НА БОЕВОМ ПЕРЕЛОМЕ

В наше малокультурное время Александр Георгиевич Малышкин числится «забытым». Даже смерть его в предвоенные грозовые годы либеральные критики пытаются представить чуть ли не закономерною, якобы писал он из-под палки партийной, душа разрывалась, за ней и тело, замучили вконец функционеры. Но побойтесь Бога, толкователи творчества этого яркого, редкой зоркости и со своеобычным стилем писателя.

Вы сами, пускай и сквозь зубы, опошляете память о нем домыслами о его «подражательстве» Борису Пильняку (Вогау), о попытках уйти-де от изображения персонажей «больших» к персонажам «маленьким» и подправляете Паустовского, назвавшего рассказ «Поезд на юг» (1923) «шедевром советской литературы», – вы же пишете «русской», впрочем, подтверждая – себе вопреки – тесную связь советской литературы с классикой русской, и что связь эта нерасторжима. Вот восхищаетесь, что А.И. Солженицын – теперь повсеместно навязываемый – произведения Малышкина, видите ли, «поместил» в некую личную «литературную коллекцию». И что? Он ведь так их «проанализировал», словно сам и не литератор вовсе, а прозектор из морга. И хорошо, очень хорошо, когда земляки Александра Георгиевича, бережно сохраняя память о нем, в поселке Мокшан назвали его именем школу, обновляют экспозиции в открытом в 1977 году музее писателя, проводят Малышкинские чтения, приглашают на них ученых и просто туристов.

Чтобы вдумчивому читателю узнать правду об Александре Георгиевиче Малышкине, неплохо бы для начала ознакомиться с его автобиографией. «Родился – 21/9 – по старому стилю/ марта 1892 года – в уездном городе Мокшане (Пензенской губернии), бывшей столице мордовского княжества, – пишет он. – Корни рода – из безземельных крестьян, бывших дворовых помещика Нарышкина, отпущенных на волю без надела. Ростки этого рода разнообразны: одни шли в уезд – в мальчики, приказчики, пекари, другие брали в откуп кабаки, третьи уходили на заработок в большие города – на «каменну» (строить церкви, дома), четвертые батрачили у богатых мужиков, пятые – орудовали на базарах и ярмарках с крапленой колодой и рулеткой. В такой обстановке прошло детство». 
Вот почему не верится, когда иные критики заявляют сейчас – без указания, разумеется, источников – будто многодетная семья та была богатой. Отец писателя служил приказчиком в лавке Владимира Петровича Быстренина, походя именуемого «писателем-народником», что слишком громко для скромного хроникера, у кого Георгий Валентинович Плеханов находил «психологическую недоделанность», чем «решительно страдают все герои», к тому ж этот «народник» состоял в партии либерально-монархической буржуазии – кадетской. А в романе «Люди из захолустья» (1937–1938), прерванном ранней смертью, Малышкин вновь писал: «Мы были бедные, мы происходили из курносого, застенчивого простонародья, и я был первый в нашем роду, которого отец дерзнул послать в гимназию, на одну скамейку с господами».
Учился он в Пензенской гимназии хорошо, окончил ее с серебряной медалью, часто бывал в Лермонтовской библиотеке, увлекаясь русскими классиками. А когда поступил в Петербургский университет, на словесное отделение историко-филологического факультета, стал писать сам, его стихотворение «В каземате» в 1912 году опубликовала «Правда». Перейдя к прозе, посещал семинар литературоведа В.Л. Львова-Рогачевского, восторгавшегося Пильняком, откуда, видимо, и пошла версия, будто он у того учился. Но Пильняк склонялся к меньшевикам, бравируя своей беспартийностью, а Малышкин был убежденный большевик, в Красную армию записался в июле 1919 года, на Восточном фронте служил в штабе М.В. Фрунзе, участвовал с 6-й армией в боях против врангелевских войск за Перекоп. «Все это было, конечно, сильнее литературы, – замечает он. – Затем – после семилетнего перерыва, начал опять писать («Падение Даира»). В те дни, во время писания, приходилось еще иногда, по ночам, стрелять в форточку из нагана, чтобы отпугнуть бандитскую шпану». 

ДОПИСЫВАЛАСЬ повесть «Падение Даира» в Москве, куда Малышкин переехал в 1923 году, поселившись в писательском кооперативном доме: Камергерский переулок, 2. Повесть опубликована впервые в альманахе артели писателей «Круг», возглавляемой А.К. Воронским, и сразу привлекла большое внимание читателей и критиков. Во втором номере журнала «Красная новь» за 1923 год главный редактор Александр Константинович Воронский писал: «Повестью «Падение Даира» А. Малышкин – имя свежее и новое в литературе – ставит себя в разряд писателей, за которыми нужно следить. Автор взял один из самых крупных эпизодов – взятие Крыма и изгнание Врангеля. Повесть написана с какой-то особой натянутостью нервов, и вместе с тем автор сумел придать ей характер эпоса, отчего памятные дни уже уходят в седую быль прошлого, героического, уже окутанного дымкой легенд, саг и сказаний». Наверно, поэтому по прошествии почти уж столетия произведение это, давно ставшее советской классикой, учит нас смотреть на текущие события с высоты всего опыта, накопленное Коммунистической партией, не погрязая в мелочной бытовой суете, что навязывается людям с реставрацией буржуазного чистогана. Две силы, два разных мира – «множества», «красная лава», «ощетиненный поток» и «последние», «владыки», «глядя назад тусклыми, выпуклыми глазами» – схватились в непримиримой битве своей, «а за ними уходит ночь, и брезжут рассветы красной золотеющей рожью»: «это есть наш последний и решительный бой...»
Стиль повести необычен: в философско-патетические и страстно-лирические пласты вдруг будто врываются сводки боев, приказы, цифры, донесения, но ярко поэтизированный лик социальной революции не меркнет, не снижается, ясно показывая стремление автора создать образ Народа как массы, как Двигателя истории, и образ Революции как способа движения к преобразованию Мира. В зримо отчетливых красках представлены, вместе с тем, и достаточно точные в реалистической прорисовке образы красноармейцев – Микешина, русского крестьянина, домовитого, неунывающего, крепкого, и рядом – Юзефа, человека «в австрийской шинели и кепи», из пленных, с мечтою об интернациональном братстве бедняков, а с другой стороны – «красивая из кафе, с румяной ярью губ», и «бритый заветренный ротмистр», и «пожилой, тучный, в моднейшем сером пальто и цилиндре, с выпяченной челюстью сластника, обвисший сзади багровым затылком». Противостояние это непримиримо, и когда красноармейцы на миг поддаются панике, их останавливает матрос: «Бежать?.. Шкурники!.. Трусы!.. А революция?.. Первого же... на месте... сам!.. Убью!.. Назад!..»
Преодолев временную растерянность перед всплеском нэповской стихии, что выразилось в повести «Вокзалы», Малышкин пишет рассказы, где жизненная правда преобладает над романтическими порывами, которые находят формы более спокойные, но и тесно связанные с «отшумевшей грозой».

Назовем «Ночь под Кривым Рогом», «Комнаты», «Денек», отмеченный Паустовским «Поезд на юг», где символом вечности, куда человеку надлежало бы достойно вписаться, возникает образ моря, столь любимый писателем и неизбывный: «Море идет за неоглядные горизонты, – так оно шло вчера, без нас, и так шло тысячи лет назад, неся ту же дикую, кипящую тишину. В зеленой бездне, под ногами, чудятся города, монастырь Форос смертельно лепится на каменной игле». В простых по виду, обытовленных персонажах писатель узнает недавнего лихого бунтаря, его жену-подпольщицу, и мысли вновь тянутся к революционным дням и годам, к «усмиренным годам». Так рождался малышкинский «Севастополь»...

«СЕВАСТОПОЛЬ» (1925–1930) – это роман со всеми его жанровыми особенностями и определителями. Повествование ведется от лица главного героя – Сергея Шелехова, ищущего свое место и, наконец, его нашедшего в большевистских рядах. «Эта вещь как будто вылилась из сердца», – скажет о романе автор, показав нам события в России 1917 года – между Февралем и Октябрем – объективно, в их реальном обличии, хоть слегка и с обобщенными метафорами, гиперболами, однако помогающими нынешнему читателю глубже разобраться в происходившем тогда, не поддаваясь на облегченные, а то и ложные схемы тех историков, что заведомо ангажированы либеральной властью. Вникая в сюжетные повороты романа, вглядываясь в портреты психологически тонко выписанных в нем персонажей, глубже понимаешь, как умелая и честная работа большевиков, их убежденность и личное бескорыстие привели к их победе над меньшевиками и эсерами, что полезно знать и нынешнему коммунисту. Мы-то, я помню, зачитывались на летних каникулах Фурмановым, Лавреневым, Фадеевым, Малышкиным, раздумывая, какую тему выбрать для сочинения, а теперь эти имена, книги этих писателей приходится настойчиво пропагандировать, чтобы молодежь знала, пробивать через толщу облегченного чтива... Александр Георгиевич Малышкин всегда стремился, чтобы написанное им не расходилось с его повседневными делами. Потому он и красноармейцем был отважным, в пензенских газетах потом выступал с публицистикой смелой, в литературную группу «Перевал» вступил по причине близкой ему программы, согласно которой исповедуемые коммунистические воззрения не предполагали отрицания других революционных взглядов, возможности сосуществовать с другими писательскими группами, из-за чего наиболее прямолинейные «марксисты» причисляли их к «попутчикам» революции, хотя творчество Малышкина эти претензии убедительно опровергало. В «Перевале» состояли прозаики Иван Михайлович Касаткин, Анна Александровна Караваева, Иван Иванович Катаев (как члены партии они вели еще и организационную работу), Андрей Платонович Платонов (Климентов), Михаил Михайлович Пришвин, Иван Васильевич Евдокимов, Николай Степанович Дементьев, поэты Михаил Аркадьевич Светлов, Эдуард Георгиевич Багрицкий (Дзюбин), Дмитрий Борисович Кедрин и другие. Несходство взглядов у членов группы вскоре привело к ее численному уменьшению, ушел и Малышкин, подвергавшийся критике скорее за принадлежность к организации этой, нежели по существу творчества, неуклонно развиваемого, становившегося все ближе к классическим традициям русской литературы.

ПОСЛЕДНИЙ роман Малышкина «Люди из захолустья» (1937–1938), на полуслове прервавшийся, вошел в русскую советскую литературу, однако, как цельное, состоявшееся произведение благодаря стилистически точному, простому, яркому языку, без которого невозможно художническое исследование большой и важной темы, поднятой писателем, – отображение перелома в жизни обыкновенного человека под воздействием народно-хозяйственного строительства, и перелома счастливого, втайне давно желаемого, но казавшегося несбыточным. Движение к лучшей жизни уже не на «перевале», а на «сдвиге», на «переломе» дано в единственно правильном направлении – построении социализма. Писать роман Александр Георгиевич начал в 1932 году, а фактически гораздо раньше, отправившись в командировку и на Днепрострой, Магнитострой, в Красноярск, Челябинск, но и в места детства и юности. И каждый раз, возвращаясь в Москву, в часы отдыха бродил по московским окраинам. Оттого-то столь широкомасштабным увидится читателю повествование, где действие происходит одновременно в самых разных местах. На стройки эти «всякий ехал народ: и старый, и молодой, и семейный, и бездомный, – что-то сотрясло его, сдвинуло из исконных, отцами обогретых мест...»
Столяр-краснодеревщик Иван Журкин, прежде пробавлявшийся бытовыми заказами, вплоть до гробов, тоже отправляется из своего Мшанска в поисках той доли благой, что сделала бы его поудачливее да позажиточней. И вот здесь, на гигантской стройке, в трудовом коллективе ставших близкими людей, он находит счастье, нужное рабочему человеку прежде всего, – общественное признание своего труда главной и прочной жизненной ценностью. И человек преображается на глазах, всякое дело спорится, воодушевляет: «Работа обуяла его , как лихорадка. Он работал до полночи, разгибаясь только на обед и не ощущал при этом ни тяготы, ни изнурения. А если ощущал, тягота эта была приятна и благодетельна, как лекарство, она постепенно как бы очищала организм, восстанавливала радость духа. Радость!» И верно сказал в 1929 году о «Людях из захолустья» Александр Александрович Фадеев, что написаны они «с той простотой и ясностью, которые являются продуктом не только таланта, но и большого и честного труда», и что принадлежат к «подлинно революционным произведениям, которых у нас, к сожалению, еще очень мало и которыми следует дорожить».    
В наши дни, когда неправедные капиталистические порядки все больше заставляют людей обращаться к советскому опыту, русская советская литература выдвигается на первый план и должна, наверное, занять более прочное место в идеологической работе Коммунистической партии, особенно накануне 100-летия Великого Октября. В лучших произведениях отечественной литературы неизменно слышится зов к справедливому преобразованию действительности, к крайне необходимому и сейчас изживанию того, что Владимир Ильич Ленин определял как «мелкособственнический взгляд: мне бы урвать побольше, а там хоть трава не расти», критиковал то, что также пока не изжито: «нам истерические порывы не нужны» и четко разъяснял: «Нам нужна мерная поступь железных батальонов пролетариата». Об этом думается, перечитывая книги о Революции, о Гражданской войне, «о людях 30-х годов», как назвал Александр Малышкин вначале роман «Люди из захолустья», книги зачинателей социалистического реализма, книги утверждающие правду жизни, нравственность, духоподъемность и ответственность перед народом.

Эдуард ШЕВЕЛЕВ