ЭМОЦИОНАЛЬНАЯ ВСПЫШКА

  ЭМОЦИОНАЛЬНАЯ ВСПЫШКА

    Схлынувшее с потухшими звёздами утро.  Оглушительный грохот, словно  гром сорвался  или динозавры (на ночь я и Вася смотрели фильм «Парк Юрского периода») ожили и по станице затопали,  но откуда гром?  Июльское небо чистое, ясное, как вымытое зеркало.

   Во двор врывается увесистый мужик, катится на нас, будто огромная, потухшая  шаровая молния и орёт. Я трясу головой, мне кажется, что это остатки сна, но ситуация проясняется от оглушительного рёва. Так орать может только  человек с крепко раскалёнными нервами.

   Человек то – человек, но они разные бывают. Может этот прёт с железкой или пудовым кольём, чтобы установить справедливость за учинённую ему Васей какую – нибудь обиду и в горячке заодно  обломает  и меня. Мой скачущий обзор показывает: человек не вооружён.

- Турбулент, - вздыхает Вася. – Иван Григорьевич.

- Бывший лётчик? – спросил я

- Вроде того. Сейчас начнёт виражи закручивать, мёртвые петли делать, в штопор входить. Нужно остановить. – Он пытается подняться с порожек, но мне любопытно, и я держу его.

- Мать твою! – Мужик долбанул не голосом, а голосищем, да  так, что воздух  взинтился,  затрещал и прибойными  волнами пошёл. - Калитку не можете нормальную сварганить, чтоб человек мог свободно зайти и выйти. Железа на неё потратили не меньше двух пудов. Я двадцать раз пытался с лёта её взять. Всем телом, а она запружинит, как бы заманивает,  а потом  заднюю включает. До пакгауза, зараза, откидывала. Весь габарит в синяках. Законопатились, заварились, - выстреливает он, - да так, что хрен войдёшь. От кого запираетесь? Кого боитесь? Что за дела такие, - продолжает орать мужик, наверное, лёгкие лошадиные.

   Вася хочет вырваться, но я не пойму, а зачем?  Если мужик возьмёт его на таран, то закатится он и где его искать?

 – Вася. Тащи сварочный аппарат, я калитку  сейчас разрежу и такую  тебе  заделаю, что её даже пацан сможет открыть. Я её, - он захлёбывается от слов и, меняя направление, мчится, как ветер, но не к нам, а   к яблоне, под которой валяется дубовая  табуретка. - Хозяева, - презрительно отутюживает он меня и Васю -  Кто ж так за своим добром следит. Не жалеете. Всё кривится и валится, потому что поддержки не даёте.

   Поддержку он обозначает размашистым  ударом ноги, который   ставит табуретку на ножки, но она, пошатавшись, падает. Иван Григорьевич  пробивает второй удар, но «договориться» ему не удаётся.  Он перестаёт обращать на неё внимание, поворачивается,  лягает её, словно лошадь, и  несётся к развесистой дикой  груше, оставляя за собой шлейф плотной пыли.

- Груша-то какая, - строчит он. – Плодовитая, но что же она у тебя не обкопанная? Как поливать и поить её будешь. Она без воды высушится, подгниёт и завалится на дом. Разнесёт его на кусочки и тебя приберёт. – Иван Григорьевич хватает рядом лежащую штыковую лопату, со всего маху вгоняет в землю и...оставляет её, так как ему в глаза бросается доска возле забора.

- Что она тут без дела лежит, - накачивает он.

- Не трогай, - срывается Вася после безуспешных попыток установить с Иваном Григорьевичем телепатическую связь через молчание. – Она никому не мешает. Я её для кухонных дверей припас.

   Доска отрывается  от земли,  и, со свистом разрывая воздух, шлёпается на крышу курятника.

- Ты что делаешь? –  Вася пытается криком пробиться через испуганное куриное кудахтанье,  но  его заклинило, и он высушено шепчет. – Шифер на крыше побил. Это же дополнительные расходы. Пенсии маловато, а, - он замолкает и неожиданно  захваченный бушующей  энергией Ивана Григорьевича  прорывается и со злобой кричит, -  а инвестировать в ремонт куриной крыши, кто будет? Иван Григорьевич, Угомонись.

   Ноль внимания. Мужик рыскает глазами по двору. Мечется, будто попал под атаку  диких пчёл.  Всё ему не так. И тачка для мусора не так стоит, и шланги для полива не там лежат, и кирпичи не по-хозяйски сложены, но так, как всего много, что не так стоит, не так лежит, не в ту сторону смотрит, не там валяется, он выдыхается и садится на порожки.

- Иван Григорьевич, - успокаивающе говорит Вася. – Не трогай ничего. Не нервничай. Всё в порядке.

- И где ты видишь порядок, - взвивается  Иван Григорьевич, -  У тебя государственные глаза, - рубит он. - Где бардак, там видишь ты порядок, где порядок – говоришь бардак. Не могу я спокойно на такие  не мужицкие   дела смотреть.

- А ты, - начинает Вася.

   Иван Григорьевич отмахивается, не замедляется, а только наращивает темп и перескакивает на другую тему.

-Вчера слышал и видел, как в Донбассе стреляют.

- Ну, слышать, может быть, ты и слышал, - отвечает Вася. -  Отсюда можно услышать, но не  видеть.

   Вася! Сиди смирно. Зачем в атаку идёшь. Соблюдай тишину. Авось успокоится Иван Григорьевич.

   Ты же вчера на рынке целый день  шастал, - режет Вася. - Указания всем раздавал, как лучше торговать, с кого меньше содрать, а кого прижать, в каком краю лучше товары закупать, конкуренцию развивал, пока тебя не выперли с рынка. Так ты не успокоился. С обливского  рынка, как цыган, перекочевал  на суровикинский, тебя и там шуганули. Между рынками мотался. Когда успел на Донбасс съездить?

- Эх, ты. А ещё бывший москвич, столичный житель. Мыслить не можешь. На Донбасс я не ездил, а видеть видел, как стреляют.

- Ты что такой дальнозоркий? Глазастый? – ещё сильнее набрасывается Вася.

- Да. Телевизор  на расстоянии двух метров от глаз, - припечатывает Иван Григорьевич. – Что выкусил. Я к тебе по делу прибежал. Был утром на речке. Рыбы целый океан. Правда, руками не возьмёшь. Заводи свою «Ниву», бери удочки, невод и мотаем на речку. Ты посиди. Отдохни.  Я сейчас сам твой вездеход выведу. – Он выметается с порожек и бросается к гаражу, рвёт на себя дверь, но дверь не поддаётся, он пляшет возле неё, пока не замечает замок.

- Так на ней же замок, - вопит он, -  Что ж ты не сказал? На все свои сараи замки навешал. Они у тебя, как эти, как их, как   запоры. Никуда не войдёшь и  не выйдешь. Замкнулся. Давай ключ.

- Да я сам ключ только что искал. Не могу найти. Куда делся: не знаю. Всё перерыл, - отбивает Вася.

- Так что же ты молчишь, что ключ потерял?

   Поспешил Вася с ответом, необдуманно брякнул, не помыслил о последствиях.

   Лом, словно вываливается из воздуха и прилипает  к рукам Ивана Григорьевича. Вася подхватывается  с места и кричит, что нашёл ключ. Поздно. Хрясь.

   Замок вырывается из петли и стремительно несётся к небольшому оконцу кухни. Вася запускает палку на перехват его, но... Стекло вдребезги. Веер осколков, поблёскивающих в лучах солнца, Иван Григорьевич скрывается в гараже.

 - Не заводи, - надрывается Вася. – Ворота в гараже закрыты. И машину побьёшь, и гараж разломаешь.

   «Гараж» не отвечает. Я и Вася заглядываем. Иван Григорьевич сидит на полу с ошалелыми глазами. Не успел усесться за руль. Порожек подсёк. 

   Мы поднимаем его, выводим на воздух. Он щупает голову и огорчённо говорит.

- Господи. Сколько шишкарей навещалось. 

   Он садится на порожки и неожиданно вскакивает.

- А дом, дом? – Иван Григорьевич рвётся к дому.

- Да что тебе нужно от моего дома? – Вася на пределе. -  Кирпичом обложенный, тёплый туалет, ванная. Городской. Всё есть.

- Нет. В нём чего-то не достаёт. Что-то в нём не так.

   Иван Григорьевич делает рывок, Вася в отчаянии хватает его  за ноги, но удержать Григорьевича невозможно, он тащит Васю по двору.  Тяжеловато. Иван Григорьевич пыхтит, а потом обессиленно машет рукой.

- Во! – кричит он.  – Вспомнил, чего у тебя в доме нет.  У тебя не хватает хорошей жены. Выпить найдётся? – бросает он, стряхивая Васю с ноги. – К вечеру я тебе самую лучшую бабу найду.

- С этого бы и начинал, - поднимаясь и отряхиваясь от сора, говорит Вася, -  а то всё мозги запудрил.

-Да дело не в выпивке, - отмахивается Иван Григорьевич. – Это вторичное. Первичное -  эмоциональная вспышка в мозгах. Она меня с толка сбила. Это штука серьёзная. Она не только в мужицких  масштабах бывает, но и в государственных.

- Тебе эмоциональная вспышка, - зло сплёвывает  Вася, - А мне? Замок с петлями вывернул.

- А ты поменьше замков вешай. У тебя всё в замках. На собачьей будке только нет. Наверное, чувствуешь себя спокойнее, когда Шарик гавкает. Он же гавкает в твою пользу. Понимаешь. Не понимаешь, - грустно заканчивает  Иван Григорьевич.

   Он поднимает голову и смотрит  на чистое, ясное, словно вымытое, как зеркало, небо.