Возвращение к истокам

       Возвращение к истокам

     На маленькой станции со смешным названием Овечка в пору нашей юности останавливались пассажирские поезда, не надолго, на 3-5 минут, но этого короткого промежутка нам хватало для просмотра длинного, как во сне, кино. Иногда бывает, что уснёшь на несколько минут, но увидишь целый увлекательный фильм. И лежишь потом с открытыми глазами и прокручиваешь отдельные эпизоды, так остро и правдоподобно пережитые, что никак не можешь войти в обычную реальность жизни.

     Этим правдоподобным «кином» были для нас пассажирские поезда. В ярко освещённых окнах мы видели людей, по нашему представлению, совсем особенных и загадочных. На перрон выбегали подышать свежим воздухом мужчины, штаны которых держались на подтяжках, молодые женщины в длинных халатах на запАх или в накинутых на плечи шалях.

     Пронзительно свистел паровоз — и вагоны, громко и бестолково ударяясь буферами, медленно отплывали, покидая наш ничем не примечательный полустанок, кроме его названия, вызывавшего неизменную улыбку у новых людей: Овечка? А почему не Баран? Или Овца?
Несколько человек, словно нарочно медля, равнодушно осматривались кругом, а потом бежали за вагонами и вскакивали на ходу на подножки, тесня собою выглядывающих кондукторов. Набирая скорость, стальные колёса отстукивали свой двойной ритм, совпадающий с биением наших очарованных сердец: тук-тук, тук-тук, тук-тук..
.
     Наша жизнь казалась нам серой и неприметной, мы жили только ожиданием будущего: однажды и нас судьба отправит поездом в далёкие неизвестные края...
Две семейные пары с малолетними детьми открыли для себя небольшой шахтёрский городок в ростовской области — Донецк. За ними потянулись другие, в основном девчата после 7 и 10 классов.

     Помню прохладный осенний день, когда дед Ваня привёз нас с подругой в телеге на своей привередливой Ласточке к вечернему поезду. Отряхнувшись от соломы, мы стащили свой нехитрый багаж: прошитые на середине мешки с одеждой и новенькие кирзовые сумочки с продуктами. Над «вещевыми сумками» поработал наш дед. Как говорится, голь на выдумки хитра: вверху, по краям шва были подложены две круглые картофелины, перехваченные шпагатом. Получилось крепление для широкого ремня из мягкой прошитой парусины. Закинул на плечо — и иди себе как человек достойный, а не какая-нибудь колхозная девка с мешком на горбу.

     При прощании дед зачем-то стащил шапку, и волосы у него на голове как взъерошенное сено, а по морщинистым щекам узкими ручейками потекли тихие слёзы. Зато Ласточка разрядила обстановку совсем в другом направлении: вывалив огромный ком коричнево-зелёных орехов, она трижды рыкнула, как в медную трубу при исполнении военного марша.

- Деда! - кричу я, заливаясь смехом. - Не плачь! Учись у Ласточки, как надо провожать молодых девчат в дальнюю дорогу...

- Тьфу ты, чёртова сраля, и приспичило ж ей, окаянной...
И тоже смеётся сквозь слёзы.

     В вокзал мы вошли отрешённые от нашей прошлой жизни, гордые, независимые и знающие себе цену.
     Уселись на лавку напротив окна: прошёл в обратную от нашей сторону зелёный пассажирский, со страшным грохотом пронеслись два пустых товарняка, повергнув небольшое здание вокзала в мелкую лихорадочную дрожь. В наступившей тишине хриплое вокзальное радио трижды предупредило об очередном проходящем поезде: будьте осторожны, будьте осторожны...
     Два мужика, согнутые под оклунками, поспешали через переход, когда уже ясно слышался нарастающий шум поезда и пронзительный свист паровоза. Один благополучно ступил на перрон, другой, споткнувшись, упал на рельсы. Первый оглянулся и кинулся тащить упавшего. И — о, Господи!!! — обоих накрыло на сумасшедшей скорости... Вагоны продолжали мелькать, а из-под колёс вылетали какие-то комки, лохмотья и невесть откуда взявшиеся беловато-розовые палки.

     Мы онемели от страха, к горлу снизу поднимался тошнотворный ком...
     Боже, куда мы собрались ехать? Самоуверенность достойных пассажирок с нас как сквозняком сдуло. Мы превратились в жалких, растерянных, едва покрытых пухом птиченят, выпавших из родного гнезда. Из-за пригорков на нас тревожно глядели небольшими оконцами наши уютные хаты, акации за двором вкупе с лёгким ветерком махали нам зелёными ветвями... А вот и Зорька вернулась из стада, призывно мычит, не в силах удержать в разбухшем вымени скопившееся за день молочко, оно стекает кривыми тонкими ручейками по ногам и копытам, а из передних доек цвиркает короткими голубоватыми струйками на землю.

     Что мы найдём в чужой стороне? Какое счастье нам улыбнётся? Мы растерянно смотрим друг на дружку и думаем об одном и том же: а не вернуться ли нам назад, пока судьба, взбалмошная и непостоянная соблазнительница, ещё не успела ничем обидеть? Не знак ли она подаёт нам у порога нашей новой жизни?

     Товарный поезд стал замедлять ход и остановился, протянув последние платформы, нагруженные щебнем, чуть подальше от перехода к вокзалу. Набежала толпа любопытных, кричали, что-то искали, тонко голосила старуха, людей отталкивали на перрон железнодорожные рабочие, просили зайти в вокзал и не мешать.

     Наш поезд задержали на час. Этот час тяжёлых раздумий и сомнений показался нам вечностью. Как мы оказались в вагоне, кто нас окружал — всё словно наждаком стёрлось из памяти. В тревожном полусне, полудрёме всё ещё грохотал стальными колёсами товарный поезд, паровоз выл, как собака, предвещавшая беду.

- Девочки, ваша остановка, Ростов-на-Дону, приготовьтесь, - негромко сообщила нам пожилая кондукторша.

     Был предутренний час. Мы вошли в ярко освещённый вокзал, как в другой мир, где ночь была не властна над людьми: за прилавками небольших витрин стояли бодрые, красиво одетые девочки-продавщицы. Я невольно остановилась у витрины со столовыми наборами: на шёлковой подкладе горели золотом лучики чайных ложек, столовые теснили их с обеих сторон, а вилки двумя стопочками — рядом.

- Интересно, - подумалось мне, - а нельзя ли купить одну чайную ложку?

     Тут подруга потянула меня за рукав к другой витрине и ткнула пальцем в стекло, под которым кругами были уложены коробки разной величины и наименований. Пудра!! Самый большой внешний круг — это знаменитая тогда «Красная Москва» с наложенными звёздами на красном фоне; потом следовал круг испанских цыганок с розами в руке и волосах - «Кармен»; в третьем кругу перемежались небольшие, одинаковые по размеру «Ландыш» и «Гвоздика». А посередине четыре высоких, плотно подогнанных треугольничка - «Лебяжий пух», на каждой стороне коробочки красовался белый лебедь с изогнутой шеей. О последней мы только мечтали, хотя пудриться в школе категорически запрещалось.

Но помечтать-то можно! Собираясь на школьный вечер, мы всё-таки пудрились, а потом прикладывали к лицу влажные ладони по нескольку раз. Пудра становилась невидной, но лицо явно изменяло цвет в самую лучшую сторону.

     Целых полгода как мы уже не школьницы, и как же не купить такое чудо?

     Мы отошли в сторонку, бережно держа в руках невесомые треугольнички, уселись на свободные места и стали рассматривать покупки. Под крышечкой пудра была закрыта тонкой прозрачной бумагой, но аромат пошёл просто непередаваемый! Мы наслаждались чудным запахом; но странно, прикрыв глаза, в своём представлении вмиг оказались в родных местах: лёгкая розовая метель из абрикосовых лепестков, буйно цветущие вишни, холодные гроздья простой сирени дотрагиваются до наших губ, подставляя самые счастливые соцветья с пятью лепестками. И все эти до боли знакомые запахи вдруг заглушила красивая коробочка — символ другой, городской жизни. Я, не поднимая головы, искоса посмотрела на подругу — её щёки были влажными от размазанных слёз. И я не стала ни о чём её спрашивать.

     Две женщины, сидящие напротив, с любопытством поглядывали на нас и с улыбками перешёптывались, мол, купили деревенские девчата пудру и плачут от счастья.

     Донецк от Ростова в двух часах езды на пригородном поезде. Мы вышли на окраинной станции, чтобы переночевать у нашей семейной пары, снимавшей квартиру недалеко от вокзала.

     Серые улочки с деревянными бараками. Уже поздняя осень, но не видно буйных красок осыпавшихся листьев, всё было покрыто серой пылью и пропитано незнакомыми запахами не то отработанного масла, не то скопившегося газа от сгоревшего сухого навоза, пронзительного и проникающего внутрь, как колючая пыль после обмолота сухого ячменя. С непривычки мы вертели головами, надеясь выхватить носом свежий воздух, но он был везде одинаково насыщенным, будто где-то неподалеку дышало смрадом паровозное депо.

- Ничего, девчата, привыкнете, - смеясь, успокаивают нас уже равнодушные к местным ароматам наши земляки. - А дышит на весь посёлок угольная фабрика да ещё скопившиеся вокруг неё терриконы, курЯт они, как сопки Маньчжурии...

     Иван и Рая — наши хуторяне — накрыли для нас стол чем бог послал: нарезанная кусками селёдка с маслом и луком, чесночная колбаса и сахар в двух глубоких чашках — песок и рафинад кубиками.

- Сахар тут вольный, бери в магазинах сколько хочешь, без всякой очереди, - просвещает нас гостеприимный хозяин. - А маргарин, - включается словоохотливая улыбчивая Рая, - прямо как масло. Я и в вареники его кладу, не жалею, да и просто хлеб мажем, детишек за уши не оттянешь.
Чуть подождём — картоха сварится...

     Над кастрюлей колыхалась шапка пены, распространяя непривычный для картофеля запах слежавшегося прелого сена.

     Уловив наши удивлённые взгляды, Рая поведала нам не менее интересное, чем в журнале «Вокруг света».
- Это вам не кубанская картошка, а белорусская бульба, пустая внутри и величиной в два сложенных кулака.
- Тут на фабрике много белорусов работает, - подключается к разговору Иван, - так они говорят, что это такой кормовой сорт вырастили у них на родине. Ну а в ростовском Донецке, чай, не баре живут, съедят и такую. И прут её сюда товарными вагонами. Дёшево и сердито.

     За рюмкой настоянной на вишнях самогонки вся еда показалась нам просто замечательной: и липкий, как смалец, маргарин, и недоваренный, чуть хрустящий белорусский корнеплод для быстрого повышения веса животных.

     Зато сахар был самым натуральным, и после чая мы с удовольствием гоняли за щекой быстро тающие кубики, пока нас окончательно не сморил сон.

- Что вам снилось, девчата? Одна смеялась во сне, другая хныкала, вроде как плакала.

     Не открывая глаз, я вновь просмотрела такие родные, живые картинки.
За шиворот наклонённой густой пшеницы льётся ливень, пугая перепёлок с маленькими птенцами. Я втягиваю в себя духмяный запах поля, перемешанный со свежестью озона. Как странно! Я вижу дождь со стороны, вижу, как он, теряя силу, становится прозрачной водяной пылью и наконец исчезает вместе с уходящей на восток тяжёлой тучей неопределённого грязноватого цвета. Так художник, добиваясь точности природных красок, добавляет на палитре каплю лишней жженой умбры и этим окончательно портит цветовую гамму. Испорченное же надо выбросить. Вот и уплыла туча как что-то ненужное, не принятое глазом.

     На западе бордовое, без лучей и сияния солнце стало медленно тонуть в глубине тёмно-синего горизонта. Пока ещё видно, надо возвращаться домой.

     Наш хуторок протянулся узкой полосой вдоль речки до самого пруда. Я стою на взгорье и вижу нашу побелённую хату с двумя глазами-окнами. Они смотрят на меня по-матерински ласково и призывно: лети к своему гнезду, птичка певчая.

     И я полетела так, как всегда летала в детских снах: подпрыгнув, крепко держала в руках согнутые в коленях ноги. Какое-то напряжение и усилие воли держало меня в воздухе. Расслабишься — значит, опустишься на землю. И вот я у самого двора.
     Одноногий журавель радостно приветствует меня, чуть покачиваясь от ветра. Я, смеясь, дёргаю его за длинный клюв, и он заскрипел, закурлыкал по-птичьи. Сам вытащил из колодца ведёрко, в котором так живо плескалась водица, словно туда попалось несколько карасей.

     Захожу во двор. За двором — длинные окученные ряды картошки, а меж кустами мак, его наклонённые головки величиной с ладонь с расставленными полусогнутыми пальцами. Бережно приподнимешь цветок, а он ещё тёплый от солнца и с лёгким дурманящим запахом.

- Ну вот и хорошо, что прилетела домой, - вдруг слышу голос мамы. -От добра добра не ищут.

     Она стоит рядом, опираясь на держак тяпки, на голове низко повязанная белая косынка, лицо загорелое, с лучиками морщинок от глаз.

     Мой сон оказался пророческим. Недолго мы задержались в промышленной зоне шахтёрского городка. Текучесть рабочих на центральной обогатительной фабрике была огромной. Минимальную заработную плату правление повышать не спешило. Мест в общежитии для новичков не хватало, снимали углы в частных домах и квартирах. А это означало — жить впроголодь.

     Много молодёжи было из Белоруссии, приезжали по двое-трое, уезжали пачками.
Запомнилась частушка, которую пропела нам прехорошенькая девочка-белоруска, работавшая с нами во флото-сушильном цехе:

Пойдём, милянький домой,
Бульбочка сварылася,
Горячую поядим,
Шоб я ня журылася...

     Домой, домой!!! До свидания, придуманный рай!!!