даже ночью проснётся, толкнёт жену и спрашивает; как думаешь,  каким словом можно заменить слово «умер», а в ответ: ты лучше о другом подумай. Бывает и намёк даст: а ещё мужиком себя называет.

   Вернёмся к прерванному разговору  кумовьёв.

- А кто это того, как его, понимаешь, - заикаясь, и заполняя сердце испугом, спросил Николай Абрамович. – Я его знаю?

- А как же? Твой самый лучший друг. Такого товарища уже больше не найдёшь, - распекается Тарасович. -  Считай самый близкий. – Длинная, замораживающая, веющая холодом пауза, которая прерывается загадкой для Николая Абрамовича. - Вчерашний кум умер.

- Да такого у нас в посёлке нет, - вскинулся Абрамович. -  Вчерашний Кум. Что несёшь? Всякие есть.  Может быть, какой – нибудь новенький?

- Да, - снисходительно тянет Григорий Тарасович. -  Живёшь ты, как попало. Мозги не наращиваешь, а убавляешь. Теряешь мысли в весе. Научными и политическими открытиями не интересуешься. Слабоват ты, слабоват.

– заворачивает он и дружески похлопывает кума по плечу. -  Я же тебе чётко говорю:  вчерашний кум умер. Что не ясного?

- Ты толком поясни, - выпрямилась речь Абрамовича от страха, - что, как заяц петляешь. Кто этот Вчерашний Кум. Откуда взялся?

- Да ты что? Посмотри вокруг.

   Абрамович делает круг головой.

- Кроме меня и тебя никого нет, - взрывается он.

- Нет, потому что он вчера был, а сегодня исчез.

- Ты умно, умно объясни, - наседает Абрамович. - Что мозги выкручиваешь!

   От сильного нервного напряжения у Николая Абрамовича происходит даже необъяснимые сдвиги в конструкции тела. Туловище, как вкопанное, а голова юлой вертится.

- Добре, - соглашается Тарасович. -  Я поясню тебе и по – простому, и по – научному, чтоб ты  в самую глубину понимания вошёл.  Ты только внимательно слушай и логически мысли. Масштабно. Вот скажи мне дорогой друг. Вчера вечером  мы, где сидели?

- Что – то потерял?

   Абрамович готов клясться, что ничего не находил, но Тарасович опережает.

- Да не что – то, а кого – то. И не потерял, а умер. Так, где мы вчера сидели?

- Под яблонькой, - тревожно бросает Николай Абрамович

   Григорий Тарасович одобрительно кивает.

- Верно, но не объёмно. Нет широты в мыслях. Сильно сужено. Мякоть, а твёрдости не имеется. Выпивали, беседовали. Это я тебе поясняю  по – простому. А если говорить по – научному, то, где  мы находились с тобой?

- Где, где, - крепко сердится Абрамович, запутался, ведь сказал же: под яблоней. -  Сто раз повторять? Под яблонькой с раечками.

- По – научному это совсем  не правильно, - отбивает Григорий Тарасович. -  Правильно, - он поднимает указательный палец,   -  в другом измерении. И если смотреть с сегодняшней точки зрения на вчерашнее, то кем мы были вчера?

- Ну, ну, - Абрамович пытается выкарабкаться, но «ну, ну», словно запрягло его, будто застряло, другие слова не пропускает.

-Гну. Если подходить с тонкостью и глубиной слова, с его пространственностью, обширностью и неизмеримостью, - начал с расстановкой  Григорий Тарасович, -  то мы вчера были, например, я был вчерашним кумом, и ты – тоже. Вчерашним кумом. Так?

   Абрамович не отвечает. Вчера действительно было, и если правильно думать,  что была вчера, то вчерашнее.

- Молчишь. А потряси мозгами. Сейчас мы сидим на лавочке, это по – простому, а по - научному  в другом пространстве, переместились в другое пространство, мозговая перезагрузка произошла.  Другие мы. С виду как бы те же самые, а в мозгах уже другая энергетическая установка.

- Да я такой же сегодня, как и вчера, - срывается  Абрамович.

- Как вчера, - презрительно усмехается Тарасович, -  вчера ты тихий был, обнимал меня, душу отдавал, а сегодня бушуешь, за лавочку чуть не драться кинулся,- с упрёком  говорит Григорий Тарасович. – Вчера мы самогоном чистились. А сегодня ты  трезвый, и я трезвый. Выходит, что я, как  вчерашний кум умер, и я теперь не вчерашний, а сегодняшний кум, - он смотрит на часы, - если сверхточно говорить, то я сегодняшний кум в двенадцать часов дня, десятого июля  ну и так далее. Можно даже звёздные высоты привлечь. Они же стали другими, чем вчера. Это обширное разумение.  А вчерашний кум  того. Понял?

   Вроде бы и правильно говорит  Тарасович, но как-то непонятно для Абрамовича. Он усиленно думает, какой вопрос задать бы, чтобы из потёмок вылезти. Нет. Вопросов не нужно. Лучше всего похвалить его.

-Тарасович, - ласково говорит Николай Абрамович, ласково он может говорить, особенно тогда, когда ничего не понимает. - Ты, конечно, мужик сильный и жилистый в науке. Глазастый.  Наизусть  всю науку знаешь. Лучше меня разбираешься. Всё толково объясняешь. Я так понял из твоих слов, что мы с тобой всё время перемещаемся из одного пространства в другое? Вчера сидели под яблонькой, сегодня на лавочке.

- Да, весомо  мыслишь,- одобряет кум. - По – простому: шастаем мы. По – научному, если включить не абстрактную, а фактическую сторону дела, мотаемся из одного пространства в другое, то из яблочного а лавочное, то из лавочного чёрт знает, куда занесёт, а если  ещё крепче усилить мозговую деятельность, раскрепостить её, так сказать пойти на обширный  захват, то из большого пространства кидаемся в маленькое, а то из маленького пытаемся продраться опять в большое, сложная история, постоянная смена энергии, обессиливаемся, нужно  каждый день загружаться, - он машет рукой, потом перестает, внимательно смотрит на кума и добавляет – Требуются дополнительные факты или достаточно этих.

- Достаточно, - говорит  Абрамович.

- Ну, если достаточно, то выводы делай сам.

   Абрамович  поднимается с лавочки, за ним встаёт Тарасович. Они берутся за руки и идут к яблоне, садятся за стол.  А погодка всё больше и лучше подряжается, но кумовья на неё не обращают внимание, а выпивают, говорят, что они делают доброе дело:  воскрешают вчерашних кумовьёв с правильной энергетической установкой и   думают, чтобы такое ввернуть, чтобы всё время жить  в одном и том же пространстве, а  не бегать из одного в другое, это по – простому, а по – научному оставаться  в яблочном.