О последних минутах жизни Николая Гумилева

Снимок сделан в день отъезда Николая Гумилева на фронт после краткосрочного отпуска.

В связи с этим замечу, что читать Л.Н Гумилева было гораздо проще, чем слушать. Потому что мысль в его лекциях часто опережала слова:)

Мурашки по коже...

Мне, жениху, ковер ткала,

Где же теперь твой голос и тело,

Может ли быть, что ты умерла!

Как ты стонала в своей светлице,

Я же с напудренною косой

Шел представляться Императрице

И не увиделся вновь с тобой.

Понял теперь я: наша свобода

Только оттуда бьющий свет,

Люди и тени стоят у входа

В зоологический сад планет.

И сразу ветер знакомый и сладкий,

И за мостом летит на меня

Всадника длань в железной перчатке

И два копыта его коня.

Верной твердынею православья

Врезан Исакий в вышине,

Там отслужу молебен о здравьи

Машеньки и панихиду по мне.

И всё ж навеки сердце угрюмо,

И трудно дышать, и больно жить…

Машенька, я никогда не думал,

Что можно так любить и грустить.

(с) Николай Гумилев. "Заблудившийся трамвай".

Заметь, что "Трамвай", где фантазия переплетается с реальностью, а прошлое - с настоящим был написан Гумилёвым в стылом Питере 1919 года. И, как мне кажется, было у поэта ощущение, что жизнь его устремлена к закату.

А как поэт - обладал даром ясновидения. Такого печального...

Он не верил, он всё знал о ТОМ мире!

Мне же доподлинно известно вот что:

В газете «Петроградская правда» 1 сентября 1921 года было опубликовано сообщение ВЧК «О раскрытом в Петрограде заговоре против Советской власти». К этому сообщению прилагался список расстрелянных участников заговора. Всего - 61 человек.

Тринадцатым в списке был «Гумилёв, Николай Степанович, 33 лет, бывший дворянин, филолог, поэт, член коллегии “Издательства Всемирной литературы”, беспартийный, бывший офицер. Участник Петроградской боевой организации, активно содействовал составлению прокламаций контрреволюционного содержания, обещал связать с организацией в момент восстания группу интеллигентов, которая активно примет участие в восстании, получал от организации деньги на технические надобности».

В марте 1922 года были сообщены некоторые подробности об этой казни:

Арестованных привезли на рассвете и заставили рыть яму.

Когда яма была наполовину готова, приказано было всем раздеться.

Начались крики, вопли о помощи.

Часть обреченных была насильно столкнута в яму, и по яме была открыта стрельба.

На кучу тел была загнана и остальная часть и убита тем же манером.

После чего яма, где стонали живые и раненые, была засыпана землей».

(Свидетельство фельдшера И. Н. Роптина)

«Я в последнее время постоянно думаю о смерти.

Нет, не постоянно, но часто.

Особенно по ночам.

Всякая человеческая жизнь, даже самая удачная, самая счастливая, трагична.

Ведь она неизбежно кончается смертью.

Ведь как ни ловчись, как ни хитри, а умереть придется.

Все мы приговорены от рождения к смертной казни.

Смертники.

Ждем – вот постучат на заре в дверь и поведут вешать.

Вешать, гильотинировать или сажать на электрический стул.

Как кого.

Я, конечно, самонадеянно мечтаю, что умру я не на постели. При нотариусе и враче…

Или что меня убьют на войне. Но ведь это, в сущности, все та же смертная казнь.

Ее не избежать. Единственное равенство людей – равенство перед смертью.

Очень банальная мысль, а меня все-таки беспокоит.

И не только то, что я когда-нибудь, через много-много лет, умру, а и то, что будет потом, после смерти.

И будет ли вообще что-нибудь?

Или все кончается здесь, на земле:

“Верю, Господи, верю, помоги моему неверию…”».

Размышление, это все лишь высказывание того, что тревожит, а не того, что знаешь.

Времена были ужасные. Особенно для дворянина и офицера.

Тогда, такие "недостатки" не прощали!

Таким образом, разрыв между монологом и трагической гибелью не мог быть двухлетним.

Кстати, по свидетельству Ходасевича накануне ареста Гумилев был невероятно весел и утверждал, что проживет никак не менее девяноста лет:

"Он все повторял: “Непременно до 90 лет, уж никак не меньше”, - пишет Ходасевич. - До тех пор собирался написать кипу книг. Упрекал меня: “Вот мы однолетки с вами, а поглядите: я, право, на 10 лет моложе. Это все потому, что я люблю молодежь. Я со своими студентками в жмурки играю – и сегодня играл. И потому непременно проживу до 90 лет, а вы через 5 лет скиснете”. И он, хохоча, показывал, как через 5 лет я буду, сгорбившись, волочить ноги и как он будет выступать “молодцом”.

Знать бы где упасть, Лана.

Из русской военной миссии в Великобритании он зря вернулся в Россию.

Его отчаянно отговаривали.

И все-таки он вернулся. Через Архангельск. Через фронт гражданской войны, где не единожды мог погибнуть.

Чтобы сложить голову в родном городе?

И ты , Сережа, прав. Мы не можем знать, где упадем.

Действительно. Не надо было ему возвращаться в Россию.

Может из -за семьи рвался на Родину?

"Всю дорогу, — признавался Гумилев Ирине Одоевцевой, — я думал об Анне Андреевне, о том, как мы заживем с ней и Левушкой. Он уже был большой мальчик. Я мечтал стать его другом, товарищем его игр. Да, я так глупо и сентиментально мечтал…"

Кроме жены и сына, в Петрограде оставались его сестра и его мать.

Их особняк в Царском Селе был реквизирован.

Найти службу им было невозможно.

И вряд ли они сумели бы физически выжить без помощи сына и брата.

С голодом, стужей, беспощадным революционным террором?

За покушение на главу ПетроЧК Урицкого расстреляны "пятьсот заложников из буржуев". Ни в чем не повинных.

"Убить безоружного — величайшая подлость!" - открыто заявил Гумилев.

Его сознание боевого офицера не могло вместить в себя чудовищное преступление.

А такие преступления большевики в ту пору творили на каждом своем шагу...

Летом 1920 года Гумилев пишет первый — страшный — вариант своей прославленной "Канцоны" ("И совсем не в мире мы, а где-то…"): Помню, как в студенческие годы мы ее переписывали от руки:

"Кажется, уж где-то было это.

Так же сердце билось все сильней,

Так же перелистывало лето

Синие страницы ясных дней.

Нет, довольно слушать лжепророков,

Если даже лучшие из нас

Говорят об исполненье сроков

В этот темный и звериный час.

В час гиены мы взыскуем рая,

Незаслуженных хотим услад,

В очереди мы стоим, не зная,

Что та очередь приводит в ад.

Там, где все сверканье, все движенье,

Пенье все, — мы там с тобой живем.

Здесь же только наше отраженье

Полонил гниющий водоем".

Революция, это грязь и кровь. Не мои слова, но это так.

А мы студентами Асадова переписывали.

Он легально издавался.

А вот стихи Гумилева в нашей стране были под запретом аж до конца восьмидесятых.

Ну, опять же, Московский государственный университет, в котором тексты Гумилева передавались из рук в руки, всегда был гнездом злостного инакомыслия.

Ну, ты ж понимаешь:)

Ему надо было бы, пробравшись в Петроград, вытащить семью в Крым.

Или по льду Финского залива уходить в Финляндию.

Но вряд ли это было возможно - с маленьким-то ребенком на руках.

И с больною матерью.

И Анна Ахматова наотрез отказывалась покинуть Россию.

Как и подавляющее большинство петроградской интеллигенции 1918–1919 годов Гумилев (вернувшийся на родину после почти годового отсутствия) склонен был на первых порах видеть в бытовых лишениях и репрессиях "военного коммунизма" неизбежные издержки, объективно присущие любой исторически активной эпохе.

"Подобно многим, - пишет Роман Гуль, - Гумилев был склонен тогда измерять ленинский Октябрь "французским термометром" и терпеливо ждать наступления "термидора".

Не получилось.

К 1920 году настроения Николая Степановича радикально меняются.

В них от первоначальной политической терпимости не остается даже следа.

Не то, чтобы он ненавидел новоявленную власть, нет.

Он ее презирал.

Поэтому переписывали (девочки)...Нам думать о переворотах было недосуг, мы о любви мечтали..)))

Нам приходить и ждать напрасно.

А если я попал в Чека?

Вы знаете, что я не красный!

Нам приходить и ждать напрасно

Пожалуй силы больше нет.

Вы знаете, что я не красный,

Но и не белый, — я — поэт.

Пожалуй силы больше нет

Читать стихи, писать доклады,

Но и не белый, — я — поэт,

Мы все политике не рады.

Писать стихи, читать доклады,

Рассматривать частицу "как",

Путь к славе медленный, но верный:

Моя трибуна — Зодиак!

Путь к славе медленный, но верный,

Но жизнь людская так легка,

Высоко над земною скверной

Такая смертная тоска.

Февраль-март 1921 года.

"Накануне своего ареста, — вспоминает приятель Гумилева режиссер В. И. Немирович-Данченко, — он еще раз заговорил о <...> России.

— Ждать нечего. Ни переворота не будет, ни Термидора. Эти каторжники крепко захватили власть. Они опираются на две армии: красную и армию шпионов. И вторая гораздо многочисленнее первой.

Он шутил:

Когда я кончу; наконец,

Игру в cache-cache со смертью хмурой,

То сделает меня Творец...

Персидскою миниатюрой".

Спасибо, Марина.

И вера другая... Какое время - такая и вера. Наверно, я пессимистка в этой части.

Всему свое время! Нужная информация приходит всегда вовремя!

Моя мама была самая огромная атеистка!

Но исповедаться успела...

Не дай Бог конечно, так, и думаю, что у тебя ещё очень много времени.

Комментарий удален модератором

"Она".

Читает Юрий Родионов.

https://www.youtube.com/watch?v=hGi48uprevI

Видео чудесное...

"Назвать нельзя ее красивой,

Но в ней все счастие мое."

Я не очень часто бываю в церкви, но радуюсь, как много молодежи стало туда ходить!

Радуюсь, что люди тянутся к Богу.

Не все ставят деньги превыше всего!

О душе думают...