Голодомор

.........................................................................   

   В полях возвышались сторожевые вышки, чтобы крестьяне ничего не могли взять  себе. Только  в Одесской области было сооружено более семисот таких  вышек.  Бригады  (среди  их  членов  было  пять  тысяч  комсомольцев) ходили от дома к дому, отбирая все, что находили. По воспоминаниям  одного крестьянина, активисты использовали «длинные металлические прутья для обыска в конюшнях, свинарниках, печках. Они смотрели всюду и забирали все до последнего зернышка». Они прокатывались по селу, «как черная смерть», выкрикивая: «Крестьянин, где твое зерно? Признавайся!» Бригады забирали всю еду, даже ужин из печки, и сами ее съедали.

      Подобно  вражеской  армии,  партактивисты  жили  с земли, забирая  все, что могли, наедаясь до отвала и не оставляя после себя ничего, кроме горя и смерти. Возможно, из-за чувства вины, а может быть, из чувства триумфа они повсеместно унижали крестьян. Они мочились в бочки с солеными огурцами, приказывали голодным крестьянам ради забавы колотить друг друга, лазить на четвереньках и лаять, как собаки, или же заставляли их становиться на колени в грязь и молиться. В одном колхозе женщин, пойманных на краже, раздели, избили и провели по селу голыми. В другом селе бригада напилась в доме крестьянина и совершила групповое изнасилование его дочери. Одиноко живущих женщин по ночам насиловали под предлогом конфискации зерна, а после надругательства над телом отбирали и продукты. Такой была победа сталинского закона и сталинского государства.

      Рейды и указы не могли создать продовольствия там, где его не было. Конечно же, крестьяне будут прятать продукты, а голодные люди будут красть продовольствие. Но проблемой украинского села были не кражи или обман, которые действительно можно было бы пресечь, применив силу. Проблемой были голод и смерть. План хлебозаготовок не выполнялся, потому что коллективизация провалилась, осенний урожай 1932 года был скудным, а планы реквизиций – очень высокими. Сталин послал Молотова в Украину, чтобы подстегнуть товарищей «на борьбу за зерно». Но энтузиазм сталинских слуг не мог изменить того, что уже случилось. Даже Молотов был вынужден рекомендовать 30 октября, чтобы квоты для  Украины немного снизили.  Сталин  принял  эту рекомендацию, но  вскоре стал еще более категоричным, чем был ранее. По состоянию на ноябрь 1932 года годовой план хлебозаготовок был выполнен приблизительно лишь на треть.

      Когда рапорты о провале реквизиций дошли до Кремля, жена Сталина покончила с собой. Она выстрелила себе в сердце 8 ноября, после дня празднования пятнадцатой годовщины Октябрьской революции. Что эта смерть означала для Сталина, нельзя сказать с абсолютной точностью, но, по-видимому, это был шок. Он угрожал покончить и с собой. Кагановичу, который не узнавал прежнего Сталина, пришлось произнести похоронную речь.

      На следующий же день Сталин подошел к проблеме голода с новой степенью злобы. Он переложил вину за проблемы в Украине на украинских партийцев и крестьян. Его настрой отражают две телеграммы Политбюро, отправленные 8 ноября 1932 года: крестьяне-единоличники и колхозники в Советской Украине, не выполнившие план по хлебозаготовкам, лишались права на торговое обеспечение. В Украине была создана специальная «тройка» для ускорения вынесения приговоров  и казней партийных активистов и крестьян, которые якобы несли ответственность за саботаж. В том же месяце были арестованы 1623 колхозных представителя власти. В Украине возобновились депортации: до конца года было выслано еще 30 400 человек. Активисты говорили крестьянам: «Открывай, а то выбьем дверь. Заберем – и сгниешь в тюрьме».

      Когда Сталин интерпретировал бедственное положение коллективизации в последние недели 1932 года, он достиг новых высот идеологической дерзости. Голод в Украине, наличие которого он признавал ранее, когда тот еще не был таким ужасным, стал теперь «сказкой», клеветнической сплетней, распускаемой врагами. Сталин разработал новую интересную теорию, согласно которой сопротивление социализму усиливается по мере его успешного продвижения, потому что его враги сопротивляются все с большим отчаянием, понимая свое окончательное поражение. Таким образом можно было отрицать любую проблему в Советском Союзе как пример вражеских происков, а вражеские происки можно было рассматривать как доказательство прогресса.

      Сталин утверждал, что сопротивление его политике в Советской Украине было особого сорта, возможно, невидимым для невосприимчивого наблюдателя. Оппозиция  больше не была открытой, так как враги социализма были теперь «тихие» и  даже «святые». «Нынешние кулаки, –  говорил  он,  –  люди “тихие”, “сладенькие”, почти святые». Люди, казавшиеся невинными, были виноватыми. Крестьянин, умирающий от голода, вопреки очевидному, был саботажником, работавшим на капиталистические державы в их кампании по дискредитации Советского Союза. Голод был сопротивлением, а сопротивление – знаком, что победа социализма не за горами. Это были не просто размышления Сталина в Москве – это была идеологическая линия, претворявшаяся в жизнь Молотовым и Кагановичем, когда они проезжали по регионам массовых смертей в конце 1932 года.

      Сталин никогда лично не был свидетелем голода, о котором рассуждал, но товарищи в Советской Украине были, следовательно, им нужно было каким- то образом примирить  идеологическую линию Сталина с доказательствами собственного рассудка. Вынужденные интерпретировать  вспухшие животы как политическую оппозицию, они пришли к чрезвычайно мучительному выводу: саботажники ненавидят социализм настолько, что намеренно позволяют собственным семьям умирать. Таким образом, обезображенные тела сыновей і дочерей, отцов и матерей – не более, чем фасад, за которым враги замышляют разрушить социализм. Даже самих голодающих иногда представляли как вражеских пропагандистов, которые сознательно стремятся разрушить социализм. Молодых украинских коммунистов в городах учили, что голодающие являются врагами народа, «которые рискуют собственной жизнью, чтобы подорвать наш оптимизм».

      Украинцы  в  Польше  собирали  деньги  на  продовольственную помощь, но узнали, что советское правительство категорически отказалось от таковой. Украинским коммунистам, которые просили заграничной продовольственной помощи, полученной советскими властями в начале 1932 года во время предыдущего голода, вообще ничего не ответили. По политическим причинам Сталин не желал принимать никакой помощи из-за рубежа. Возможно, он считал, что если хочет остаться во главе партии, то не должен признавать, что следствием его  первой  большой  программы  стал  голод.  Однако  Сталин  мог  сохранить жизнь миллионам человек, не привлекая иностранного внимания к Советскому Союзу. Он мог на несколько месяцев отменить экспорт продовольствия, открыть зерновые резервы (три миллиона тонн) или просто разрешить крестьянам доступ к местным зернохранилищам. Эти простые меры, если бы их приняли хотя бы в ноябре 1932 года, могли ограничить показатели смертности сотнями тысяч, а не миллионами. Но Сталин не принял ни одной из этих мер.

      В течение последних недель 1932 года Сталин, не испытывая ни проблем внешней безопасности, ни проблем внутри страны и не имея никаких понятных оправданий, кроме стремления доказать неизбежность своей власти, принял решение уничтожить миллионы людей в Советской Украине. Он переместился на позицию чистого зла, исходя из которой украинский крестьянин был агрессором, а он, Сталин, – жертвой. Голод был формой агрессии (для Кагановича – в классовой борьбе, для Сталина – в украинской национальной борьбе), против которой  голод  же  был  единственной  защитой.  Казалось, что  Сталин  твердо решил продемонстрировать свою власть над украинским крестьянством и даже получал удовольствие от глубины тех страданий, которых требовало такое отношение. Амартия Сен писал, что голод – это «функция социальных выплат, а не вопрос наличия продовольствия как такового». Не нехватка продовольствия, а распределение этого продовольствия убило миллионы человек в советской Украине, и именно Сталин решал, кто на что имеет право.

Хотя  коллективизация  обернулась  катастрофой  по  всему  Советскому Союзу, но доказательство явно запланированного массового уничтожения миллионов наиболее очевидно в Советской Украине. Коллективизация предполагала массовые расстрелы и депортацию по всей стране, и крестьяне с кочевниками, составлявшие большинство рабочей силы в ГУЛАГе, стекались туда со всех Советских республик. Голод 1932 года поразил части Советской России так же, как и большую часть Советской Украины. Тем не менее, реакция на Украину была особая и смертоносная. В конце 1932-го – начале 1933 годов только (или преимущественно) в Советской Украине были использованы семь ключевых политических практик. Каждая из них может показаться болеутоляющим административным средством, и каждую из них именно так и преподносили, но тем не менее каждая из них должна была убивать.

      18 ноября  1932 года от крестьян в Украине потребовали вернуть зерно, оставшееся у них после выполнения предыдущего плана по хлебозаготовкам. Это означало, что в тех редких селах, где крестьяне получили хороший урожай, у них отобрали тот небольшой запас, который они себе заработали. Партийные бригады и ОГПУ рыскали в таких местностях, неистово охотясь за любыми припасами продовольствия. Поскольку крестьянам не выдавали расписок за уже сданное зерно, их бесконечно обыскивали и обирали. Руководство украинской Компартии пыталось заступиться за посевное зерно, но безуспешно.

      Двумя днями позже, 20 ноября 1932 года, был введен штраф на мясо. Крестьяне, которые не могли выполнить план по зерну, должны были теперь платить специальный налог мясом. Крестьян, у которых еще оставалась скотина, вынуждали теперь сдать ее государству. Коровы и свиньи были последним ресурсом  перед  угрозой  голода.  По   воспоминаниям   сельской  девочки,  «у кого была корова, тот не голодал». Корова давала молоко, а в случае крайней необходимости ее можно было зарезать. Другая крестьянская девочка помнила, как у семьи забрали последнего поросенка, а за ним и единственную корову. Она держала корову за рога, когда ее уводили. Это, видимо, была привязанность, которую сельские девочки-подростки чувствуют к своим животным, но это также было и отчаяние. Но и после того, как был заплачен мясной штраф, крестьяне все равно должны были выполнить изначальный план на зерно. Если они не могли его выполнить даже под угрозой потери скотины, они, уж конечно, не могли его выполнить после этого. Они голодали.

Через восемь дней, 28 ноября 1932 года, советские власти ввели «черный список». Согласно новым правилам, колхозы, не выполнившие план по хлебозаготовкам, были обязаны немедленно сдать зерна в пятнадцать раз больше, чем обычная месячная норма. На практике это опять-таки означало прибытие орды партийных активистов и ОГПУ с обысками и легальным правом забирать все вчистую. Ни одно село не могло выполнить многократный план, поэтому все его население теряло те запасы продовольствия, которые у него еще оставались. Села в черных списках также не имели права торговать или получать какие-то посылки из других частей страны. Они были отрезаны от продовольствия и вообще от любой помощи извне. Села Советской Украины, внесенные в черные списки в далекой Москве, становились зоной смерти.

      5 декабря 1932 года назначенный лично Сталиным особый уполномоченный ОГПУ в Украине представил украинскому партийному  начальству оправдание бесчинств, связанных с реквизицией зерна. Всеволод Балицкий лично разговаривал со Сталиным в Москве 15 и 24 ноября. По мнению Балицкого, голод в Украине нужно было понимать как результат заговора украинских националистов, в частности, эмигрантов, имевших связи в Польше. Таким образом, любой, кто не выполнял своих обязанностей по реквизиции, был предателем государства.

      Но эта политическая линия имела еще более глубокий подтекст. Причастность украинских националистов к голоду в Украине давала право наказывать  тех, кто  принимал  участие в  предыдущих советских  программах по поддержке развития украинской нации. Сталин верил, что национальный вопрос – по своей сути вопрос крестьянский, и так же, как он отменил ленинский компромисс с крестьянством, он теперь отменял ленинский компромисс в национальном вопросе. Четырнадцатого декабря Москва санкционировала депортацию местных украинских коммунистов в концентрационные лагеря, мотивируя  это тем, что они  злоупотребляли советским политическим  курсом для того, чтобы распространять украинский национализм, и поэтому позволяли националистам   срывать   хлебозаготовки.  Балицкий   утверждал,  что   выявил

«украинскую военную организацию», а также польские повстанческие отряды. В январе  1933 года он докладывал о разоблачении более тысячи  нелегальных организаций, а в феврале – о планах польских и украинских националистов свергнуть советский строй в Украине.

      Доказательства были сфабрикованы, но эта установка имела свои последствия. Польша  отозвала  своих агентов из  Украины  и  оставила всякую надежду воспользоваться бедствием коллективизации. Правительство Польши, стараясь быть верным советско-польскому договору о ненападении, подписанному в июле 1932 года, отказывалось даже привлечь международное внимание ко все более усугубляющейся проблеме голода в СССР. Однако стратегия Балицкого, хотя тот и делал карьеру за счет призраков, привела к покорности московской политике на местах. Массовые аресты и массовые депортации по его приказу четко давали понять, что любой, кто защищает крестьян, будет объявлен врагом. В эти решающие недели декабря, когда уровень смертности в Советской Украине достиг сотен тысяч, украинские активисты и администрация понимали, что партийной линии лучше не перечить. Если они не будут заниматься хлебозаготовками, то сами окажутся в лучшем случае в ГУЛАГе.

      21 декабря 1932 года Сталин через Кагановича подтвердил, что годовой план хлебозаготовок для Советской Украины должен быть выполнен до января 1933 года. Политбюро 27 ноября  назначило Украине выполнить целиком треть оставшегося плана по всему Советскому Союзу. Теперь, после сотен тысяч смертей от голода, Сталин послал Кагановича держать руку с занесенным хлыстом над украинским партийным руководством в Харькове. Сразу после прибытия Кагановича вечером 20 декабря Центральный комитет украинской Компартии  был вынужден  собраться  на  заседание. Заседая до четырех часов утра, Комитет постановил, что нужно выполнить план по хлебозаготовке. Это был смертный приговор приблизительно трем миллионам человек. Каждый присутствующий на заседании знал в те утренние часы, что нельзя собрать хлеб у уже голодающего населения без самых катастрофических последствий. Простая отсрочка хлебозаготовки на три месяца не повредила бы советской экономике, но сохранила бы жизни большинства из тех трех миллионов. Но Сталин и Каганович настаивали на прямо  противоположном.  Государство будет драться «ожесточенно», как выразился Каганович, чтобы выполнить план.

      После завершения своей миссии в Харькове Каганович отправился в поездку по Советскому Союзу, требуя «стопроцентного» выполнения плана, карая по пути следования местное начальство и приказывая депортировать семьи. Он вернулся в Харьков 29 декабря 1932 года напомнить украинскому партийному руководству о том, что посевное зерно тоже нужно забирать.

      Когда голод свирепствовал в Украине в первые недели 1933 года, Сталин закрыл границы республики, чтобы крестьяне не могли бежать, а также закрыл города, чтобы крестьяне не могли там побираться. Начиная с 14 января 1933 года советские граждане были обязаны иметь внутренние паспорта для легального проживания в городах. Крестьянам паспортов не выдавали. 22 января 1933 года Балицкий предупредил Москву, что украинские крестьяне бегут из республики, и Сталин с Молотовым приказали ОГПУ остановить это бегство. На следующий день была запрещена продажа железнодорожных билетов крестьянам. Сталин объяснял это тем, что крестьяне-беженцы на самом деле не хлеба просят, а готовят

«контрреволюционный заговор», будучи наглядной пропагандой для Польши и других капиталистических государств, желающих дискредитировать колхозную систему. К концу февраля 1933 года около 190 тысяч крестьян были пойманы и отосланы назад в свои села умирать от голода.

      Сталин получил свою «крепость» в Украине, но это была цитадель, напоминавшая огромный умирающий от голода лагерь с вышками, закрытыми границами, бессмысленным и болезненным трудом, а также бесконечными и предсказуемыми смертями.

      Даже после того, как годовой план по хлебозаготовкам на 1932 год был выполнен в конце января  1933 года, зерно продолжали  отбирать. Реквизиции происходили в феврале и марте, поскольку партийцы искали зерно для весенней посевной. В конце декабря 1932 года Сталин одобрил предложение Кагановича насчет того, что посевное зерно для весны нужно изымать ради выполнения годового плана хлебозаготовок. Из-за этого у колхозов не осталось, чем сеять следующей осенью озимые. Семена для весенней посевной можно было забрать из груженых составов, предназначенных на экспорт, или же взять из тех трех миллионов тонн, которые Советский Союз сберегал как резерв. Но вместо этого зерно изымали из тех скудных запасов, которые еще оставались в Советской Украине.  Зачастую  это  был  последний  запас  продовольствия,   который   бы помог крестьянам продержаться до весеннего урожая. В советских селах было в том месяце арестовано 37 392 человека, многие из которых пытались уберечь собственные семьи от голода.

      Этот финальный забор зерна был убийством, хотя исполнители часто считали, что поступают правильно. По воспоминаниям  одного активиста, той весной он «видел людей, умирающих от голода. Я видел женщин и детей со вздутыми животами, посиневших, они все еще дышали, но их глаза были пустыми и безжизненными». И все же он «видел все это, и не сошел с ума, и не покончил с собой». У него была вера: «Как и раньше, я верил, потому что хотел верить». У других активистов, без сомнения, не было такой веры, но было больше страха. В прошлом году прошли чистки на всех уровнях украинской Компартии; в январе

1933 года Сталин направил своих людей туда на ключевые позиции. Вокруг коммунистов, которые больше не говорили о своей вере, была возведена «стена молчания», означавшая, что они обречены. Они усвоили, что сопротивление приводит к чистке, а вследствие чистки они разделят участь тех, кого сейчас обрекают на смерть(71). В Советской Украине в начале 1933 года партийные активисты, отбиравшие зерно, оставляли после себя мертвую тишину. В селе существует свой оркестр звуков, который мягче и медленнее городского, но для рожденных в селе он звучит не менее предсказуемо и ободряюще. Украина же онемела.

      Крестьяне забили скот (или же его отобрало государство), зарезали курей, съели котов и собак. Охотясь на птиц, они распугали их. Люди тоже сбежали, если им повезло, но скорее всего умерли или же были слишком слабы, чтобы издавать звуки. Отрезанные от внимания мира государством, которое контролировало прессу и шаги зарубежных журналистов, отрезанное от официальной  помощи и сочувствия партийной линией, согласно которой голод приравнивался к саботажу, отрезанные от экономики невероятной бедностью и несправедливым планированием, отрезанные от остальной страны правилами и милицейскими кордонами, люди умирали в одиночку, семьи умирали в одиночку, целые села умирали в одиночку. Двумя десятилетиями позже политический философ Ханна Арендт представит этот голод в Украине как решающее событие в создании современного «атомизированного» общества, где все обособлены ото всех.

      Голод вел не к восстанию, а к аморальности, преступлениям, равнодушию, безумию, парализованности и, наконец, – к смерти. Крестьяне неописуемо страдали в течение месяцев, неописуемо – из-за продолжительности и боли, но еще и потому неописуемо, что были слишком слабы, бедны, безграмотны, чтобы методично записывать то, что с ними происходит. Но выжившие помнили. По воспоминаниям одного из них, что бы крестьяне ни делали, «они умирали, умирали, умирали». Смерть была медленной, унизительной, вездесущей и универсальной. Умереть от голода с каким-то подобием достоинства не удавалось почти никому. Петр Бельдий был примером редкостной силы, когда в день предполагаемой смерти тащился по селу. Другие селяне спрашивали его, куда он идет; ответ был – на кладбище, лечь в могилу. Он не хотел, чтобы чужаки пришли и поволокли его тело в яму. Поэтому он сам выкопал себе могилу, но, пока дошел до кладбища, она уже была занята. Он выкопал себе другую могилу, лег и стал ждать.

      Очень немногие люди со стороны могли сделать записи о том, что происходило в те самые ужасные месяцы. Журналист Гарет Джоунс на собственные деньги купил билет до Москвы и в нарушение запрета на поездки в Украину сел 7 марта 1933 года на поезд до Харькова. Он сошел на первой попавшейся маленькой станции и прошелся по селу с рюкзаком, полным провианта.

Он увидел «голод колоссальных размеров». Повсюду он слышал две одинаковые фразы: «Все пухнут от голода» и «Мы ждем смерти». Он спал на земляном полу рядом с голодающими детьми и узнавал правду. Однажды, когда он поделился своими продуктами, маленькая девочка воскликнула: «Теперь, когда я съела такие чудесные вещи, я могу умереть счастливой».

      Мария  Ловинска той же весной путешествовала по Советской Украине, сопровождая мужа, который пытался продать свои изделия ручной работы. Села, знакомые им по предыдущим поездкам, теперь были пустынны. Пару напугала нескончаемая тишина. Заслышав пенье петуха, они были настолько счастливы, что их самих изумила собственная реакция. Украинский музыкант Йосып Панасенко был отправлен центральными властями со своей труппой бандуристов нести культуру голодающим крестьянам. Даже забрав у крестьян последние крохи продовольствия,  власти  демонстрировали  гротескную  склонность  возвышать умы и поднимать дух умирающих. Музыкантам одно за другим попадались совершенно пустые села. Затем они наконец наткнулись на нескольких человек: увидели двух мертвых девочек в кровати, мужские ноги, торчавшие из печки, и старуху, которая  голосила и скребла ногтями  землю. Партийный  начальник Виктор Кравченко однажды вечером заехал в село помочь со сбором урожая. На следующий день он нашел семнадцать трупов на площади. Такие сцены можно было увидеть по всей Советской Украине, где весной 1933 года люди умирали по десять тысяч в день.

      Украинцы, решившие не противиться колхозам, верили, что они, по крайней   мере,  избежали   депортации.  Но   теперь  их  могли  депортировать, потому что колхозная система не работала. Около пятнадцати тысяч крестьян были депортированы из Советской Украины с февраля по апрель 1933 года. Непосредственно на востоке и юге от Советской Украины, в регионах Российской республики, населенной украинцами, около 60 тысяч человек были депортированы за невыполнение плана по сдаче зерна. В 1933 году около 142 тысяч советских граждан были отправлены в ГУЛАГ; большинство из них были истощены голодом, больны тифом и многие – из Советской Украины.

      В лагерях они старались найти достаточно пропитания. Поскольку в ГУЛАГе  царила политика, при которой  кормили  сильных и гнобили слабых, а эти депортированные уже были ослаблены голодом, то ситуация была крайне сложная. Когда голодные узники травились от поедания диких растений и отходов, лагерное начальство наказывало их за отлынивание от работы. Как минимум 67 297 человек умерли в лагерях от голода и сопутствующих болезней, а на спецпоселениях в 1933 году погибло 241 355 человек, многие из которых были из Советской Украины. Еще тысячи неучтенных умерли во время длительного переезда из Украины в Казахстан или на крайний север. Их тела снимали с поездов и хоронили на местах; ни их имен, ни их количества никто не записывал.

      У тех, кто уже страдал от голода, покидая свой дом, было мало шансов выжить в чужой среде. Один государственный начальник в мае 1933 года записал:

«В поездках я  часто был  свидетелем того, как  административные  выселенцы бродили по селам, словно тени, в поисках куска хлеба или отходов. Они едят падаль, режут собак и кошек. Селяне держат двери на замке. Те, кому удается войти в дом, падают перед хозяином на колени и со слезами просят куска хлеба. Я видел несколько смертей на дороге между селами, в банях и в сараях. Я сам видел голодных агонизирующих людей, ползущих на четвереньках по обочине. Их забрала милиция, и они умерли спустя несколько часов. В конце апреля следователь и я проезжали мимо сарая и нашли труп. Когда мы послали за милиционером и фельдшером забрать его, они нашли еще одно тело внутри сарая. Оба умерли от голода, без насилия». Украинское село уже экспортировало свое продовольствие остальному Советскому Союзу; теперь же оно экспортировало то, что осталось от голода, в ГУЛАГ(78). Дети, рожденные  в Советской Украине в конце 1920-х – начале 1930-х годов, оказались  в  мире  смерти,  рядом  с  беспомощными  родителями  и  враждебно настроенными  властями.  Продолжительность  жизни  мальчика,  рожденного  в  1933 году, составляла семь лет. Даже в этих обстоятельствах некоторые маленькие дети умели радоваться. Ганна Соболевска, у которой отец, пятеро братьев и сестер умерли от голода, вспоминала болезненную надежду младшего братишки Юзефа. Даже уже распухнув от голода, он все находил знаки жизни. В один день он думал, что может видеть урожай, вырастающий из земли; на другой день он думал, что нашел грибы. «Теперь будем жить!» – радостно вскрикивал он и повторял эти слова, засыпая ночью. А однажды утром он проснулся и сказал: «Всё умирает». Школьники сначала писали в соответствующие инстанции в надежде, что голод был результатом непонимания. Один класс начальной школы, например, отослал письмо партийному руководству с просьбой о «вашей помощи, поскольку мы падаем от голода. Мы должны учиться, но мы слишком голодные, чтобы ходить».

      Вскоре на  это  перестали  обращать  внимание.  В Харьковской  области, в школе, где учился восьмилетний Юра Лысенко, девочка из его класса просто упала, как будто заснула. Взрослые бросились к ней, но Юра знал, что она была безнадежна, «что она умерла и что они похоронят ее на кладбище, как хоронили людей и вчера, и позавчера, и каждый день». Мальчики из другого класса, когда рыбачили, выловили из пруда отрезанную голову одноклассника. Вся его семья умерла. Съели ли они его сначала? Или он пережил родителей, но был убит каннибалом? Никто не знал, но подобные вопросы были обычными для детей Украины в 1933 году.

      Родители не могли выполнить  своих обязанностей. Брак страдал, поскольку жены, иногда с вымученного согласия собственных мужей, продавали себя местным партийным начальникам за муку. Родители, даже если были живы, находились рядом с детьми и делали все возможное, вряд ли могли заботиться о  детях.  Отец  в  Винницкой  области  пошел  хоронить  одного  из  своих  двух детей, а вернувшись, обнаружил, что умер и  второй.  Одни  родители  любили своих детей и защищали их, запирали дома, чтобы уберечь от бродячих банд каннибалов. Другие отсылали детей подальше в надежде, что люди спасут их. Родители отдавали своих детей дальним родственникам либо чужим людям или оставляли их на железнодорожных станциях. Отчаявшиеся родители, поднимая на руках младенцев перед окнами железнодорожных вагонов, не обязательно просили хлеба, часто они пытались отдать своих детей кому-нибудь в поезде, кто наверняка был из города и поэтому не умрет с голоду. Отцы и матери посылали детей в город побираться,  но  судьба их складывалась по-разному:  некоторые дети умирали от голода по дороге или же добравшись до города; иных забирала городская милиция  и им было суждено умереть в темноте чужой столицы  и быть погребенными в братской могиле вместе с другими детскими телами. Даже если дети возвращались, новости редко бывали хорошими. Петр Савгира пошел со своим братом в Киев побираться, а вернувшись, узнал, что двое других его братьев умерли.

      Перед угрозой смерти от голода некоторые семьи разделялись, родители шли против детей, а дети – друг против друга. Как было вынуждено записать ОГПУ, «семьи убивают своих самых слабых членов, обычно детей, а мясо съедают». Бесчисленное количество родителей убивали и съедали своих детей, но позже все равно умирали от голода. Мать сварила сына, чтобы прокормить себя и  дочь. Шестилетняя девочка, спасенная родственниками,  видела своего отца в последний раз, когда тот точил нож, чтобы ее зарезать. Другие комбинации, конечно, тоже имели место. В одной семье убили невестку, скормили ее голову свиньям, а остальные части тела пожарили.

      В более широком смысле, однако, именно политика в сочетании с голодом разрушала семьи, настраивая молодое поколение против старших. Комсомольцы работали в бригадах по реквизиции продовольствия. От пионеров ожидали, что они будут «глазами и ушами партии внутри семьи». Тем, кто был поздоровее, поручали присматривать за полями, дабы предотвратить воровство. Полмиллиона детей доподросткового и раннеподросткового возраста стояли на вышках, следя за  взрослыми  в  Советской  Украине летом 1933 года. Все дети должны  были доносить на собственных родителей.

      Борьба за выживание была и моральной, и физической. Женщина-врач писала подруге в июне 1933 года, что каннибалом пока еще не стала, но «не уверена, что не стану до того, как до тебя дойдет мое письмо». Добрые люди умирали первыми. Те, кто отказывался красть или продавать себя, умирали. Те, кто отдавал еду другим, умирали. Те, кто отказывался есть трупы, умирали. Те, кто отказывался убивать других, умирали. Родители, противившиеся каннибализму, умирали раньше своих детей. В Украине в 1933 году было полно сирот и иногда люди брали их к себе. Но без еды даже добрейшие чужаки мало что могли сделать для таких детей. Мальчики и девочки лежали на простынях и одеялах в ожидании смерти, поедая собственные экскременты.     

   В одном селе Харьковской области несколько женщин делали все возможное для детей. По воспоминаниям одной из них, они организовали «что-то вроде сиротского дома». Палаты в нем были в ужасном состоянии:  «Дети были опухшие, все в ранах, в струпьях, тела их лопались. Мы выносили их на улицу, укладывали на тряпки, а они стонали. Как-то раз дети вдруг замолчали, мы пришли посмотреть, что происходит, а они самого маленького Петьку едят. Струпья от него отрывают и едят. И Петька то же самое делает, отрывает струпья и ест, аж запихивается. Другие дети припали губами к Петькиным ранам и пили сукровицу. Мы забрали ребенка прочь от голодной оравы и плакали».

      Каннибализм – табу и в литературе, и в жизни, поскольку общество пытается сохранить чувство собственного достоинства путем сокрытия такого отчаянного  способа выживания.  Для  украинцев  Советской  Украины  и  тогда, и после каннибализм был огромным позором. Но каннибализм в Советской Украине в 1933 году говорит многое о советской системе, а не об украинском народе. Каннибализм приходит с голодом. В Украине наступил момент, когда зерна не было совсем или было очень мало и единственным доступным мясом было человеческое. На черном рынке появилась человечина; она даже могла попасть в официальную торговлю. Милиция расследовала деятельность всех, кто продавал мясо, а государственные власти строго следили за бойнями и мясными лавками. Молодой коммунист в Харьковской области докладывал своим начальникам, что может выполнить план по мясу, но только с использованием человечины. В селах дым из печной трубы был подозрительным знаком, поскольку обычно означал, что каннибалы едят убитого или что семьи жарят одного из своих членов. Милиция шла на дым и проводила аресты. По крайней мере 2505 человек были осуждены за каннибализм в Украине в 1932–1933 годах, хотя действительное число случаев было несомненно бóльшим.

      Люди в  Украине  никогда  не  считали  каннибализм  приемлемым.  Даже на пике голода селяне были возмущены выявленными среди них каннибалами настолько, что могли таковых избить или даже сжечь. Большинство людей не поддались каннибализму. Ребенок, которого не стали есть собственные родители, становился сиротой. И даже те, кто ел человечину, поступали так по разным причинам. Некоторые каннибалы действительно были преступниками самого худшего типа. У Василия Граневича, например, от рук каннибала погиб брат Коля. Когда каннибала арестовала милиция, в его доме нашли одиннадцать человеческих голов, в том числе и Колину. Но иногда каннибализм был преступлением без жертвы. Некоторые матери и отцы убивали и ели собственных детей. В таких случаях дети действительно были жертвами. Но другие родители просили своих детей использовать их тела, когда они умрут. Не одному украинскому ребенку приходилось говорить брату или сестре: «Мама сказала, что мы должны ее съесть, если она умрет». Это было проявлением заботы и любви.

      Одной из самых последних функций, выполнение которой взяло на себя государство, было избавление от мертвых тел. Как написал украинский студент в январе 1933 года, задание было трудным: «Не всегда есть возможность хоронить умерших там, где голодные гибнут, разыскивая пропитание в полях или же скитаясь от села к селу». В городах телеги по утрам объезжали и собирали крестьян, умерших ночью. В селе крестьяне поздоровее организовывались в группы, собирали трупы и хоронили их. Редко когда они были склонны или имели силу копать глубокие могилы, так что руки и ноги торчали из ям. Похоронным бригадам платили за каждое подобранное тело, из-за чего случались злоупотребления: бригады забирали слабых вместе с мертвыми и хоронили их еще живыми. Они по дороге даже разговаривали с таковыми, объясняя голодающим, что те все равно скоро умрут, так что какая разница? В редких случаях такие жертвы умудрялись выбраться из неглубоких братских могил. Копальщики в свою очередь тоже слабели и умирали, а их трупы оставались лежать там, где их настигла смерть. Как рассказывал агроном, тела потом «поедали собаки, которых самих не съели и которые одичали».

      Осенью 1933 года по селам Советской Украины урожай убирали солдаты Красной армии, активисты Коммунистической партии, рабочие и студенты. Принужденные работать даже умирающими от голода, крестьяне сеяли весенний урожай 1933 года, до сбора которого они не доживут. В опустевшие дома и села приехали переселенцы из Советской России, откуда им сначала нужно было убрать тела предыдущих хозяев. Часто разложившиеся тела распадались у них в руках. Иногда после этого вновь прибывшие возвращались в дома и понимали, что как ни скреби и ни крась – от запаха не избавиться. Однако же иногда они все-таки  оставались  там  жить.  Украинский  «этнографический  материал», как один советский начальник сказал итальянскому дипломату, был изменен. Как ранее в Советском Казахстане, где изменения  носили еще более драматичный характер,  демографическое  равновесие  в  Советской  Украине  пошатнулось  в сторону русских.

   Сколько людей погибли от голода в Советском Союзе и Украинской республике в начале 1930-х? Мы никогда не узнаем точных цифр. Никто детально не подсчитывал. Те данные, которые все же есть, подтверждают огромный масштаб происходившего: в докладной записке Народного комиссариата охраны здоровья УССР ЦК КП(б)У о голодающем населении Киевской области, например, указывается, что в апреле 1933 года только по этой области голодали 493 644 человека. Местные власти боялись подсчитывать смерти от голода, а через какое- то время уже не могли вообще ничего подсчитывать. Очень часто единственными представителями государственной власти, имевшими непосредственный контакт с мертвыми, были бригады могильщиков, а они ничего систематически не записывали.

      Согласно советской переписи 1937 года, населения было на восемь миллионов человек меньше ожидаемого: большинство из них были жертвами голодомора в Советских Украине, Казахстане и России, а также их нерожденными детьми. Сталин скрыл эти цифры, а демографов уничтожил. В 1933 году советское руководство в частных беседах чаще всего озвучивало примерные цифры жертв голодомора как пять с половиной миллионов человек. Эта цифра выглядит достаточно точной, может быть, даже заниженной для Советского Союза в начале

1930-х годов (включая Украину, Казахстан и Россию).

      Один ретродемографический подсчет дает цифру 3,3 млн жертв Голодомора в Советской Украине. Эта цифра очень близка к показателю повышенной смертности – примерно 2,4 миллиона человек. Она, должно быть, существенно занижена, поскольку многие смерти не регистрировались. В другом демографическом подсчете, проведенном по заказу правительства независимой Украины, фигурирует цифра 3,9 миллиона человек. Истина, наверное, находится где-то посередине, между двумя этими цифрами, что совпадает с оценкой большинства авторитетных ученых. Цифра 3,3 миллиона жертв голодомора и связанных с голодом болезней кажется наиболее приемлемой для Советской Украины в 1932–1933 годах. Из этого числа около трех миллионов составляют украинцы, а остальные – русские, поляки, немцы, евреи и другие. Среди примерно полутора миллиона погибших в Российской республике было по крайней мере двести тысяч украинцев, поскольку голод свирепствовал на землях, заселенных украинцами. Возможно, до ста тысяч украинцев было среди 1,3 миллиона человек, умерших от голода ранее в Казахстане. Как бы там ни было, не менее 3,3 миллиона советских граждан погибли в Советской Украине от голода и связанных с ним болезней и приблизительно столько же украинцев (по национальности) погибли в целом по Советскому Союзу.

   Рафал  Лемкин,  юрист-международник,  который  первым  использовал  термин

«геноцид», называл произошедшее в Украине «классическим примером советского геноцида». Полотно сельского уклада жизни в Украине подверглось испытаниям, было растянуто и разорвано. Украинские крестьяне были мертвы, или унижены, или же разбросаны по лагерям по всему Советскому Союзу. Выжившие несли в себе чувство вины и беспомощности, а иногда – воспоминания о сотрудничестве с властями либо каннибализме. Сотни тысяч сирот росли советскими гражданами, а не украинцами, по крайней мере, не такими, какими их могли бы сделать полноценная украинская семья и украинское село. Те из украинских интеллектуалов, кто пережил эту катастрофу, утратили веру. Известный украинский советский писатель, а также украинский советский политический активист совершили самоубийства – один в мае, а другой в июле 1933 года.

  Советское государство сломало тех, кто хотел определенной независимости для Украинской республики, и тех, кто хотел некоторой независимости для себя и своих семей.

      Иностранные коммунисты в Советском Союзе, ставшие свидетелями голодомора, каким-то образом разглядели в нем не национальную трагедию, а шаг вперед для всего человечества. Писатель Артур Кёстлер в то время верил, что голодавшие были «врагами народа, которые предпочитали просить милостыню, а не работать». Деливший с ним квартиру в Харькове физик Александр Вайсберг знал, что погибли миллионы крестьян. Тем не менее, он продолжал верить. Кёстлер наивно жаловался Вайсбергу, что советская пресса не пишет о том, что у украинцев «нечего есть и поэтому они мрут, как мухи». Он и Вайсберг знали, что это было правдой, как знал каждый, у кого были контакты с селом. Однако писать о голодоморе для них значило потерять свою веру. Каждый из них верил, что разрушение села может быть оправдано прогрессом человечества. Смерти украинских крестьян были платой за развитие цивилизации.  Кёстлер уехал из Советского Союза в 1933 году. Когда Вайсберг провожал его на вокзале, то сказал на прощанье: «Что бы ни случилось, держи знамя Советского Союза высоко!»

      Впрочем, если конечным результатом голода и был социализм, то только в сталинской интерпретации  этого термина. В одном селе Советской Украины вокруг триумфальной арки, построенной в честь окончания пятилетки, лежали тела мертвых крестьян. У советских начальников, уничтожавших кулаков, денег было больше, чем у их жертв, а у городских членов партии – гораздо лучшие перспективы жизни. У крестьян не было права на продуктовые карточки, а партийная верхушка выбирала продукты из широкого ассортимента в специальных магазинах. Если они, впрочем, слишком толстели, то должны были опасаться бродячих «колбасников», особенно по ночам. Богатые женщины  в украинских городах (обычно это были жены высокопоставленных чиновников) выменивали свои  продуктовые карточки  на вышивки,  украденные из  сельских церквей. В этом плане коллективизация отбирала у украинского села его идентичность, даже когда уничтожала украинских крестьян сначала морально, а затем физически. Голод заставлял украинцев и представителей других национальностей обнажаться самим и обнажать святые места, прежде чем уничтожить их.

      Хотя Сталин, Каганович и Балицкий объясняли репрессии в Советской Украине ответом на украинский национализм, Советская Украина была многонациональной   республикой.  Голод  коснулся  русских,  поляков,   немцев и многих других. Евреи Советского Союза преимущественно проживали в больших и маленьких городах, но те из них, кто жил в селе, подвергались такому же риску, как и все. Однажды в 1933 году штатный корреспондент партийной газеты  «Правда», отрицавший  голод,  получил  письмо  от  своего  еврейского отца. «Хочу, чтобы ты знал, – писал отец, – что твоя мать мертва. Она умерла от голода после нескольких месяцев мучений». Ее предсмертным желанием было, чтоб их сын произнес молитву кадиш по ней. Этот пример показывает разницу между поколением отцов, выросших до революции, и детей, выросших после нее. Не только среди евреев, но и среди украинцев, а также представителей других национальностей поколение, получившее образование в 1920-х, было гораздо более  склонно  принять   советскую  систему,  чем  поколения,   повзрослевшие в Российской империи.

.............................................................................................................................................