"Мрачные перспективы человечества"

Выступая 30 сентября 2015 года перед членами Совета Федерации России, Михаил Ковальчук крупными мазками изобразил мрачные перспективы человечества: "Сегодня возникла реальная технологическая возможность [вмешаться] в процесс эволюции человека, – заявил руководитель НИЦ "Курчатовский институт". – И цель – создать принципиально новый подвид Homo sapiens – служебного человека". Служебный человек обладает ограниченным самосознанием, его размножение находится под внешним контролем, "дешевым кормом" ему служат генно-модифицированные организмы.

По словам Ковальчука, помешать созданию служебного человека "уже не может никто, это развитие науки, это по факту происходит, и мы с вами должны понимать, какое место в этой цивилизации мы можем занять". Несколько месяцев спустя в Российскую академию наук была представлена концепция "Стратегии развития конвергентных технологий", которая предлагает сделать стратегическим приоритетом научных исследований в России ровно те направления, которые в выступлении Ковальчука открывали возможность к созданию новой человеческой расы.

В свой речи перед сенаторами Михаил Ковальчук ни разу не сказал прямо, кто и в чьих интересах занят созданием служебного человека, но процитировал меморандум национальной безопасности США, документ аж 1974 года: "...Политика в области народонаселения становится весьма важной для соблюдения экономических интересов США. Следует создать социальные и психологические предпосылки для якобы стихийного снижения рождаемости..." – и упомянул, что знает "примеры того, какие работы ведет американское агенство DARPA, например, в этой области, по управлению сознанием, по созданию этногенетических систем. Если почитать только названия, достаточно понять, каковы масштабы этой деятельности".

Из конкретных методов превращения человека разумного в "человека служебного" Ковальчук назвал "абсолютизацию свободы личности", которая, по мнению докладчика, приводит к уничтожению суверенных государств, и "внедрение в массовое сознание представлений, противоречащих естественным", а именно семей без детей и ценностей ЛГБТ.

Словом, в современном мире появились новые, страшные угрозы: это и создание на базе нанотехнологий "искусственных живых систем с заданными свойствами, в том числе и несуществующих в природе", и развитие когнитивных исследований, открывающих, по словам Ковальчука, "возможность для воздействия на психофизиологическую сферу человека, причем очень легкую и простую". В сущности, в своем выступлении Ковальчук объясняет, что с помощью нано- и биотехнологий (для создания искусственных организмов) и информационных и когнитивных технологий (для массового воздействия на психику) некие враждебные силы готовы создать послушных зомби, чтобы использовать их, видимо, в качестве рабов.

Как же этому противостоять? Ковальчук напоминает о соперничестве США и СССР в создании ядерного оружия, говорит об опасности "одностороннего владения технологиями одной страной" и предлагает задать новый стратегический приоритет научных исследований в России – на базе "опережающего развития принципиально новых междисциплинарных конвергентных фундаментальных исследований и междисциплинарного образования". Другими словами, если кроссдисциплинарные исследования открывают перед США возможность создания зомби, мы не имеем права от них отставать.

Это выступление можно было бы считать казусом, если бы не фигура его автора: Михаил Ковальчук пользуется репутацией человека, обладающего серьезным политическим весом, который сумел сосредоточить в подконтрольной организации, Курчатовском центре, значительные финансовые ресурсы, прибрал к рукам несколько сильных научных институтов, который, наконец, влияет на ключевые решения в администрировании и бюджетировании российской науки.

И действительно, слова Ковальчука о новом стратегическом приоритете в науке вновь звучат в документе "Концепция "Стратегии развития конвергентных технологий", который президент РАН Владимир Фортов разослал 14 января 2016 года руководителям отделений Академии наук (здесь можно ознакомиться с его полным текстом). В сопроводительном письме говорилось, что текст подготовлен Межведомственной рабочей группой Минобрнауки России, однако в тексте документа в качестве автора ключевых элементов концепции прямо указан Михаил Ковальчук.

Основной термин, на котором выстроена вся концепция, – НБИК, собирательное обозначение нано-, био-, информационных и когнитивных технологий. Его ввели в 2002 году Михаил Роко и Уильям Бейнбридж, два чиновника из американского Национального научного фонда. Именно эти четыре технологии, Н, Б, К и С, Ковальчук упоминал в своем сентябрьском выступлении, как основу создания нового биологического вида – человека служебного. Лично Михаил Ковальчук (это отмечается в сноске к документу) дополнил НБИК еще одной буквой, "С", присовокупив к списку технологий “социогуманитарные”.

Тон концепции куда сдержаннее сентябрьского выступления Михаила Ковальчука. Вкратце речь в нем идет о важности сконцентрировать государственные ресурсы на научных исследованиях, лежащих на стыке различных областей науки, в первую очередь, входящих в список НБИКС. В тексте есть разумные слова: об экономике на основе высокотехнологичных производств, об исчерпании "ресурсного портфеля", об альтернативной энергетике, о реформе здравоохранения. Но решать назревшие проблемы предлагается с помощью "конвергенции технологий", расплывчатого понятия о смешении нано-, био-, информационных, когнитивных и даже социогуманитарных технологий, по каждой из которых, согласно концепции, Россия "имеет реальные заделы на мировом уровне". Ни одного конкретного примера, к каким именно научным или техническим результатам должна привести пресловутая конвергенция, в тексте нет. Зато утверждается, что концепт конвергентных технологий "нашел широкое применение в области экспертных разработок в различных странах, начиная с 2000-х годов, и на его основании во многих государствах впоследствии была сформулирована политика внедрения этой парадигмы в целом".

По мнению авторов концепции, НБИКС и конвергентные технологии должны войти в качестве ключевого приоритета во все стратегические документы, описывающие структуру российской науки и ее финансирование. Что касается бюджетирования предлагаемой программы, формулировки здесь несколько расплывчаты, но очевидно, что финансирование конвергентных технологий должно составить 5-10 процентов от всех государственных расходов на гражданскую науку, то есть десятки миллиардов рублей, причем речь идет не о выделении дополнительного бюджета, а о перераспределении существующих статей в пользу нового направления.

Как рассказали Радио Свобода несколько представителей научной общественности, ожидалось, что концепция будет представлена на заседании Совета по науке и образованию при Президенте РФ 21 января. Однако, этого вопроса в повестке не оказалось, по одной из версий – из-за отрицательных отзывов на концепцию, которые успели представить в президиум РАН несколько отделений Академии наук. Тем не менее слово "конвергенция" на заседании прозвучало трижды – из уст Александра Дынкина, директора Института мировой экономики и международных отношений имени Примакова, в речи Андрея Дутова, руководителя института имени Жуковского, и, неожиданно, в выступлении директора Эрмитажа Михаила Пиотровского. Последний заговорил о востоковедении и заявил, что "у нас есть наука, научная дисциплина, которая называется востоковедение и которая соответствует тому XXI веку и той конвергенции наук, о которой нам часто говорит Михаил Валентинович Ковальчук на наших встречах. И такая синтетическая наука очень важна сегодня – в век конфликтов и конфронтации". Легко представить, что российское востоковедение с радостью бы вошло в аббревиатуру НБИКС в составе последней буквы.

Некоторые российские ученые опасаются, что Михаилу Ковальчуку тем не менее удастся, используя свой аппаратный вес, продавить концепцию "конвергентных технологий" и отобрать бюджеты у немногих оставшихся в России эффективных научных организаций и групп. "Фразеология, которая уже не первый год выдается на счет объединения всевозможных наук и технологий во что-то такое одно, по-моему, по существу является ничем, попыткой торговать воздухом. Это спекуляция для людей, не понимающих, как устроена наука и как устроены технологии. Спекуляция делается на вполне очевидной идее, что всякие новости подчас создаются на пересечении наук. Да, создаются. Но от того, чтобы пытаться устроить случку ежа с лягушкой, ничего жизнеспособного не происходит, – прокомментировал текст концепции доктор физико-математических наук, заместитель директора Института теоретической физики Михаил Фейгельман. – Особенно, если на это требуются колоссальные ресурсы, которые в нынешних условиях надо просто отнять, по-видимому, у тех, кто здесь еще какой-то наукой пытается заниматься на самом деле, это попытка в условиях развивающегося кризиса каким угодно образом вырвать себе жирный кусок”.

Но, может быть, авторы концепции вообще и Михаил Ковальчук в частности правы, и идеи "конвергентных технологий" и "НБИК(С)" – действительно успешный тренд организации науки в других странах, как это утверждает текст концепции? Радио Свобода попросила прочитать документ и прокомментировать его Алексея Гринбаума, исследователя лаборатории философии науки Комиссариата по атомной энергетике и альтернативным источникам энергии Франции, координатора Европейской обсерватории нанотехнологий. В начале 2000-х годов Гринбаум участвовал в обсуждении политики развития нанотехнологий и "конвергентных технологий" на европейском и международном уровне.

– Риторика "конвергентных технологий" и "НБИК" действительно использовалась при принятии решений о приоритизации, финансировании научных и технологических исследований в Европе и США?

– Нужно всегда различать научную и политическую составляющую всех этих процессов. Когда появляется новое ключевое слово, новый термин, этот термин всегда имеет две функции. С одной стороны он суммирует некий прогресс в научном и техническом плане. С другой – вот эти вот, как говорят по-английски, buzzwords, играют роль своего рода моторчика для получения нового финансирования, открытия новых бюджетных статей для дальнейшего развития научной деятельности. И еще с 1999 года термин "конвергентные технологии", а потом и термин NBIC использовались в США, но, скорее, на политическом уровне, для того чтобы обосновать создание так называемой Национальной нанотехнологической инициативы (NNI). Это была, пожалуй, главная политическая заслуга всего этого движения конвергентных технологий.

Ну а в Европе этот термин никогда практически не использовался. Какое-то время еще в 2000-х годах в Европейской комиссии существовал такой отдел – группа по конвергентным технологиям, но на этом все и закончилось, группы этой давно уже нет, и в том, как Европа структурирует, финансирует научные исследования, речи о конвергентных технологиях никогда и не было.

– Но ведь идея, что исследования на стыке различных научных дисциплин могут быть продуктивными, достаточно естественна?

– Как я уже сказал, политическая риторика не всегда совпадает с научной реальностью. Действительно, если говорить о развитии какого-то определенного конечного продукта, можно говорить о конвергенции, о том, что разные дисциплины вносят в него некий вклад. Конвергенция в этом смысле – это не изначальная предпосылка, не априорное требование к тому, как нужно развивать науку, она происходит де-факто, когда создается конкретный продукт – ну, например, робот, который взаимодействует с человеком. Такой продукт должен включать в себя и определенные результаты в информационных технологиях, и когнитивной науке, если пользоваться разделением NBIC, и так далее. Таких примеров конвергенции на деле можно привести сотни, но они всегда связаны с конкретным продуктом, конкретной задачей. Метафизическая конвергенция, представление о том, что вот сейчас все науки сольются в одну или все технологии как-то сойдутся вместе, – это, конечно, политическая риторика и к научной реальности никакого отношения не имеет.

– Тем не менее в рамках этой политической риторики, которая существовала в 2000-х в США, какие-то продукты действительно были созданы?

– Это в конечном счете свелось к тому, что была создана Национальная нанотехнологическая инициатива, в которой никаких когнитивных и информационных технологий почти не было представлено, но нанотехнологии и биотехнологии представлены были. Практически NNI – это агентство по грантовому финансированию научных исследований. Другое дело, что это агентство получило дополнительный бюджет по сравнению с тем, что было бы, если бы вся эта политическая риторика не развивалась. То есть реальный результат всех этих разговоров о конвергентных технологиях – это выделение значительного дополнительного бюджета на развитие науки. Можно непосредственно посмотреть по годам, как рос бюджет Национальной нанотехнологической инициативы в 2000-х годах на фоне риторики конвергентных технологий, но времена эти закончились уже больше пяти лет назад, сегодня и риторика поменялась, и бюджеты другие.

– Почему интерес к использованию этих buzzwords пропал?

– Политическая риторика всегда рано или поздно выдыхается, и то же самое произошло с "конвергентными технологиями". Никакой особенно глубокой подоплеки, научной базы у этой риторики не было. Если спросить ученых сегодня, как и 10 лет назад, где в вашей работе присутствует конвергенция разных технологий, думаю, они были бы удивлены такой постановкой вопроса, потому что человек работает в определенной области и никакой непосредственной конвергенции в его деятельности не происходит. Это не значит, что нет междисциплинарности, но дисциплины сохраняют свою идентичность и вместе не сливаются. В политическом же смысле конвергентные технологии сыграли свою роль в начале 2000-х, а потом просто началась другая риторика. Национальная нанотехнологическая инициатива существует по-прежнему, это еще одно агентство финансирования научных исследований в Соединенных Штатах, наряду, например, с National Institutes of Health.

– В тексте концепции "Стратегия развития конвергентных технологий" есть ссылки на работы трансгуманистов и футурологов. В США риторика конвергентных технологий тоже была близка к идеям трансгуманистов?

– Давайте посмотрим текст концепции. Здесь есть как политическая риторика, так и научная, и, в общем, интересно было бы поговорить о каждом из этих аспектов раздельно. Что касается политической риторики, здесь практически дословно повторяется то, что было написано в районе 2000 года двумя американскими авторами, Михаилом Роко и Уильямом Бейнбриджем. В тексте концепции идет речь идет о якобы разворачивающейся в мире научной революции. Интересно, что слово "революция" сначала идет в кавычках, но на странице 6 документа кавычки исчезают, и речь идет уже о наблюдаемой сегодня революции в области нанотехнологий. Такая революционная риторика, утверждение, что мы живем в какой-то особо важный момент в истории науки, – это в чистом виде заимствование из доклада Роко и Бейнбриджа, ссылка на который приведена на странице 9. Оттуда же заимствовано само понятие "конвергентные технологии".

Бейнбридж – социолог и в прошлом довольно известный член трансгуманистского движения, но с момента написания доклада о конвергентных технологиях он больше не появлялся на политическом горизонте. А Михаил Роко по-прежнему присутствует, но он уже довольно давно отказался от трансгуманистского дискурса начала 2000-х. Во времена, когда был написан оригинальный американский доклад, о трансгуманизме еще мало кто слышал и его влияние на идеи Роко и Бейнбриджа было абсолютно прямым. С тех пор трансгуманизм не то чтобы вышел из моды, но в США был четко отделен от процессов принятия решений о том, как организуется и финансируется наука. В начале 2000-х, действительно, существовало определенное смешение трансгуманистской идеологии и политических процессов в Вашингтоне, но оно закончилось, и довольно давно. Михаил Роко, я с ним знаком, уже много лет нигде и никогда не говорит ни слова в поддержку трансгуманистов.

Более того, несколько лет назад он написал новый доклад про то, каким образом мы преодолели старое понятие конвергентных технологий, что теперь у нас уже мир после конвергентных технологий. Он больше не имеет исполнительной роли в финансировании американской науки, а состоит советником Национальной нанотехнологической инициативы, но даже в этом качестве всячески открещивается от трансгуманизма. Серьезные ученые довольно давно объяснили политикам, что одно дело – идеология и какие-то такие иллюзии на тему нового мира, который мы построим, а другое дело – это реальная наука, то, что действительно происходит в лабораториях.

Что касается Европы, то здесь ситуация чуть другая. Доклад Роко и Бейнбриджа о NBIC был прочитан, Европейская комиссия создала группу экспертов, которая написала альтернативный европейский доклад, так называемый CTEKS (Converging technologies for the European Knowledge Society), на который, кстати, тоже есть ссылка в тексте концепции. И этот доклад CTEKS был, условно говоря, положен в стол. В Европе трансгуманистская риторика никогда особенно не влияла на то, как финансируется и организуется наука. Даже альтернативный, значительно более мягкий доклад, который в чем-то похож, кстати, на эту концепцию, не привел к переформатированию всей структуры и организации финансирования европейской науки. Европейская наука сегодня строится в программе "Горизонт 2020" совершенно по другим принципам, вокруг так называемых больших общественных вызовов, вокруг так называемых key enabling technologies, ключевых технологий, и все это совершенно другая структура. Если резюмировать, в Европе влияния трансгуманизма на политические структуры, в сущности, никогда не было, а в Штатах оно закончилось примерно лет десять назад.

– То есть можно сказать, что Михаил Ковальчук сейчас подхватил давно ушедший тренд и пытается изобразить, что он все еще влияет на принятие каких-то решений.

– Да, в политическом плане – несомненно. В политическом плане то, о чем идет речь в концепции "Стратегия развития конвергентных технологий", обсуждалось в Соединенных Штатах 10–15 лет назад, а в Европе серьезной дискуссии на этот счет просто никогда не было. Но в тексте концепции есть еще и научный аспект. Если читать этот документ подробно, то мы увидим, что здесь есть некоторое смешение политической риторики 10–15-летней давности с кое-какими конкретными научными идеями, которые действительно реализуются сегодня во всем мире, и в Европе, и в Соединенных Штатах.

Ну вот несколько примеров. Ближе к концу концепции в списке более-менее конкретных действий мы найдем разговор о развитии "дизайна, инжиниринга систем, совмещающих живую и неживую природу в единые системы". Это, несомненно, происходит в сегодняшней науке. На странице 11 упоминаются синтетическая биология, информационная химия, идет речь о строительстве кластеров или технологических платформ. Все эти слова действительно присутствуют в сегодняшнем структурировании европейской и американской науки. Конечно, в докладе NBIC в 2000 году не могло даже быть речи о синтетической биологии – тогда никто об этом не говорил.

Поэтому мы видим, что эта концепция не просто дословно повторяет документ 15-летней давности, но и содержит определенную долю современного понимания того, как строится финансирование приоритетных научных исследований. Та же синтетическая биология, биоинформатика в некоторых странах являются приоритетными научными направлениями. Например, в Великобритании синтетическая биология – приоритет финансирования в области биотехнологий в целом. Поэтому последние, скажем, полторы-две страницы документа уже отходят от политической риторики 15-летней давности и начинают говорить о каких-то более актуальных вещах.

– Если послушать доклад Михаила Ковальчука, который он прочитал в Совете Федерации в конце сентября прошлого года, складывается ощущение, что в этих научных направлениях он видит потенциальную угрозу национальной безопасности России. Как вы считаете, такая угроза действительно существует?

– Нет, это кажется частью политической риторики. Я не слышал этого доклада и поэтому не могу комментировать конкретные выражения, но, несомненно, когда строится политическая риторика, она использует научную реальность только как отправную точку, как базу, а затем добавляет туда разные футуристические прогнозы.

– Если бы подобная концепция была сейчас предложена, например, во Франции, к ней бы отнеслись серьезно?

– Если бы такой документ ровно в этом виде поступил бы в какое-то из министерств или ведомств, занимающихся французской научной политикой, то, конечно, вряд ли бы кто-то ушел дальше первой страницы, потому что просто данные там определения вызывают множество вопросов. Но если бы это произошло лет 15 назад, то да, этот документ имел бы шанс быть прочитанным целиком. Сегодня то, как он написан, та политическая риторика, которая в нем используется, не имели бы ни в Европе, ни в Соединенных Штатах никаких шансов быть услышанными.