Почему демократия поощряет плохих людей

Среди политических экономистов широко распространено следующее суждение: Любая монополия – это плохо с точки зрения потребителей. В классическом понимании монополия – это эксклюзивная привилегия, предоставленная единственному производителю товара или услуги, т. е. отсутствие свободного доступа в определенную отрасль производства. Другими словами, только один агент A может производить товар x. Любой такой монополист плох для потребителей, потому что без потенциальных новых участников в этой отрасли производства цена продукта x будет выше, а качество – ниже.

Такую элементарную истину часто используют как аргумент в пользу демократических правительств, в противовес классическому, монархическому управлению. Объясняется это тем, что при демократии вход в правительственный аппарат свободен – премьер-министром или президентом может стать кто угодно, – тогда как при монархии власть всецело принадлежит королю и его наследникам.

Однако данный аргумент в пользу демократии в корне неверен. Свободный вход – не всегда хорошо. Свободный вход и конкуренция в производстве благ – это хорошо, но свободная конкуренция в производстве антиблаг – нет. Например, свободный вход в бизнес пыток и убийств невинных людей или свободная конкуренция в контрафакции и мошенничестве – это не просто плохо, а очень плохо. Что же за «бизнес» представляет собой государственное управление? В данном случае мы не имеем дело с обычным производством благ для всех желающих. Скорее, это «бизнес», связанный с воровством и экспроприацией – посредством налогов и контрафакции – и укрывательством краденых благ. Следовательно, свободный вход в государственное управление не способствует ничему хорошему, а наоборот, потворствует злу.

Поскольку человек таков, как есть, в любом обществе существуют люди, алчущие чужого имущества. Некоторые подвержены подобным настроениям больше других, но обычно люди учатся не потакать им, или даже стыдятся их.

Как правило, лишь немногим не удается успешно подавить в себе желание чужого имущества, и их собратья рассматривают их как преступников и сдерживают посредством угрозы физического наказания. При монархическом правлении лишь один человек – монарх – может законно потакать своему желанию чужого имущества, и как раз это и делает его потенциально опасным и «плохим».

Тем не менее монарх ограничен в своих редистрибутивных желаниях, потому что все члены общества научились рассматривать отнятие и перераспределение чужой собственности как нечто бесчестное и аморальное. Соответственно, они следят за каждым шагом монарха с крайней подозрительностью. А при открытом входе в государственное управление, напротив, любому позволено свободно выражать свое желание чужого имущества. То, что раньше рассматривалось как аморальное и, следовательно, подавлялось, теперь считается законным. Каждый может свободно желать чужого имущества во имя демократии, и каждый может удовлетворить это свое желание, если, конечно, сможет получить доступ к государственному управлению. Таким образом, при демократии угрозу представляет каждый.

Следовательно, в условиях демократии популярное, хоть и аморальное и антисоциальное, желание чужого имущества систематично подкрепляется. Любое требование законно, если заявить о нем публично под особым покровительством «свободы слова». Можно говорить что угодно, требовать чего угодно и брать что угодно. Даже, казалось бы, самое безоговорочное право частной собственности не защищено от редистрибутивных требований. Что еще хуже, благодаря всеобщим выборам к верхушке государственного управления получают доступ члены общества, меньше всего комплексующие по поводу присвоения чужого имущества, т. е. закоренелые аморалисты и талантливые демагоги, завоевывающие поддержку масс, играя на нравственно раскованных и взаимно несовместимых популярных запросах. Таким образом, ситуация становится еще хуже.