Мой Ленин

Советскую власть пока еще невозможно забыть.
От Советской власти осталось еще очень много всего, что не дает забыть о Советской власти.
Иначе ее давно бы уже забыли. 
Прежде всего, это экономия московского правительства на освещении московских улиц. Становится также темно и неуютно, как было темно и неуютно при Советской власти.
Еще футбол. Русские футболисты также не умеют, как они не умели играть при Советской власти.
Еще русский шоу-бизнес. Он также в стороне от мирового шоу-бизнеса, как он был в стороне от него всегда.
Еще еда. В Москве при Советской власти сложно было поесть. Сложно поесть и сейчас.
Еще остались Путин, Пушкин и православная церковь.
Еще осталось самое главное. Остался Ленин.
Свободолюбивый русский народ Ленина пожалел. Ленин жил, Ленин жив, и, кажется, будет жить и дальше. Все памятники Ленину до сих пор стоят на своих местах. Остался, естественно, и Мавзолей. Мавзолей не снесут никогда. Но если снесут, то Мавзолей мне не жалко. Пусть с ним делают что хотят. Меня больше жалко бронепоезд, на котором Ленина после смерти привезли в Москву. Он тоже уцелел после конца Советской власти и как ни в чем не бывало стоит на Павелецком вокзале. 
В принципе, можно смело сносить все, что связано с Лениным. Все Мавзолеи, все бронепоезды, все памятники и все Ленинсие горки. Это не страшно. Если Ленин будет нужен, то я всегда смогу помочь. Я очень хорошо Ленина помню и всегда смогу Ленина по памяти реконструировать. 
Я помню Ленина самым разным. Я помню его во всех его возрастах, позах, статусах, ипостасях и физических состояниях. Я помню его библиофилом; Ленин любил читать книги. Помню меломаном; Ленин любил слушать музыку. Помню садистом; Ленин любил делать людям больно. Помню и то, что он любил больше книг, музыки и садизма; революцию. Помню его Иисусом Христом. Порой Ленин говорил притчами, как Иисус Христос. Помню Буддой. С Лениным Россия была ближе к буддизму, чем бы она была близка к буддизму с самим Буддой. В Мавзолее Ленин лежал так же от всего отстраненно и самодостаточно, как Будда в медитации. Наверное, он таким же Буддой лежит там и сейчас. Просто я давно уже не был в Мавзолее. Помню его Магометом. Ленин часто бывал так же экзальтирован, как Магомет. Я помню его детство. Достаточно, в общем, традиционный русский ребенок. Неуклюжий, но симпатичный. Жесткий не по годам, - поэтому педофилы обходили Ленина в его детстве стороной. Педофилы на Ленина не западали. Все мы в детстве, в общем, такие. Но Ленин уже тогда выделялся среди нас. Выделялся революцией, которая ждала его впереди. Я только не помню, был ли Ленин картавым уже и в детстве, или картавить он стал уже потом. Помню его юность. Помню его скорбь после гибели брата. Помню его студентом. Помню его увлечение марксизмом. Мы все тогда были немного похожи на Ленина. Мы все тогда увлекались марксизмом. Мы все тогда немного картавили, рано лысели, носили бородки, мечтали свергнуть самодержавие и пели «Варшавянку». Но Ленин и тогда опять выделялся среди нас. Выделялся революцией. Помню его зрелым, состоявшимся мужчиной. Все зрелые, состоявшиеся мужчины думают о самоубийстве, поскольку они совсем иначе представляли жизнь. Кроме Ленина. Ленин не думал о самоубийстве. Ленин думал о революции. Я помню его в тюрьме и в ссылке. Помню его в эмиграции. Помню его возвращение в Россию. Помню ту ночь, когда революция никонец Ленина дождалась. Помню его в редакции «Правды». Помню на броневике. Помню в шалаше на озере Разлив. Помню с ладонью вперед на митингах. Помню с бревном на субботнике.

Помню в первые годы молодой Советской республики. Помню во время переезда Советского правительства из Петрограда в Москву. Помню резкие повороты его туловища в Кремле. Помню после покушения Каплан. Помню у карт продразверстки, фронтов гражданской войны и у плана ГОЭРЛО. Помню в дни Крондштадтского мятежа. Помню в первые месяцы НЭПа. Помню его споры с товарищами по партии и задушевные разговоры с друзьями. Помню его рядом с Крупской, с Инессой Арманд, с Мартовым, с Гербертом Уэлссом, с ходоками. Помню его очень сложные отношения с Троцким, со Сталиным, с Горьким, с меньшевиками и эсерами. Помню его с бородой. Помню без бороды. Помню его в кепке. Помню и без кепки. Я помню его спокойным и сосредоточенным. Помню чем-то внезапно встревоженным. Помню удовлетворенным. Помню неудовлетворенным. Помню его смертельную болезнь. Помню его глубокий маразм и сумасшедшие глаза перед смертью. Помню его смерть. Помню его трансформации везде, где он был после смерти. А после смерти он был везде. И везде я его помню. Я помню его в мемуарах, в литературе, в кино и в театре. В песнях и симфонической музыке. На значках. На знаменах. На стенках туалетов. В анекдотах и в апокрифах. В советском подсознании, куда так и не рискнул спуститься ни один Фрейд. В жиже советской жизни. В самом глубоком русском страхе. В общем, везде-везде. 
Я знаю, что категорически нельзя делать с Лениным: Ленина нельзя цитировать. Ленина надо читать целиком, не разменивая Ленина на цитаты. Ленин - это поток сознания. Как "Улисс" Джойса. И метафора. Как любая метафора у Пушкина. Плюс иероглиф. Как любой иероглиф у китайцев или японцев. Поток сознания нельзя разлагать на капли, то есть на слова. Метафору нельзя вырывать из контекста. На иероглиф, как на красоту, надо смотреть восхищенно со стороны, не думая о его бытовой утилизации. Бытовой утилизацией Ленина стала советская идеология. Иероглифом нельзя вытирать жопу или заворачивать в него рыбу. И Лениным нельзя было вытирать жопу советской идеологии. И заворачивать им рыбу советской идеологии тоже было нельзя. Поэтому цитаты из Ленина превратили Ленина из поэта в идиота. В провинциального афориста. Я помню одну такую цитату. Она висела у меня в историко-архивном институте. Там было написано: "Архивы – это политика". Это, конечно, не про архивы. И не про политику. Это про что-то совсем другое. Про все что угодно. Это иероглиф и метафора в одном лице и в чистом виде. Как и все другие вырванные из Ленина цитаты, которые тоже поток, иероглиф и метафора, и которые никогда нельзя понимать буквально. Еще была цитата про кино. И про электрификацию. Цитат было много. От них шла зеленая смертельная тоска. От них тоскливо и сейчас тоже. Но здесь дело не в тоске. Дело в Ленине. Цитаты губили Ленина как автора потока сознания, как писателя метафор и как художника иероглифов. Губили и поток сознания, и метафоры. Иероглифы губили тоже. Губили и архивы, и кино, и электрификацию. Но есть у Ленина то, что нельзя уничтожить никаким цитированием. Нельзя уничтожить великий ленинский поток сознания – революцию. Великую ленинскую метафору - Советскую власть. Великий ленинский иероглиф – КПСС. Мы их никогда не поймем и не разгадаем. Как не разгадаем и самого Ленина, которого остается все меньше и меньше. Но это не страшно. Ленин не исчезнет. Я Ленина помню. Я все про Ленина знаю. Ленин всегда во мне и со мной. Я смогу Ленниа восстановить. 
Но только разменивать Ленина на цитаты я уже больше не позволю. За цитирование Ленина я буду наказывать строго и беспощадно. Наказывать следующим образом; я и сам Ленина навсегда забуду, и не дам его вспомнить уже никому.

Игорь Яркевич