Если б даже им выбор был дан роковой…

Кадр из фильма "Профессор Мамлок"

Еврейский Антифашистский Комитет: перед лицом Катастрофы

Ханох ДАШЕВСКИЙ, Иерусалим

Решающие победы, одержанные Советской Армией зимой и летом 1943 года, изменили ситуацию на советско-германском фронте. Стало ясно, что близится освобождение, но весть об этом население оккупированных территорий воспринимало неоднозначно. Одни ликовали, потому что ждали возвращения Советской власти или, по крайней мере, прихода «своих». Другие должны были задуматься, потому что сотрудничали с гитлеровцами либо просто не хотели вновь оказаться в царстве большевиков. Не тяготились раздумьями только евреи. И не потому, что советское наступление было для них единственным шансом уцелеть, а потому, что к этому времени в живых среди них оставались немногие. Нацистский план «окончательного решения» в захваченных гитлеровцами районах был почти повсеместно осуществлен. Отдельные случаи спасения и оказания помощи не могли изменить ситуацию. И дело не только в том, что помогать евреям было смертельно опасно: значительная часть местного населения, даже не будучи про-немецки настроенной, была солидарна с гитлеровцами в деле уничтожения еврейского народа.

Но и со стороны тех, кто боролся с нацистами на захваченных территориях, евреям трудно было ожидать особого отношения. Действия советских партизан и подпольщиков направлялись из Москвы, где, несмотря на отдельные упоминания, рассчитанные на международную общественность, замалчивание еврейского геноцида было официальной политикой. И не так уж редко добравшиеся до партизан евреи, думая, что пришли к «своим», наталкивались на враждебное отношение. И воевавшие с гитлеровцами (а больше — между собой) в западных районах Украины и Белоруссии отряды украинских и польских националистов, были для евреев не менее опасны, чем немцы. Хотя сталинская пропаганда объявила всех граждан СССР, независимо от национальности, единым советским народом, что, естественно, пришлось по душе многим евреям, национальные корни которых зачастую уже были обрублены, война разрушила этот миф.

Оказавшись на оккупированных территориях, евреи в полной мере почувствовали, что значить быть приговоренным к смерти, презренным Агасфером, всеми гонимым и прОклятым. Они уже успели осознать бессмысленность ожидания, что кто-то вырвет их из гетто, отобьет у расстрельной команды. Единицы, которым удавалось бежать, пробираясь на восток, не знали что их ждет в случае, когда придется постучать в чью-то дверь, — помогут им или выдадут. Обреченным было бы легче умирать, если бы у них была хоть какая-то уверенность, что за них отомстят, но такой уверенности у них не было. Некомэ! Месть! Это слово с отчаянием и надеждой выкрикивали многие из них в последнюю минуту. Этим словом были исписаны стены тюремных камер и бараков лагерей смерти.

Если б даже им выбор был дан роковой

воскрешенье их тел или меч у того,

кто за них отомстит — отвечал бы любой:

мститель крови с мечом пусть живет за него…

(Ури Цви Гринберг. «Венец плача всему дому Израиля». Пер. с ивр. автора).

Члены ЕАК. Слева направо: поэт Ицик Фефер, врач Б.А.Шимелиович, актёр Соломон Михоэлс, журналист из США Бенцион Гольдберг, физиолог Лина Штерн, генерал Арон Кац и поэт Перец Маркиш

Если бы евреи обладали статусом коренного народа, если бы имели настоящую, а не фиктивную автономную территорию и собственные органы власти, положение могло быть иным. Но евреи ничем подобным не располагали. Правда один реальный орган еврейской общественности в Советском Союзе к этому времени уже существовал, и назывался он Еврейский Антифашистский Комитет. Созданный НКВД и лично Сталиным Комитет, хоть и предназначался для пропаганды и выкачивания из мирового еврейства средств на нужды войны, быстро превращался в некий национальный совет советских евреев. Не находя отклика у черносотенной власти, евреи зачастую были вынуждены обращаться со своими проблемами в ЕАК, который становился для них последней инстанцией.

Но ЕАК не располагал какими бы то ни было административными функциями, и, превращаясь волей случая в народного заступника, становясь ходатаем по еврейским делам, поневоле вмешивался в ту игру, которую вели власти с евреями в этот трагический момент истории. ЕАК переступал границы дозволенного. Сталинский режим не допускал подобного. За самовольство такого рода в мирное время можно было расплатиться свободой, а иногда и жизнью. Но шла война, самая жестокая и кровопролитная война в истории, и на фоне гибели миллионов риск членов ЕАК, многие из которых были известными всей стране людьми, не казался чрезмерным.

А риск действительно существовал. Но в первый, самый страшный период войны, эти общественные деятели, литераторы, музыканты, артисты, врачи — интеллигенты, которым нельзя доверять, да ещё евреи, Сталину были нужны. Поэтому они и позволяли себе иногда делать то, за что в другое время и в другой ситуации заплатили бы свободой и жизнью, что, в конце концов, и случилось. Правда, спустя несколько лет. А пока они были единственными людьми в СССР, который в полный голос говорили о массовом уничтожении евреев на оккупированной советской территории и призывали что-либо предпринять для их спасения.

В 30-е годы советская пропаганда не скупилась на сообщения о преследовании евреев в Германии. Публиковались статьи, демонстрировались фильмы. Однако после заключения советско-германского пакта вся информация подобного рода была закрыта. Были сняты с экранов художественные фильмы «Профессор Мамлок» и «Семья Оппенгейм», подвергались репрессиям беженцы из Германии и Польши, которые позволяли себе рассказывать о трагедии их родных и близких на территориях, где нацисты уже были хозяевами положения. Большая часть еврейского населения СССР просто не представляла себе, какая им готовится участь. «Мы видели немцев в первую мировую, это культурный народ — народ Гёте и Шиллера …». А о том, что это уже не те немцы, о том, что умелой демагогией «национальные социалисты» их культуру сломали, совесть объявили химерой, а евреев обрекли на уничтожение — советскому народу решили не сообщать.

О том, что происходит в Польше, где издевательства над евреями начались сразу же после вторжения вермахта, не знали, а слухам не очень верили. Но и те, кто понимали и чувствовали беду, не могли свободно говорить. В 1940 г. знаменитый поэт Перец Маркиш, в будущем — один из руководителей ЕАК, написал замечательную поэму «Танцовщица из гетто» и потрясающее стихотворение о расстреле евреев маленького городка, вложив в название и рефрен начальные слова пасхальной Агады. Стихотворение называлось «Хо лахмо!».

А контрабас зачем звучал тогда?

И без него б в тот день всё так же было.

Одной семьёй шел городок туда,

Где всех ждала раскрытая могила.

Бил ветер по пергаментным щекам

И бороды трепал у спуска к яме.

Хо лахмо! Тот ли это хлеб, что нам

Под шепот звезд завещан был отцами?

Кто голоден — насытится сейчас!

В ров — как на пир! А стол — земля сырая!

Одетый в талес, старый контрабас

Один в толпе звучал, не умолкая…

(Пер. с идиш автора)

Когда Маркиш писал эти строки, массовых расстрелов еще не было. Они начались только через год, на советской территории. И звучащие трагическим пророчеством стихи писались поэтом «в стол». В условиях, когда Германия была объявлена дружественным государством, они не могли быть опубликованы. Появились они уже во время войны, когда десятки тысяч евреев лежали в местах, которые мы теперь знаем как «Ямы» и «Рвы». Внутренним взором поэта Маркиш увидел картину близкого будущего, о которой не мог сказать вслух. И не он один. Еще не было Бабьего Яра, еще не поступили точные сведения о том, что происходит на захваченных гитлеровцами территориях, а ораторы на первом еврейском антифашистском митинге в Москве в августе 1941 г. уже говорили о том, что гитлеровское нашествие несет евреям уничтожение. Стало возможным сказать вслух то, что власти скрывали раньше, но для очень многих уже было поздно.

Евреи оккупированных областей СССР пали жертвой не только стремительного немецкого наступления и собственных иллюзий по поводу «культурного народа», но и советской пропаганды, замалчивавшей антиеврейскую политику Гитлера. Когда же танки вермахта, расчленяя и окружая теряющие управление советские дивизии, ринулись к Москве, Ленинграду и Киеву, тем, кого власти выбрали представлять евреев СССР перед мировой общественностью, было разрешено, наконец, говорить вслух о грозящей еврейскому народу страшной опасности. Однако, ни советские газеты, ни радио, как правило, не делали никаких специальных сообщений по этому поводу. Они писали о том, что «фашисты — враги всех советских людей — подвергают издевательствам и насилию представителей всех народов, спаянных между собой чувством братской дружбы и сотрудничества в Советском Союзе».

Введенные в заблуждение евреи, не подозревая, что их ждет иная судьба, чем всё остальное население, не спешили эвакуироваться, а власти, которые прекрасно были на эту тему информированы, не спешили организовывать их эвакуацию при приближении немецких войск. И в самом деле, если в стране декларируется равенство всех народов, как же можно отдавать предпочтение кому-то одному? И неважно, что именно ему уготована судьба отличная от всех, что именно ему угрожает смертельная опасность. Ведь речь идёт о евреях, и если выделить их в отдельную категорию, это будет на руку гитлеровцам, кричащим на весь мир, что большевистская власть — это власть еврейская, и утверждающим, что их война — это война против евреев. И попробуй, докажи потом кому-нибудь, что для Советов эта война — война с фашизмом, а не война ради спасения еврейского народа!

Информация о том, что нацисты истребляют еврейское население оккупированных территорий, поступала в Еврейский Антифашистский Комитет разными путями, но до 1943 г. это были, главным образом, устные и письменные сообщения, редко подкрепленные свидетельствами очевидцев. Но когда в конце 1941 г. были освобождены от немцев Феодосия и Керчь, а в январе следующего года — большой железнодорожный узел Лозовая в Харьковской области, рвы, наполненные телами евреев, были обнаружены во всех трех городах. Будем объективны: во рвах лежали не только расстрелянные евреи, но и местные жители, и военнопленные, но никого, кроме евреев, не убивали только из-за того, что у них иная форма черепа, или потому, что интимные органы их мужчин выглядят иначе, чем у всех остальных.

В феврале 1943 г. состоялся 2-й пленум Еврейского Антифашистского Комитета, на котором председатель ЕАК Соломон Михоэлс сделал доклад не столько о положении, сколько об уничтожении евреев на захваченных врагом территориях. И хотя присутствовавшие уже знали об этом, многие были шокированы тем, о чем рассказывал Михоэлс. И не потому, что массовые расстрелы были для них новостью. Многочисленные антисемитские инциденты со стороны местного населения, добровольное участие в расстрелах тех, кто еще несколько месяцев назад казался обычным гражданином и даже громко декларировал свой советский патриотизм — вот что вызвало шок.

Рушилась выстроенная большевиками концепция власти. Ставилась под сомнение столь удобная для всех, и для евреев в первую очередь, возможность осознавать себя неотъемлемой частью огромного и могучего целого. Участники пленума винили в происходящем оккупацию, гитлеровскую пропаганду, забывая о том, что ненависть к евреям имеет давние и устойчивые корни даже там, где никогда не было погромов и резни, да и самих евреев было немного. Пусть и не всегда, но во многих случаях власти старались не допускать разбоя и жестоко наказывали за него. Правда, не из любви к евреям, а ради порядка в государстве. Но как только появилась власть, сделавшая преследование и уничтожение евреев своей политикой, вековые инстинкты немедленно дали себя знать, нередко еще до прихода немецких войск и воцарения нацистской администрации, как это было во Львове, в Каунасе, в Риге и в длинном ряду мало кому известных городков и местечек.

Уже на первом пленуме ЕАК проявились разногласия между его членами. Одни были убеждены, что Комитет должен заниматься своей непосредственной деятельностью, с максимальной объективностью и полнотой информируя весь мир о том, что происходит в СССР вообще и с еврейским населением в частности. Другие видели ЕАК не только как некий информационный центр, но как национальную общественную организацию советских евреев. Еще более острый характер приняла дискуссия на 2-м пленуме. Перед лицом Катастрофы многие участники требовали активно бороться с антисемитизмом внутри страны, публиковать сведения о героизме еврейских воинов на фронтах, собирать как можно больше свидетельских показаний о зверствах нацистов в отношении евреев.

Выступавший на пленуме Илья Эренбург в сердцах заявил: «Незачем было создавать Еврейский Антифашистский Комитет ради пропаганды против фашизма. Евреи меньше всего нуждаются в антифашистской пропаганде. Главная задача ЕАК — борьба с антисемитизмом у нас в стране». Это был смелый поступок: публично заявить о существовании антисемитизма в Советском Союзе и призывать к борьбе с ним. Эренбург не мог не понимать, что по форме его призыв бороться с массовым, общественным антисемитизмом имеет более глубокий подтекст. Причем, он лежал на поверхности. Опыт жизни евреев в предвоенные годы делал его прозрачным: антисемитизм принимал характер государственной политики и превращался в одну из форм великодержавного шовинизма. Сомневаться в этом уже не приходилось. После откровенно антисемитской политики правительства в конце 30-х гг., после разгрома сионизма, после уничтожения еврейского образования, после ликвидации академических институтов еврейской культуры, после гибели четырех пятых состава делегатов Первого съезда еврейских писателей и целого ряда крупнейших деятелей культуры еврейского происхождения, сгинувших в подвалах НКВД и лагерях ГУЛАГа.

Но возникает другой вопрос: возможно ли, чтобы такой человек, как Эренбург, с его положением и близостью к высшим кругам власти, не понимал истинной цели создания Сталиным какого-то, пусть декоративного, но всё же еврейского органа? Вероятно, понимал, но, как и многие, надеялся, что объявленная «отечественной» ужасная война смягчит изуверский режим. Думал ли хоть кто-нибудь, что появление ЕАК не означает либерализацию власти даже в одном локальном вопросе. Предполагал ли хоть кто-то, что вождь «с большой дороги» обязательно отомстит за свою вынужденную слабость. И произойдет это все как обычно, по заранее заготовленному сценарию: евреи сначала выполнят поставленную перед ними задачу, послужат государству так, как они умеют это делать, а потом их под разными предлогами уберут с дороги. И хорошо, если «убирать» будут не методом физического устранения. Позднее стало известно, что Сталин уже в первые месяцы существования АЕК получил донос от Коминтерна о «недопустимом зазнайстве и кичливости в отношении роли советских евреев в Отечественной войне» и других «серьезных политических промахах», допущенных на пленуме ЕАК.

Именно Илья Эренбург стал тем человеком, который начал собирать и систематизировать попадавшие в его руки документы и свидетельства очевидцев о преступлениях нацизма против еврейского населения СССР и об участии евреев в антинацистском сопротивлении. В силу своей невероятной популярности как самый яркий советский публицист периода войны он получал огромное количество писем, в которых были и такие бесценные материалы как дневники, предсмертные письма, свидетельские показания. Вместе со своим коллегой по ЕАК, таким же военным корреспондентом, как и он, писателем Василием Гроссманом он решил собрать максимальное количество подобных документов и издать их отдельной книгой. Тогда и возникло ее возможное название — «Черная книга». А 27 июля 1943 г. в газете «Эйникайт» был опубликован призыв к читателям присылать в комитет свидетельства об уничтожении гитлеровцами евреев.

Первые публикации на эту тему не заставили себя ждать. Это были большие статьи И.Эренбурга («Народоубийцы») и В.Гроссмана («Треблинский ад»). А после того, как в начале апреля 1944 г. на Третьем пленуме ЕАК был заслушан доклад вывезенного из Вильнюсского гетто поэта Аврома Суцкевера, эта работа получила дополнительное ускорение. При ЕАК была создана особая Литературная комиссия. Не исключено, что в годы войны, по горячим следам, «Черная книга» действительно могла быть издана. Но по целому ряду причин ее подготовка затянулась на несколько лет, и, в конечном счете, сборник свидетельств об уничтожении еврейского народа впоследствии стал компрометирующим материалом в расстрельном деле руководства ЕАК.

Печальная и трагическая история «Чёрной книги» заслуживает отдельного повествования. Неудача с ее публикацией — результат не только государственного антисемитизма, но и вспыхнувших в связи с подготовкой издания «иудейских войн», к которым привели споры о том, как и где ее надо издавать и какие именно материалы следует в ней размещать. Одни лидеры ЕАК полагали, что книгу надо печатать в ССР, а другие — в США. Одни доказывали, что речь должна идти о советских евреях, а другие — обо всем европейском еврействе.

Афиша фильма «Профессор Мамлок» kinopoisk.ru

Считается, что идея создания такой книги принадлежит Эренбургу, но на самом деле первым такое предложение сделал Альберт Эйнштейн, возглавлявший американский еврейский Комитет писателей, художников и ученых, который хотел, чтобы «Чёрная книга» повествовала об уничтожении евреев Европы и вышла на Западе. Но Эренбург настаивал на первом варианте. Комитет в целом склонялся к мнению Эйнштейна, скорее всего, опасаясь противодействия советских органов. Разногласия по этому поводу привели к тому, что Эренбург, который руководил литературной комиссией ЕАК, оставил свою должность.

Тема Катастрофы и положения евреев в Советском Союзе была также темой бесед и обсуждений, которые проводили во время длительной поездки в Америку Соломон Михоэлс и один из ведущих деятелей ЕАК поэт Ицик Фефер. В этой миссии оба руководителя выполняли свои прямые обязанности: собирали деньги, выступали с речами на митингах и собраниях. Многие американцы сами были выходцами из бывшей «черты оседлости», имели родственников в СССР, за судьбу которых у них были все основания волноваться. Какова бы ни была цель этого далекого и долгого путешествия, оно превратилось в трогательную демонстрацию еврейского единства.

В синагогах Америки, свидетельствуют очевидцы, Михоэлс и Фефер разворачивали талит, держась каждый за свой край, и евреи бросали туда драгоценности и деньги. На митингах звучали здравицы в честь Советского Союза, в честь Сталина, но больше всего — в честь Красной Армии. И это понятно: на кого еще могли надеяться евреи? Как ни патетически это звучит, они могли рассчитывать только на тех, кто вел основное сражение с нацизмом. И они понимали, что их деньги пойдут на вооружение для Красной Армии. В те дни все верили: победа СССР — жизнь, поражение — смерть. Кто же мог тогда, в разгар сражений на полях Европы, предполагать, что через пять лет руководитель страны, победившей Гитлера, начнет готовиться к тому, чтобы завершить его дело: успешно начатый, но не законченный геноцид еврейского народа?

Михоэлс и Фефер произносили в Америке пламенные речи на идише, еще не забытом американскими евреями разговорном языке их общих предков. А в это время Освенцим, Треблинка, Собибор и другие «фабрики смерти» уничтожали миллионы носителей этого языка, а вместе с ними и взлелеянную веками идишскую культуру. Никто не мешал нацистам. Союзники по антигитлеровской коалиции ограничились общей декларацией — предупреждением и обещанием покарать преступников после победы. Но слова помочь не могли, а действий не было. Никто не хотел сражаться за евреев, никто не хотел быть обвиненным в том, что ведёт «еврейскую» войну. А евреи? Что они могли? Уже ничего, потому что почти ничего не делали раньше, когда возможность распознать опасность и сделать выводы была.

«Я умоляю вас, евреи Польши, венец мирового еврейства, предостерегая, что катастрофа уже близка. Волосы мои побелели, а сам я постарел, оттого что вы, дорогие братья и сестры, не замечаете вулкана, который скоро начнет извергать пламя». Эти слова из обращения З.Жаботинского к евреям Польши, прозвучавшие в 1938 г. не были услышаны. Мало кто верил знаменитому оратору. Мало кто был готов оставить обжитые места и устремиться в неизвестность. Мало кто понимал, что за инертность и глухоту придется расплачиваться жизнью.

Но если у евреев Польши и других европейских стран до определенного момента еще был выбор, то у евреев тоталитарного СССР выбора не было. Кроме одного: бежать вглубь страны. Но и те, кто успел и сумел, кто решился воспользоваться такой возможностью, не были защищены от антисемитских эксцессов, распространявшихся в советском тылу. Евреям, которых местная советская власть не могла, а в большинстве случаев не хотела защищать от юдофобии, ничего не оставалось, как искать поддержку в единственной всесоюзной еврейской организации, у «вождя еврейского народа Михоэлса». Так обращались к руководителю Комитета простые евреи. Они не знали настоящего статуса ЕАК и не особенно вдавались в это. Словосочетание «еврейский комитет» для них говорило само за себя. И Еврейский Антифашистский Комитет вынужден был откликаться на слезы и боль соплеменников, хотя не все в его составе хотели этого. Вероятно, они понимали, что оказать реальную помощь трудно, а режим раздражать опасно. Но была ли возможность промолчать? Даже такой партийный функционер, как Ицик Фефер, выступая на 2-м пленуме ЕАК, заявил, что «хотя основное направление нашей организации состоит в работе за границей, и невозможно требовать от Комитета, чтобы он дублировал другие советские органы, есть вопросы, в отношении которых мы не можем оставаться равнодушными».

И они не оставались. Известно о многочисленных записках и ходатайствах ЕАК о помощи пострадавшим евреям, как и о том, что большинство обращений не повлекли за собой каких либо мер. Едва ли не единственным на советском Олимпе, кто отозвался и распорядился оказать помощь, был… Лаврентий Павлович Берия. Его указание гласило: «В ЦК и СНК Украины — тов. Хрущеву: принять необходимые меры помощи по трудовому и бытовому устройству в освобожденных районах евреев, подвергшихся особым репрессиям со стороны немецких оккупантов…»

По мере продвижения Советской Армии на Запад и освобождения оккупированных районов СССР обнаружились сотни евреев, оказавшихся в тяжелых условиях, без средств к существованию и жилья. Это были как чудом уцелевшие, так и те, кто уже начали возвращаться в родные места и увидели, что их дома и квартиры заняты, нередко коллаборационистами и их семьями. Не получая сочувствия и содействия от местных органов власти, эти люди обращались, со всеми своими печалями, по «еврейскому адресу» — в Еврейский Антифашистский Комитет, где жалоб и просьб накапливалось все больше и больше, а ходатайства ЕАК либо получали формальную отписку, либо вовсе оставались без ответа.

Евреи, потерявшие все, оказались в положении изгоев, и с этим надо было что-то делать. Так появился, а точнее возродился, проект создания еврейской автономной территории. И хотя формально такая территория существовала далеко на Востоке, вопрос переселения туда больших еврейских масс почти не рассматривался. На этот раз речь шла о вещах гораздо более серьезных: создании еврейской советской социалистической республики в Крыму, тем более что проект нашел неожиданную поддержку на самом верху советской иерархической пирамиды. Перед лицом Катастрофы эта ловушка выглядела, как щедрый акт сострадания и помощи, как высшее проявление гуманизма со стороны великой, воюющей с нацистской Германией державы. Так Еврейский Антифашистский Комитет, на деле ставший полномочным представителем еврейского народа в Советском Союзе, вступил в новый этап своего неизбежного пути к трагическому концу.