Русская рождественская поэзия

Достоевский – всеобщий брат, сопечальник всем, непревзойденный провидец – живописал случай, произошедший в сочельник:

Крошку-ангела в сочельник

Бог на землю посылал:

«Как пойдешь ты через ельник,

– Он с улыбкою сказал, –

Елку срубишь, и малютке

Самой доброй на земле,

Самой ласковой и чуткой

Дай, как память обо Мне».

И смутился ангел-крошка:

«Но кому же мне отдать?

Как узнать, на ком из деток

Будет Божья благодать?»

Существует феномен поэзии Достоевского: данной ярче всего в изломах диковатых стихов капитана Лебядкина, в игривой пьеске Ракитки: «Эта ножка. Эта ножка. Разболелася немножко…» Но рождественское стихотворение – серьезное и печальное – показывает такое русское отношение к небесному пантеону, что… чувствовать многое начинаешь иначе, даже в предельно прагматично-эгоистические времена.

Нежная песня Фета – сама от синевы снежного пространства, от кодов русской метафизики, от идей русского космизма, переданных через образный строй:

Ночь тиха. По тверди зыбкой

Звезды южные дрожат.

Очи Матери с улыбкой

В ясли тихие глядят.

Вспыхивают словесные оркестры Блока, наследника…отчасти фетовской, отчасти лермонтовской музыки:

Был вечер поздний и багровый,

Звезда-предвестница взошла.

Над бездной плакал голос новый –

Младенца Дева родила.

На голос тонкий и протяжный,

Как долгий визг веретена,

Пошли в смятеньи старец важный,

И царь, и отрок, и жена.

Голос Блока – весь из бездны, и весь прошит, пронизан золотистой тайной.

Крестьянское Рождество в щедрых красках и точных мазках, с звездно-крепкими ощущениями и вспышками по небу драгоценных росинок звезд передано Есениным:

Тучи с ожереба

Ржут, как сто кобыл,

Плещет надо мною

Пламя красных крыл.

Небо словно вымя,

Звезды как сосцы.

Пухнет Божье имя

В животе овцы.

И – совершенно небывалым, но в тоже время и параллельным Есенину звуком течет русское Рождество в Абиссинии, православном отсеке Африки:

И сегодня ночью звери:

Львы, слоны и мелкота –

Все придут к небесной двери,

Будут радовать Христа.

Ни один из них вначале

На других не нападёт,

Ни укусит, ни ужалит,

Ни лягнет и ни боднет.

Чары Николая Гумилева полыхают разноцветно: жарко горит небо праздника, и звери, как дети, соединённые неожиданно во Христе, словно подчеркивают глубину события.

Мудростью белой, крупнозернистой соли пересыпаны музыкальные, словно нежная скрипка звучит, строки К. Р.:

Благословен тот день и час,

Когда Господь наш воплотился,

Когда на землю Он явился,

Чтоб возвести на Небо нас.

Мистика странным образом переходит в повседневную жизнь, призывая, безо всякой дидактики, жить иначе.

Совершенно особняком сияет «Рождественская звезда» Пастернака, чей космос разворачивается медленно, из кропотливого описания пустыни, из долгого путешествия различных людей, идущих поклониться чуду; он развивается совершенно русским ощущением праздника, будто это сейчас, «запахнув кожухи», идут простые пастухи; будто всё и свершается – сейчас, сейчас…

 …было – пророчествовал Владимир Соловьев: русский вестник, метафизикой окрыляя острые строки:

Пусть все поругано веками преступлений,

Пусть незапятнанным ничто не сбереглось,

Но совести укор сильнее всех сомнений,

И не погаснет то, что раз в душе зажглось.

Великое не тщетно совершилось;

Не даром средь людей явился Бог…

И время наше – в бесконечности сует и крупных, в блестящих одеждах соблазнов – словно задавшееся целью опровергнуть: мол, даром, даром! – потупляет взор, отходя пред сияющим богатством русской рождественской поэзии.

Александр БАЛТИН