Продолжение "историй ..."

Почему после снегопада всегда так тихо? 

    Окно в узорах белых. Сквозь них струится сумрак ночи. Свеча горит, и пение слышно. Звуки деревянных палок – перевить, перевить, сплести бесконечны. Месяц тонкий и яркие звезды сканью вплетаются в рисунок кружева. Оконная рама – «решетка», снег – «белые цветы». Плетется неспешно судьбы полотно. Украсят им Крестильную Рубаху. Длинную – пусть долгой будет жизнь, и с пышным подолом – пусть будет безбедной.

- Скольким малышам была я оберегом, защитой от болезней, горя, неудач, - шепчет Крестильная Рубашка благородного молочного оттенка.

- А я лишь одного обернула после крещения, и его же накрыла после смерти. Перед самым концом он волновался, что еще ни разу не умирал и не знал, как это правильно сделать, - сказала Крыжма, одного с нею цвета. – Долго и мучительно уходил он из жизни, а потом обернулась его душа птицей и устремилась в небеса свободная ото всего. Покружила на прощание над домом и с пронзительным криком улетела прочь. Туда, где ночное небо расцвечено яркими всполохами.

- Да, мы с тобой символы очищения  души от грехов и начала новой жизни.

 Красиво и торжественно горели свечи в день Крещения, их свет озарял лики святых. А малыш был спокоен, мирно спал. Только когда окунули в купель, забавно нахмурил брови и надул губы. Я думала, он расплачется. А  он взял и широко улыбнулся.

- Какие у малышей милые розовые пятки всегда торчат из пеленок. Они  так похожи на маленькие запятые,- хихикнула Крыжма.

- Угу, сначала милые, а потом подрастут и станут похожи на бесформенный кусок наждачной бумаги, - вздохнула с сожалением Крестильная Рубашка.

- Ох, уж эти милые пятки,- вступили в разговор маленькие Башмачки. – Первые шаги такие робкие и неумелые. Идут ножки, запинаются, друг об друга заплетаются. А потом освоятся и побегут так быстро, что за ними трудно угнаться.

- Догнать их полбеды – проскрипели Ботинки, - Сохранить себя для них трудно. Они же пинают нашими носками все, что попадется на пути, встают в грязь и прыгают в глубокие лужи. Хозяевам ножек весело и радостно, а нам потом капитальный ремонт необходим и покой.

Лето пролетело, промелькнуло и растаяло,

 словно утренний  легкий туман,

 но воспоминания о нем не исчезали.

      С дальней вешалки протянул рукав полосатый Мужской Халат, раздвинул вещи, заслонявшие его и начал свою историю:

- Лет пять назад снял я  на  лето домик  в деревне. Проснулся  в первый  же день от  петушиного крика. Лежу в постели нежусь. В открытое настежь окно любуюсь робким  еще солнцем, плывущими деликатно за горизонт белыми облаками. Утренний свет проник в комнату и осветил сундук, стоящий в углу. Надо будет в него заглянуть на досуге, смахнув паутину времени, перечесть стопку старых писем, скованных тесьмой.  Затем свет переместился на картину, с изображением всадника верхом на красавце жеребце с густой гривой, мчащегося во весь опор по скошенному полю. И почему то возник образ Harley–Davidson. С бешеной скоростью он летел по пустой трассе. Harley пожирал дорогу с жадностью голодного дикого зверя, безжалостно отбрасывая остатки дороги из-под колес. Ветер, небо, свобода – это все, что сейчас было нужно ему. Свобода от условностей мира. Ото лжи, притворства, игры по правилам и без. Он чувствовал себя сверхсуществом. Ни мужчиной, ни женщиной, без возраста, без чувств.  Горизонт становился темнее, тяжелее. Надвигался смерч. Поставив стального коня на дыбы,  он влетел в черный водоворот с диким криком восторга.

 Пора уже  встать и умыться колодезной водой. Выйти на крыльцо, вдохнуть полной грудью, и двинуться  дальше  за  дубовые воротá. По тропинке вдоль забора, мимо сада-огорода направиться к пруду, поросшему осокой. Потом,  на мосточки,  еще влажные от ночной росы. Сесть  на, кем-то оставленный, старый  венский стул. Закурить сигару. Вселенское блаженство. По глади пруда солнечные пятна с водомерками играют в догонялки.  Жуки-плавунцы ныряют то тут, то там. Голубая стрекоза уселась на изумрудный стебелек. Покачалась и умчалась. Птицы щебечут. Отражается старая ива в воде, да так ясно, что трудно понять, где отражение,  а где ива. Рядом устроился Серый Кот. Щурит желтые глаза с черными зрачками. Наверное, рыбки ждет. Да вот беда, удочку- то я не взял.

- Прости, Серый Кот, в другой раз порыбачим.

Сижу, слежу за восходящим светилом. Вот доберется солнце до середины колокольни, пойду домой пить чай. Самовар к тому времени уже закипит. На столе поставят тарелку с белым хлебом. Он такой воздушный, вкусно пахнет. Рядом в керамической плошке желтое масло, покрытое испариной. Возьму ломоть хлеба, намажу маслом. Растечется оно аппетитно по теплой упругой сдобе. Сглотну судорожно слюну. Откушу не спеша кусочек.  Зачерпну из высокой вазочки варенье черносмородиновое. Запью все это крепким горячим чаем.   А  солнце уже  на самом верху колокольни. Красота не земная, да и только. Так размечтался. Вдруг, откуда ни возьмись, появилась стая птиц. Я городской житель, в породах не разбираюсь. Толи гуси, толи утки, а может это куры водоплавающие были, сказать точно не могу. Вошли птицы в воду и нарушили покой, внесли хаос. Водомерки и плавунцы исчезли. Перестала ива отражаться и Серый Кот гордо удалился восвояси.

Слышу крик:

- Эй, Матрасик, пить будешь?

- Не пью я по утрам.

- Не пьют только на небеси. А на Руси, пьют все, кому не поднеси,- подошел ко мне Рабочий Комбинезон.

- Что за повод пить с утра?- спрашиваю.

- Повода нет, поэтому непременно надо выпить.

- Я чай собираюсь пить, если есть время и желание прошу в гости.

- Ну, чай так чай. Только, уговор, каждый свой будет пить, - лукаво подмигнул Комбинезон.

 Пришли в хату. Достал я из буфета лафитничек старый, еще с царских времен, с изображением охотничьего рожка. Из такой посуды любой напиток покажется царским. Налил гостю самогонки, настоянной на кедровых орехах. Поставил тарелку с хлебом, порезал сала тоненькими ломтиками. Сели за стол. Комбинезон лафитничек опрокинул, хлебом занюхал, на спинку стула откинулся и стал осматриваться. В комнате все, как было в стародавние времена. Словно время задумалось о чем- то  очень важном и остановилось. Старый дубовый буфет  со стеклянными дверцами. Посуда  в буфете  еще кузнецовская, тонкие длинные  вазы, керамические соусники, пузатые сахарницы, белоснежные молочники.  На стене ходики. Стрелки с дрожью двигаются, как только сойдутся они на двенадцати, выскочит маленькая птичка и прокричит «Ку-Ку» ровно двенадцать раз.  Меж  двух окон зеркало в резной раме, уже слегка поблекшее. В углу икона, почерневшая от времени. Дубовый стол посреди комнаты, под плюшевой с проплешинами скатертью. По краям стола лавки, отполированные хозяевами, да их гостями до блеска. Печка русская, по- хозяйски расположилась почти в половину комнаты, боками своими, да выступами заслоняет от зимней дрожи, сезонного озноба. Цветной занавеской отгородила  она от любопытных глаз  уютную теплую лежанку. Со стороны кухни  прикрылась металлическим заслоном. Чугунки стоят, ждут своего часа, прислонясь к печи. Хороши щи из печи, а про кашу и говорить не стоит.  Все в комнате  располагает к  задушевной беседе, к тесному общению. Налил я себе чаю из самовара в кружку под хохлому расписанную гроздьями красной рябины, да желтыми листьями по черному полю.

Взял кусок сахара белоснежного, да расколол его щипцами. Положил осколки рядом с собой на блюдечко маленькое. Налил из чашки в блюдце горячий, ароматный напиток. Поднес к губам. Тонкий дымок поднимается с чайной поверхности. Струится чайная душа, извивается. Отпил я глоток. Тепло внутрь меня льется. Греет душу. Забыл я совсем о своем госте.

- Какими судьбами в наших краях?- спрашивает Комбинезон, обращая на себя мое внимание.

- В отпуск приехал, здоровье поправить. На рыбалку сходить, на закат полюбоваться. А Вы, какими судьбами?- спрашиваю я, чисто из вежливости

- А мы тут живем, мы местные. Видите на пригорке церковь, а рядом колокольню? Так вот мы их решили своими силами отреставрировать.

- Бог в помощь.

- Вот все так говорят, а сами помочь не догадываются.

- Чем же я могу помочь?

- Ну чем. Можно материалом каким, силой рабочей,  а можно просто деньгами.

- Да, конечно! Смогу помочь рабочей силой и деньгами.

- Вот и славно,- обрадовался Комбинезон, - Сегодня вечером жду Вас в гости к себе на чахохбили.

- Неужели фазанов разводите?

- Да что Вы! Какие фазаны, курица местная тело нагуляла. Пила чистую воду, клевала тучное зерно, да паслась на розовом клевере. Пора на стол ее, да гостей позвать.

- Понятно. А простите за любопытство. Вы человек верующий?

- Нет, а с какой целью интересуетесь?

- Почему решили именно церковь реставрировать?

- А Вы сами посмотрите.

 Мы вышли во двор и  увидели за рекой, на пригорке церковь, с покосившимся от удара молнии, крестом, с высокой, задевавшей облака колокольней. Удивительно гармонично на фоне вековых деревьев, неторопливой реки и  глубокого неба они смотрелись.

- Смотрите, какая красота! Наши предки старались, силы свои тратили, душу вкладывали. Мы просто обязаны это все сохранить. Согласны?

 - Да, согласен!

 - Кстати, там справа от церкви, деревенская улица идет к лесу. Так вот по этой улице мой дом второй справа с белыми наличниками.

 Комбинезон удалился, а я подошел к забору, уже седому от времени и увидел на соседском участке Платье Штапельное, половшее огуречную грядку.

- Добрый день, соседка! Как дела?

 Штапельное Платье разогнулось и приветливо закивало:

- Добрый! Вот огурцам кланяюсь, что б росли крепенькими, да мясистыми. Хочу засолить на зиму, да и свежих поесть в удовольствие.

 - Дело хорошее. Может, помощь нужна, так Вы на меня рассчитывайте.

- Господь с Вами, какая помощь. Еще сама в состоянии управиться. Это раньше, когда семья была большая, дел было не початый край. А сейчас, когда одна осталась, и дел то больших нет. Вот ландшафтным дизайном на старости лет занялась. Да Вы проходите в калитку то, я все покажу, похвастаюсь.

  Очень мне интересно стало на дизайн Штапельного Платья посмотреть. Прошел я со стороны улицы к калитке, открыл  уже проржавевший засов и оказался в соседском дворе. Соседка меня проводила за дом, похвастаться своими достижениями. На небольшом участке росли вдоль забора бузина, рябина, липа, да береза. У дома раскинулись кусты розового шиповника,  да акации желтой. Везде маленькие клумбы с подобранными по цвету растениями. На одной клумбе розовые флоксы и такого же цвета астильба. На другой красные герань, лихнис и настурция. Удивили, скорее, умилили садовые «скульптуры». Белые лебеди из автомобильных покрышек, непонятная композиция из пластиковых бутылок разного цвета, «скульптурная» группа из старых резиновых детских игрушек. Из-под ракитового куста выходили  три утки и один желтый пластмассовый цыпленок. Хозяйка с нетерпением ожидала моего одобрения.

- Ну, соседка, что Вам сказать? Очень мило и неожиданно. Порадовали меня своим ландшафтным дизайном.

Штапельное платье застенчиво улыбнулось.

- Вот, внучка приезжала погостить в прошлом году и оставила журнал «Сад». Насмотрелась я картинок и давай делать все по-своему.

Соседка замялась и, махнув решительно рукой сказала:

- А я, пожалуй, приму Ваше предложение о помощи. Только Вы присядьте здесь на лавочку. Я мигом. - И скрылась в доме.

   Лавочка была очень удобной, широкой, с высокой спинкой. Стояла она под старой яблоней. Сидя на ней можно было любоваться, как растут, наливаются соком яблоки, наблюдать за трудягой пауком, за воришкой червяком, удиравшим по паутинке от восьмилапого хищника. На лавке лежала раскрытая книга. В ожидании соседки я успел прочесть лишь маленький отрывок:

   …закончились занятия и уже позади экзамены. Впереди  лето с путешествиями на все стороны света и приключениями на все части тела. Забежала в деканат сказать последнее «прощай», а там объявление « Приглашаем всех желающих принять участие в археологических раскопках в городе N, на территории местного Кремля». В голове что-то щелкнуло. Это был сигнал к принятию самого верного решения – участвовать в раскопках, не дожидаясь перитонита. Представила себя с лопатой в жаркий полдень. Встряхнула шевелюрой, освобождаясь от жуткого видения. Где я, и где лопата. Мне бы кисточкой помести, да скребочком погрести, может какое древнее сокровище и откопаю. Я уже отчетливо видела заголовки газет: «Она сделала великое открытие», и обложки глянцевых журналов со своей улыбающейся физиономией.

Началась роскочная жизнь - параллельная реальность. Погоды в то лето стояли не по-здешнему солнечные и безветренные. На вверенном мне крошечном  участке земли с утра до вечера махала я кистью до ломоты в руках, да темноты в глазах. Отползала уже в сумерках в палатку на запах еды и наощупь определяла спальное ложе. Отрубалась мгновенно. И снились мне волшебные сны – черепки, черепа, кости и аланские  амулеты. Откопала однажды я малую пуговицу красоты невиданной да дремучей древности, возрадовалась душа моя, вознеслась до небес. Да  оказалась та древность заклепкой от кожаной курточки моего современника. Рядом потные, бородатые молодцы, снимая культурный слой, наткнулись на каменную кладку, похожую на остатки стены крепостной. После того случая стала по ночам к стене старшая дружина приходить и охранять ее. Возвышались молча в черничной мгле, силуэты лучников над древними стенами и исчезали с первыми лучами солнца, да петушиными криками. Жуткое, смутное время настало. На душе мутитца, делать ничего не хощетца. Да вечерами у костра  легенды и сказания вводили в страх и трепет. Кисточкой я уже не так рьяно размахивала, опасаясь навлечь проклятие предков. А тут новая находка. Под самой стеной обнажился под «вуалью» скелет женский, украшенный широким поясом с многочисленными цветными вставками из драгоценных камней, кольцами витыми, подвесками с руническими надписями - хитро ручное изрядство. Кто она? Какого роду-племени? Из каких далеких, неведомых стран явилась такая красавица и осталась здесь средь обышного народа, народа, не бравшегося в расчет, уснув как детище в колыбели на веки вечные?  Может быть, из племени амазонок она? Открылась, как залог целостности  мироощущения, соединяя реальность и мифологическую фантазию.

Недели через две зарядили косые дожди, пригоняя одежду так плотно к телу, что становилась она кожей…

- А вот и я,- услышал я голос за спиной, и закрыл книгу. Что было дальше с этой искательницей приключений и милой фантазеркой я, наверное, уже никогда не узнаю.