Как репрессировали Рождество. Что праздновали на зимних каникулах в «Стране советов»?

 «В городе Брянске местные комсомольцы в ночь перед одним из праздников вскрыли церковь и проникли на колокольню, унеся церковный инвентарь и сняв языки у колоколов, после чего унесли все это в лес, где и сожгли то, что можно было сжечь. Публика в сильном негодовании клеймит РКСМ как бандитскую и хулиганскую организацию…» Что это? Цитата из газетной статьи, автор которой с ненавистью относится к большевикам и комсомольцам? Какое-нибудь популярное издание по истории Русской Церкви, обличающее советскую власть? Нет. Это отрывок из секретной сводки ОГПУ от 4 июля 1924 года, предназначенной для партийного руководства. Документ. Ни убавить ни прибавить.

Товарищ Троцкий рыхлит почву

Вместе со всеми церковными устоями, вместе со старинным бытом церковным и всею совокупностью православной веры Рождество пострадало от революционных властей. Оно превратилось в репрессированный праздник.

В старой Москве Рождество праздновали пышно, звонко, радостно. Писатель Иван Шмелев рассказывает о той поре с трепетным восторгом: «Перед Рождеством, дня за три, на рынках, на площадях лес елок... А снег повалит — потерял дорогу!.. Собаки в елках — будто волки, право. Костры горят, погреться. Дым столбом. Сбитенщики ходят, аукаются в елках… В самоварах, на долгих дужках, — сбитень. С медом, с имбирем — душисто, сладко… В Сочельник, под Рождество, — бывало, до звезды не ели. Кутью варили из пшеницы, с медом… Ставили под образа, на сено. Почему? А будто — дар Христу. Ну… будто он на сене, в яслях. Бывало, ждешь звезды, протрешь все стекла. На стеклах лед, с мороза. Вот, брат, красота-то! Елочки на них, разводы, как кружевное… И звон услышишь… Морозный, гулкий — прямо серебро… тугое серебро, как бархат звонный. И все запело, тысяча церквей играет».

Кругом — море всего рождественского. Окорок рождественский, без коего и праздник не праздник. Рождественские открытки. Рождественские подарки детям. Рождественская церковная служба. Рождественские игрушки на елках — ангелы, волхвы, пришедшие поклониться младенцу-Христу, под елками — вертепчики, а в них фигурки коров и овец, с любопытством заглядывающих в ясли, где лежит новорожденный. Рождественские представления…

Города и села наполнялись радостью, ожиданием чуда. В газетах и журналах появлялись рождественские сказки — нравоучительные истории со счастливым концом. Народ гулял, ходил друг к другу в гости, отдыхал от поста.

Праздновали и Новый год, но без того размаха. Встречали-то его по старому календарю, несколькими днями позднее Рождества, уже после того как отгремели главные торжества. Новый год был «слабее» или, как выражались в старину, «честию ниже» Рождества.

Стряслась революция.

Для власти большевиков православная Церковь с ее догматами, многочисленным духовенством, пышными праздниками и верой в Христа была как бельмо на глазу.

Ответственный тов. Троцкий призывал Политбюро «рыхлить почву» для «семян атеизма и материализма». Ответственный тов. Скворцов-Степанов официально объявил: «Советская власть — первое в мире правительство, которое принципиально отвергает… всякую совместную деятельность с какой бы то ни было церковью». На первой странице одного из номеров партийного журнала «Безбожник» красовался лозунг: «Долой эту сволочь религию!» А в одном из редакционных материалов читателям давался совет: употребляйте иконы на дрова! Была бы только  возможность — и советская власть моментально «разъяснила» бы Православие, как ответственный тов. Шариков «разъяснил» сову.

Да, прочны корни у Православия...

«Комсомольское рождество»  и другие сумасшествия

С 1917 года по начало Великой Отечественной войны Церковь терзали разными способами: убивали и отправляли в лагеря архиереев, священников, монахов; вскрывали святые мощи; подвергали ограблению и закрытию храмы; глумились над верой и бешено пропагандировали атеизм. Терзание шло волнами:  то открытая расстрельщина и массовые реквизиции храмовых зданий, а то чуть потише — просто грабеж и поругание. Но оно, терзание это, не останавливалось ни на один год.

И, конечно, крепко досталось церковным праздникам. Их мешали проводить. Над ними открыто издевались. Их пытались переставить по новому календарю. Их запрещали. А миллионы верующих как прежде, так и при новом режиме, ходили и ходили на праздничные богослужения. Собрания их представляли собой молчаливый, но упорный вызов правящей силе. У нас — Христос, а у вас — Маркс, вы верите в производительные силы и политэкономию, а мы в Духа Святого и Промысл Господень. Комсомол придумали? Вот и идите подальше с вашим комсомолом. Верьте хоть в пионерский галстук, а мы будем крестить детей.

До начала 1930-х крещение младенцев в русских семьях считалось обязательным.

Советская власть очень старалась найти до такой степени лояльное и раболепное духовенство, которое не постеснялось бы объявить 7 ноября (годовщину революции) церковным праздником. Или даже совершило торжественное богослужение на пятилетие Октября, как действительно произошло осенью 1922 года в Тамбове. Разного рода авантюристы, «обновленцы» порой шли ей навстречу. Кого-то подогревал страх, кого-то — тщеславие, а кого-то и прямо… одержимость. Но патриаршая Церковь — или, как ее называли между собой советские чиновники, «тихоновцы», — не поддавалась. В 1923 году партийные вожди постановили отметить «комсомольское Рождество» в Москве и провинции. На Украине этот сумасшедший праздник сделали обязательным для всех красноармейцев, провели «торжества» в казармах. Несколько месяцев спустя по стране прокатилась «комсомольская Пасха». Митинг у дверей храма, шествие ряженых безбожников, отряд буйных комсомольцев, врывавшихся с атеистическими лозунгами в крестный ход, иной раз просто не давали как следует провести богослужение на настоящее Рождество. Но потом лидеры антирелигиозной кампании признались: худо получилось, «переборщили», впредь «уличные карнавалы» на Рождество и Пасху устраивать не надо.

Видно, не та была реакция, какой ожидали. Не заработали любви народной. В 1923 году некий священник по фамилии Кузьмин попытался совершить службу в день Рождества по новому стилю. Собственные прихожане выгнали его из храма и чуть не поколотили.

Пересолили!

Власти не переставали давить. На протяжении 1920-х годов в советской России шла, не ослабевая, настоящая война за веру между властями и народом. С особенным упорством сопротивлялись верующие в тех случаях, когда у них отбирали храмы. А власти и бешеная комсомолия норовили провести очередную «акцию» под праздник, чтобы в очередной раз показать свою силу, свою безнаказанность. Под Рождество, под Пасху, под Богоявление — в самый раз!

Близ Таганрога толпа верующих ворвалась в храм, насильственно отобранный под библиотеку, снесла скамьи, разорвала агитационные плакаты. Затем разнесся слух, что неподалеку жгут иконы. Толпа бросилась туда. «Прибывшая милиция, после того, как толпа не подчинилась требованию разойтись и дав два выстрела вверх, открыла по толпе стрельбу, в результате чего были ранены 3 женщины, один грудной ребенок и один мальчик». Под Черниговом местные власти закрыли церковь накануне Благовещения. «Пришедшие на следующий день верующие церковь открыли, и обряд был совершен. Тогда попа посадили. Собралась толпа, требовавшая его освобождения, и избила милиционера, который требовал, чтобы толпа разошлась». В деревне Акулово Тверской губернии «…побили комсомольцев, пытавшихся во время крестного хода вести антирелигиозную агитацию». А в одном сибирском селе «…во время антирелигиозного вечера в клуб РКСМ была брошена граната, ранившая тяжело 4-х человек». Всё это данные из секретных бумаг ОГПУ. И фактов подобного рода — десятки, сотни.

Группа воронежских коммунистов отправляет в Москву письмо, наполненное испугом и досадой: «Рано еще делать насилие над православными и открыто выступать на поругание его при народе. Это само собой войдет в жизнь, когда наше новое поколение, воспитывающееся сейчас в антирелигиозном духе, не пристанет к религии и церкви». Дескать, пересолили. Дескать, время еще не настало, как бы не вышло боком открытое подавление веры…

Не уничтожить, так похитить!

К началу 1930-х в стране заканчивается время неистовой бури, массовой бешеной одержимости и страшной бездомности, бесприютности общества, намаявшегося со свирепыми «идеалами революции». Люди хотят покоя. Правительство не видит новых возможностей раздуть «мировой пожар». Начинается эпоха «советского патриотизма», строительства красной Империи в «одной отдельно взятой стране».

А значит, надо устраивать быт на совершенно других основаниях. Думать не только о красном кумаче и субботниках, но и об уютных семейных праздниках, о размеренной жизни — так, чтобы хоть население больших городов почувствовало: ураган успокаивается, ревущий дракон революции больше не требует легко отдавать все и сразу, он готов кое-чем вознаградить население, натерпевшееся в долгие годы лишений. За что боролись? Ведь за что-то же боролись?! Так надо теперь это самое что-то получить. Не все же дышать одной мечтой о всемирной пролетарской революции…

Старое доброе Рождество как нельзя лучше вписывалось в эту картину. Пускай будет семейный праздник. Самый мирный, самый комфортный праздник для «трудящихся».

Но… алое «комсомольское Рождество», как уже могли убедиться ответственные товарищи из ЦК партии, не вызывает ничего, кроме раздражения и насмешек. Требуется «доработка»: слишком уж церковно Рождество, слишком уж сильна в нем христианская начинка, никак его не переделаешь на коммунистический манер. А на дворе с 1932 года — пятилетка, официально названная «безбожной»; правительство объявило: к 1937 году «Имя Бога должно быть забыто на территории страны»… Вслед за нею грянет такой разгром Церкви, перед которым бледнеют ужасы Гражданской войны.

По данным профессора С. Л. Фирсова, тиражи антирелигиозной литературы росли в ту пору год от года: «Если в 1927 году организации безбожников издали книг и брошюр общим объемом в 700 тысяч печатных листов-оттисков, то в 1930 году — уже свыше 50 миллионов. Тираж газеты «Безбожник» в 1931 году достиг полумиллиона экземпляров, а тираж журнала «Безбожник» — 200 тысяч. Вовсю организовывались кружки юных безбожников (к концу 1931 года в них было 2 миллиона человек)… В 1932 году в государственном антирелигиозном издательстве тиражом 12,5 тысяч экземпляров вышел и первый том пятитомного сборника <…> Е.М. Ярославского «Против религии и Церкви»». К 1939 году во всей России оставалось лишь около 100 действующих соборных и приходских храмов. На всю Киевскую епархию в 1940 году оставалось только два храма из 1710, действовавших в 1917-м. На всю Куйбышевскую епархию — один храм. Из архиереев на своих кафедрах оставалось только четыре человека. Да это чудовищный разгром, настоящая катастрофа!

И как же советское партийное руководство, одной рукой уничтожая Православие, будет другой рукой восстанавливать православные праздники? Как приспособить ему чудесное Рождество с волхвами, вертепчиками, звездой, колокольным звоном и младенцем-Христом к нуждам внутренней политики СССР? Да с ним, товарищи, совершенно невозможно работать! Это, товарищи, отмирающая пожива для «дипломированных лакеев поповщины»!

Значит, Рождество следует похитить, а похитив, — исказить, перекрасить, изувечить до неузнаваемости. Прежде всего, дать ему внехристианский и тем паче внецерковный смысл. Лишь потом вот такой, страшно покалеченный вариант можно будет встроить в бравурные ритмы «культурной революции».

Именно такой логики придерживалось, очевидно, идеологическое начальство «Страны советов», когда начался долгий процесс «идейно-правильного» сращивания сильного Рождества со слабым Новым годом. Уму непостижимо, сколько на это пришлось положить сил! Но в итоге похищение Рождества все-таки состоялось…

Мальчик по имени Новый год

«До 1935 года и елку под Рождество нельзя было в дом внести — старшие братья под пальто приносили мне, маленькому мальчику, еловую веточку», — вспоминает о детских годах митрополит Питирим (Нечаев).

А с середины — второй половины 1930-х годов — пожалуйста, сколько угодно елок! Только это новогодние елки, а не рождественские. Игрушки на них тоже должны быть новогодними. Не надо ангелов. Не надо волхвов. Разрешены шарики. Домики. Зверюшки-рыбки-птички. Овощи и фрукты. Советская символика.

Звезда? Вот это пригодится! Только Рождественская звезда советскому человеку ни к чему! Вешайте на новогодние елки идеологически правильную красную пятиконечную звезду! Нет желания? Ладно, можно вместо нее использовать политически нейтральную «юлу».

Лампадки и свечки горят в Рождественскую ночь? Превосходно! Пусть будут гирлянды цветных электролампочек на елке.

Колокольный звон? Ну… с этим проблемы. Впрочем, игрушечные изображения колокольчиков на елке позволительны.

Представления? Подарки? Организуем! Так появилось и разрослось до массовых масштабов явление советского новогоднего детского концерта — «елки». В школах, домах культуры, спортивных комплексах устраивались праздничные театрализованные действа. Их наполняли музыкой, песнями и акробатическими номерами. Ангелов, волхвов и маленького Христа на них заменили Снегурочкой и мальчиком по имени Новый год — фигурой советского оптимизма. Центральным персонажем сделался Дед Мороз. Детям обязательно раздавали подарки. В брежневскую эпоху началась настоящая конкуренция детских «елок». В Москве, например, соперничали «елка» в Лужниках и «елка» в Кремлевском дворце съездов. По части представления явно выигрывали Лужники — там выступали спортсмены, показывавшие рискованные трюки, шуточные бои, погони конькобежцев. С подарками выходило иначе: и там, и там выдавали пластиковую коробку с конфетами, но кремлевская ценилась выше. Во-первых, конфет туда влезало больше, а во-вторых, она изготавливалась в виде Спасской башни, в то время как лужниковская имела форму простого цилиндра.

Дореволюционные рождественские каникулы превратились в выходной день 1 января и школьные каникулы для детей.

Рождественская открытка обернулась новогодней.

Как чудо превратилось в оливье

Но, пожалуй, главная метаморфоза произошла с рождественской сказкой. У Рождества всегда был подтекст доброго чуда. И в финале рождественских сказок, как правило, случалось чудо, спасавшее главных героев от какой-нибудь беды, вразумлявшее их или приносившее в их дом достаток. Казалось бы, какое чудо может прийти в новогоднюю ночь? Она-то никак не связана с небесными силами, с Божьим Промыслом… Календарный переход от одной даты к другой, не более того. Но нет, два совершенно разнородных праздника оказались до такой степени перемешаны, что из яичка древнего христианского чуда вылупился птенчик советского новогоднего чуда. И народ не захотел от чуда отказываться — хотя бы и в такой «секуляризированной» форме!

Под Новый год в печати появлялись рассказы с финалом, внушающим добрую надежду. На ТВ-экранах шли кинокартины, обещавшие: «Все будет хорошо!» В детском варианте, например, — «Новогодние приключения Маши и Вити», фильм-сказка. А во взрослом — «Ирония судьбы». И то, и другое вышло из рождественской сказки.

В новогоднем мюзикле «Чародеи» чудеса имеют магическую природу. А в комедии «Эта веселая планета» — научно-фантастическую. Какая разница, по большому счету? Есть всякие чудесные штуки, вот и славно...

Из этой советской новогодней сказки, в свою очередь, родился современный российский фильм «Тариф новогодний». Там чудо, разумеется, присутствует, но природа его никак не объясняется — за ненадобностью.

Так чудо из мистического явления перешло в разряд художественной условности.

Иногда произведения этого жанра возвышались до уровня настоящего большого искусства. Так, рассказ Михаила Шолохова «Судьба человека» был опубликован в последнем номере газеты «Правда» за 1956 год и в первом — за 1957-й. Весь Советский Союз плакал над ним, принимал его как нечто родное, наполнялся светлыми упованиями, шедшими от финальной страницы. «Два осиротевших человека, две песчинки, заброшенные в чужие края военным ураганом невиданной силы... Что-то ждет их впереди? И хотелось бы думать, что этот русский человек, человек несгибаемой воли, выдюжит, и около отцовского плеча вырастет тот, который, повзрослев, сможет все вытерпеть, все преодолеть на своем пути, если к этому позовет его Родина»…

Отказать «Судьбе человека» в жизненной правде — значит не иметь сердца. Да и киносказки новогодние были хороши, любил их народ. А некоторые по сию пору любит.

Но за всей этой пестрой новогодней круговертью, за веселой праздничной суетой не следует упускать одного важного обстоятельства: выстраивая советский семейный праздник, власть выхолостила праздник более древний, содержащий в себе глубокие смыслы. Взяла форму, отвергнув содержание. А затем постаралась сделать так, чтобы содержание оказалось забытым. Есть в этом ложь и несправедливость. Пусть и приятен салат оливье под лимонад «Байкал», но…