«Соотечественники» Путина. Что такое российская политика восстановления империи

Православные священники на фоне российских военных в Балаклаве. Полуостров Крым, Украина, 1 марта 2014 года

Политолог Агния Григас, автор книги «После Крыма: новая Российская империя», рассказывает корреспонденту The American Interest Дамиру Марусичу, как Москва манипулирует русскими диаспорами в Восточной Европе, чтобы приобрести влияние, а иногда и территории

— Расскажите о своей книге «После Крыма» и о том, ради чего вы взялись ее писать.

— Я решила написать эту книгу в начале 2014 года, чтобы пролить свет на реваншистскую внешнюю политику Путина, которую многие все еще понимают неправильно. Замысел появился, до того как Россия аннексировала Крым и до войны в Донбассе, но напряженность уже была высока. Риторика Москвы концентрировалась на необходимости защитить русское меньшинство и русский язык в Украине. И это было очень похоже на ту риторику, которую мне приходилось слышать раньше. Я изучала попытки Москвы разжечь конфликт вокруг русских меньшинств в странах Балтии, а также грузинскую войну, которую Москва тоже оправдывала защитой меньшинств.

В своей книге я хотела показать, как Россия проводит последовательную политику в отношении своих «соотечественников» — 35 миллионов этнических русских и тех, для кого русский язык родной, живущих за пределами России на постсоветском пространстве, — чтобы подкрепить свои внешнеполитические цели и территориальные амбиции. Я поставила целью проанализировать происхождение этой политики — когда и почему она появилась — и ее формулировки. Я хотела проследить, как она началась с культурной поддержки соотечественников за границей, переросла в военную «защиту» и как эта поддержка привела к захвату чужой территории.

Я проследила историю этой российской политики по отношению к «соотечественникам» с начала 1990-х годов. До того времени термин «соотечественник» никогда не имел политической коннотации — он означал просто человека, живущего в то же стране. Я рассматриваю появление первых признаков этой политики при режиме Ельцина — от попыток просто дать определение, кто же такой «соотечественник», до создания отдельной юридической категории. Позже, при Путине, это стало инструментом внешней политики и территориальной экспансии.

Кстати, тем, кого в России называют «соотечественниками», часто не нравится этот термин: многие из них не хотят иметь ничего общего с кремлевским политическим проектом или относятся к нему амбивалентно. Если же кто-то и находит его привлекательным, часто это связано с возрастом: у старшего поколения до сих пор может сохраняться какая-то сентиментальная привязанность к советским временам, и эти люди ощущают себя частью уходящего мира. У более молодых это встречается намного реже. Когда я говорила с русскоязычными жителями постсоветских стран, я обнаружила, что они часто говорят «я эстонец», «я казах», «я туркмен» и так далее.

— Один из моментов в вашей книге, который поразил меня, — это то, что существует противоречие между структурной геополитической необходимостью для империи, переживающей стадию спада, с одной стороны, и тем, что называют путинизмом, с другой. В какой-то момент у меня было ощущение, что вы определенно не хотите связывать российскую политику по отношению к «соотечественникам» исключительно с путинизмом: у нее глубокие исторические корни, происходящие из сознания и обычаев Российской империи. Но в то же время Путин мобилизует и использует эти обычаи.

— Абсолютно правильно. Если рассматривать это только как концепцию Путина, мы не увидим более глубоких корней политики и в первую очередь того, как появилась сама русская диаспора. Она возникла не при Путине, она стала складываться еще в досоветские времена.

С царских времен Россия формировала этнические меньшинства и пользовалась в своих интересах этническими конфликтами на вновь присоединенных территориях. Эту же политику проводил и Советский Союз при Сталине — можно сказать, что Сталин был в этом настоящим мастером.

Но он опирался на давнюю российскую историю депортаций и перемещений национальных меньшинств и разжигания межэтнических конфликтов. Меньшинства, живущие сейчас в балтийских странах, в Украине, на Кавказе — во многом следствие политики царской России, кристаллизовавшейся при Сталине и его преемниках. Таким образом, Путин унаследовал значительное русское население за границей, и для него это одновременно проблема и возможность.

— Если рассматривать национальную политику Путина с 2000 года до настоящего момента, мне кажется, что раньше он хотел добиться какого-то баланса между русской национальной (этнической) идеей и более широкой идеей России — между русскими и россиянами. Но вся риторика вокруг Крыма — то, что началось еще раньше, когда Путин вернулся на президентский пост после всколыхнувших страну протестов, — показывает, что он во многом отказался от этого тонкого баланса в пользу более откровенного национализма. В своей книге вы говорите об используемом Россией наборе инструментов, связанном с «соотечественниками». Как бы вы могли охарактеризовать действия Путина в этом контексте? Он разворачивает новую стратегию, или это чистый оппортунизм?

— Отделить личные мотивы Путина от структурных факторов в российской политике нелегко, потому что, опять же, первые попытки сделать из «соотечественников» внешнеполитический инструмент Российской Федерации были еще при Ельцине.

К примеру, в 1990 году в молдавском Приднестровье советские войска вмешались в конфликт на стороне так называемых соотечественников (фактически — вооруженных сепаратистов) во многом под предлогом «защиты русских», хотя в то время на отколовшейся территории русские составляли где-то четверть населения, остальными были молдаване и украинцы. Риторика Ельцина в отношении балтийских государств в начале 1990-х была похожей: он настаивал, что не может вывести оттуда армию, потому что должен защитить русских жителей региона.

При Путине эта политика стала более последовательной и четко сформулированной. В то же время структурные факторы изменились. В середине 2000-х годов Россия из-за высоких цен на нефть оказалась в более сильной позиции, что привело к более щедрому финансированию вооруженных сил и большей вере в государство и его роль на международной арене. Эти структурные факторы позволили Путину извлечь выгоду из таких возможностей, как конфликт в Грузии в 2008 году и падение режима Виктора Януковича в результате Евромайдана в 2013–2014 годах. Сейчас много спорят о том, кто же все-таки Путин — стратег или тактик. Я думаю, он и то, и другое. Он выполняет долгосрочный стратегический план восстановления и поддержания влияния в ближнем зарубежье и тактически пользуется возможностями территориальной экспансии, когда обстоятельства благоприятны. Российские войска движутся в сторону границы Южной Осетии, 9 августа 2008

— И в Молдавии, Грузии и Украине мы видим самые успешные примеры такой политики. В своей книге вы называете это политикой реимпериализации.

— Да, он успешно бросил вызов территориальной целостности этих государств, захватив Крым и создав постоянные замороженные конфликты в Приднестровье, Южной Осетии, Абхазии и Донбассе.

— Эту ситуацию можно рассматривать и иначе: все, чего удалось достичь Путину, — это зажечь несколько пожаров на свалках у границ России. Он создал постоянную зону нестабильности. Если бы это была успешная политика реимпериализации, разве не было бы целью включить эти территории в так или иначе функционирующую сферу влияния? Разве цель — не реинтеграция диаспоры, «соотечественников», обратно в имперскую Россию? Если подходить с этой точки зрения, так ли успешна политика Путина?

— Это зависит от того, что считать успешной реимпериализацией. Требуется ли для нее прямое физическое управление этими территориями? Или все только ради долгосрочного влияния на Грузию и Украину, которое дают Москве замороженные конфликты? На мой взгляд, создание замороженных конфликтов — относительно низкобюджетная тактика России, с помощью которой она дестабилизирует соседей, не желающих сотрудничать. Российские интервенции не позволяют соседним странам открыто вступить на прозападный путь. Замороженные конфликты мешают их амбициям, связанным с присоединением к Евросоюзу и НАТО: в Североатлантический альянс вообще невозможно вступить стране, у которой есть нерешенные территориальные споры. Конфликты не позволяют соседям России стать успешными и процветающими странами. Как уже многократно указывали, их процветание создало бы проблему для Кремля, потому что жители России увидели бы альтернативную модель и смогли бы представить себе путь развития России, отличный от автократической и клептократической модели, существующей сейчас.

Не включая регионы, охваченные замороженными конфликтами, в состав Российской Федерации, Москва может избежать ответственности за эти территории и расходов на их восстановление. К примеру, Молдавия до сих пор платит Газпрому за газ, потребляемый Приднестровьем. Но я считаю, что в долгосрочной перспективе это вряд ли выигрышная стратегия для Кремля.

Контроль над бедными, пришедшими в упадок территориями, где процветает лишь организованная преступность, — вряд ли тот приз, за который стоит бороться. Более того, в результате у целых поколений в Украине и Грузии возникает долгосрочное, если не постоянное недоверие к России. То же самое происходит даже с некоторыми из союзников России, опасающимися подобной судьбы.

— В начале этого лета случилась забавная история с премьер-министром Дмитрием Медведевым, когда в Крыму на него набросились местные пенсионеры, разозленные снижением уровня жизни: их взбесило, что Россия не может проиндексировать их пенсии до уровня инфляции.

Крым — по-видимому, самое полное выражение той политики полной аннексии, о которой вы говорили. И вот…

— Да, Россия теперь отвечает за снабжение полуострова энергией и водой, за его общественную безопасность. Она пытается построить мост через Керченский пролив между Россией и Крымом. Но население Крыма вряд ли получило какую-то выгоду от аннексии. В конечном счете, кремлевских руководителей интересуют прежде всего краткосрочные цели — сохранение власти, поддержание существующего режима. А все эти военные кампании популярны внутри страны. Если взглянуть на результаты опросов общественного мнения, мы увидим три пика популярности Путина, с тех пор как он пришел к власти: первый — во время чеченской войны, второй — во время грузинской и самый недавний — последовавший за аннексией Крыма. Вероятно, сирийская кампания даст тот же эффект, потому что она демонстрирует россиянам, что страна стала значительным игроком на международной арене.

— А что можно сказать о странах, где вмешательство России не зашло так далеко? Вы в своей книге много пишете о Казахстане.

— Да, я анализирую случай Казахстана, потому что эта страна соответствует трем условиям, которые, по моему мнению, создают величайший риск российского территориального вмешательства. Это, во-первых, значительное и сконцентрированное территориально русское (и русскоязычное) население, во-вторых, расположение территорий, где живут этнические русские, у границы с Россией, и в-третьих, восприимчивость этого меньшинства к российскому влиянию. В Казахстане большая русская диаспора, заселяющая территории у российской границы, причем граница эта очень длинная. С 1990-х годов Россия старательно привлекала на свою сторону это население, и оно потенциально вполне восприимчиво к ее влиянию. Помимо прочего, Россия проводит в регионе политику двойного гражданства, раздавая диаспоре российские паспорта — не только в Казахстане, но и в странах Центральной Азии.

Но президент Казахстана Нурсултан Назарбаев заранее провел красную черту. Автократическая природа режима дала ему некоторые преимущества. Он запретил владение двумя паспортами — никакой гражданин Казахстана не может одновременно быть гражданином России, независимо от этнического происхождения и родного языка. И на этом он не остановился. Тех, кто агитировал за независимость территорий, населенных этническими русскими, или за их присоединение к России, он посадил в тюрьму.

Конечные цели России в Казахстане подобны тем, которые мы обсуждали выше: сохранять страну «на орбите», не давать ей свернуть в сторону от российских интеграционных структур, таких, как СНГ и Евразийский экономический союз. За последние десять лет серьезным игроком в Центральной Азии стал Китай, который заинтересован прежде всего в нефти и газе. Китай делает крупные инвестиции в развитие инфраструктуры, и теперь у России появился сильный конкурент в регионе, который она привыкла считать своим «задним двором». И, разумеется, там сохраняется влияние США, хотя в основном как военной силы — благодаря их участию в событиях в Афганистане.

Таким образом, сложился своего рода баланс. Назарбаев сопротивляется большинству российских открытых усилий, но в то же время Кремль продолжает негласно угрожать автократическому лидеру этническими беспорядками. То есть он как бы говорит: «Если вы начнете делать какие-то ходы, которые нам не понравятся, у нас есть потенциально беспокойное население на вашей территории, с помощью которого мы можем дестабилизировать вашу страну». Владимир Путин и Нурсултан Назарбаев

Большой вопрос, что случится, если баланс по какой-либо причине нарушится. Например, что произойдет, когда умрет Назарбаев? В прошлом месяце умер многолетний правитель соседнего Узбекистана Ислам Каримов. Хотя у Узбекистана нет ни общей границы с Россией, ни существенной русской диаспоры, мы увидели, как Москва активизировала дипломатические усилия, чтобы трансформировать свои отношения со страной, где меняется режим. Подобным же образом, можно ожидать, что при смене руководства в Казахстане Россия попытается усилить свое влияние в стране, а если это ей не удастся, она может прибегнуть к более жесткой тактике.

— У автократического лидера есть некоторый запас времени, он может обдумать ответ. Но давайте немного поговорим о том, как неавтократические режимы в соседних с Россией странах могут противодействовать пагубному российскому влиянию.

— Прежде всего, важно понять сущность политики Москвы. Одной из моих целей при работе над книгой было попытаться расшифровать и классифицировать некоторые российские политические приемы, увидеть, какие между ними существуют связи, что за ними стоит и какие более агрессивные действия могут за этим последовать. Это первый шаг к тому, чтобы противостоять российской политике.

В своей книге я пришла к выводу, что Россия следует семиэтапному сценарию реимпериализации. Он начинается с использования «мягкой силы» (1), продолжается в сферах гуманитарной политики (2) и работы с «соотечественниками» (3), за этим следует информационная война (4), раздача паспортов (5), «защита» (6) и аннексия (7).

Кого-то может удивить, что у России есть какая-то «мягкая сила». Однако у американцев слишком много самодовольства в отношении западной модели, они слишком убеждены в том, что эта модель дает бесспорное влияние на общество в странах Центральной и Восточной Европы, на постсоветском пространстве. Да, западная либеральная демократия привлекательна для большинства, но Россия представляет собственный взгляд на мир, и ей удается привлечь на свою сторону разные группы тех, кто разочаровался в глобализации и либерализме, — от ультранационалистов до социалистов и консерваторов, чувствующих, что мейнстрим их отвергает. Путинская Россия создает картину ползучего наступления глобализации и западного либерализма, в которой сама выступает защитником консервативных христианских (православных) ценностей и «суверенной демократии». Поэтому для США важно продолжать свои дипломатические усилия, приглашая элиты стран, испытывающих давление Москвы, как в Европе, так и вне ее, к диалогу со своим населением о реальных преимуществах рыночной демократии. Разумеется, как мы увидели в случае с британским референдумом о Евросоюзе, это касается не только Центральной и Восточной Европы, а всего континента.

Политика раздачи российских паспортов — тоже очень эффективный инструмент. Обычно это делают нелегально, без разрешения другой страны, но часто мало что предпринимается, чтобы этому противостоять. К примеру, Украина знала, что происходит в Крыму, но не совершила в связи с этим почти никаких шагов. Для демократических государств это намного сложнее, чем для автократий, но игнорировать такой риск опасно. Разумеется, когда Москва превращает «соотечественников» из ближнего зарубежья в российских граждан, затем она берется «защищать» их разными средствами, включая военные. Соседям России нужно делать крупные инвестиции в интеграцию своих этнических меньшинств, чтобы у них не было соблазна получить российские паспорта.

Также нужно тщательно изучать механизмы работы российской пропаганды и информационной войны и вести работу по отражению этих угроз. Все обращают внимание на RT и финансируемые государством русскоязычные каналы: их пропагандистская сущность совершенно очевидна, и они влиятельны. Но есть много скрытых способов пропаганды. В различные медиагруппы, сайты и общественные организации в Европе и на постсоветском пространстве инвестируют крупные суммы неясного происхождения, а затем эти организации работают рука об руку с кремлевскими пропагандистскими каналами, создавая напряженность между русскоязычным населением и страной, где оно живет. Способ борьбы с этим направлением атаки — прозрачность: государства, оказавшись под угрозой, должны проливать свет на механизмы финансирования этих источников, а в некоторых случаях — вводить ограничения на использование денег из-за рубежа на своей территории. Более того, США и их союзникам нужно укреплять «Голос Америки», «Радио Свобода/Свободная Европа» и другие независимые русскоязычные медиа.

— Попробуем заглянуть в будущее. В распоряжении Путина устрашающий набор инструментов. Способы противостоять его приемам есть, но это не всегда легко сделать. Когда придет конец режиму Путина, что рано или поздно случится, останется ли у нас та же проблема? Сохранятся ли политические обычаи, существующие в России с царских времен, при новом поколении лидеров?

— У меня нет оптимистических предчувствий того, что смена руководства в Кремле немедленно покончит с этим проблемами. У этих политических обычаев глубокие корни в многовековой истории. Я не вижу никаких признаков того, что они могут рассеяться, что проблема может быть как-то разрешена в ближайшие 5-10-15 лет. Россия сейчас во многих отношениях рассматривает свои интересы, свою безопасность и внешнеполитические приоритеты так же, как в царские и советские времена. Имперское сознание, которое предполагает, что Россия — великая сухопутная держава, ведет к желанию создавать буферные зоны. Более того, как вечно модернизирующаяся, но недостаточно эффективная империя Россия предпочитает иметь дело со слабыми, расколотыми и нестабильными соседями, а не с процветающими. Это особый, отличный от западного способ мышления, и он представляет для западных политиков целый комплекс вызовов, которые не растворятся сами по себе.
Оригинал статьи: Дамир Марусич, Агния Григас, «"Соотечественники" Путина», The American Interest