Провокация как способ спекуляции или Крестная мать нищих.

ПРОВОКАЦИЯ КАК СПОСОБ СПЕКУЛЯЦИИ или

КРЕСТНАЯ МАТЕРЬ НИЩИХ.

Любой человек, по долгу службы или роду занятий имеющий дело с криминалом, с ходу вам расскажет, что самое благоприятное место для темных дел вовсе не глухой окраинный переулок, а вокзал большого города.

Именно здесь проще всего совершаются темные сделки, передаются из рук в руки самые подозрительные грузы, попадаются на крючок сдаваемого ночлега доверчивые, только приехавшие в город люди, которых никто не встречал, и кучкуются прочно оккупировавшие территорию своего извоза нахальные таксисты.

Здесь, у подземных переходов поют городские сумасшедшие, попрошайничают профессиональные нищие, работают ловкие карманники и уводят багаж у заснувших транзитных пассажиров профессиональные воры.

Вокзал одновременно и самое притягательное место для людей с романтическим складом характера, которые ничего этого не замечают. А видят только таблички на поездах дальнего следования, проводниц на площадках вагонов и блестящие рельсы, которые отсвечивают в вечерних огнях и плавно сходятся к горизонту.

Транспортная милиция могла бы много чего порассказать романтикам, мечтающим о дальних дорогах и скорых поездах, а в особенности о поздних полупустых электричках, но она благоразумно помалкивает, поскольку зачастую и сама замазана в изнасилованиях в отделениях, получает долю от добычи крышуемых карманников и легко может толкнуть надоевшего бомжа с лестницы, чтоб потом заявить, что он был пьян и упал сам.

Кто там будет разбираться с тем бомжом, или с потерпевшей, или с ограбленным пассажиром.

Вокзал есть вокзал.

Когда смотришь на него издалека, через Привокзальную площадь, то здание, как правило, красивое, освещенное и манящее.

Когда работаешь на вокзале, видишь так много человеческого горя, что начинаешь ко всему относиться безразлично и философски.

Когда-то я жалел нищих, попрошайничавших у вокзала, иногда совал им денег.

До тех пор, пока, проходя на работу мимо вокзала каждое утро, не обратил внимания на вполне себе симпатичную даму с ярко-рыжими крашеными волосами, к которой п очереди подходили давно примеченные колоритные фигуры, и, повинуясь не слышимым ее словам и легкому взмаху руки, не занимали свое место в четко продуманной расстановке фигур, немного менявшейся каждое утро.

Сегодня старик попрошайничал у церкви, а благообразная старушка – у подворотни жилого дома.

Назавтра уже она занимала место у церковного входа, а старичок садился с несчастным видом у навороченной кафешки.

Сегодня бомж с крестом на груди просился на пару слов в маршрутку, а на следующий день он же, но в засаленном пиджаке, пел песни под гармошку в трамвае.

А старичок, сидевший на месте старушки под подворотней, уже по-другому, чисто, но скромно одетый и с палочкой, у аптеки просил у людей пять гривен, которых ему не хватало на лекарства.

В этой привокзальной индустрии были и свои костюмеры, и свои актеры, и свои имиджмейкеры, и своя разводящая, которая предварительно оценивала, куда направляется основной пассажиропоток- к церкви, по случаю праздника или на рынок перед выходным днем, и какую фигуру следует посадить на проходном месте, чтобы подаяния охотнее падали в пластиковый стаканчик.

К моему глубокому облегчению, у вокзала не попрошайничали матери с младенцами на руках, и не заглядывали в глаза замурзанные дети.

И было непонятно, почему их перестали включать в ежедневный спектакль.

То ли потому, что дети вызывали, как правило, возмущение общественности и дальнейшие неприятности, то ли их с ходу начинали приобщать к более страшным вещам, вроде торговли на усыновление, насилия в приютах или употребления на органы.

Когда в смутные и голодные времена, вместо своей основной профессии я работал на оптовом одесском рынке 7 км, кстати, самом крупном в Европе оптовом промтоварном рынке, я много видел попрошайничавших цыган и цыганок, и периодически давал денег «на молоко» молодым цыганкам с детьми на руках.

До тех пор, пока не увидел, какие навороченные черные «Мерседесы» подбирают их после рабочей смены на дальней разгрузочной площадке.

Еще в 2014 хромой цыганенок попробовал поклянчить денег в колонне, которая шла в честь 10 Апреля, но был пристыжен и изгнан теми из цыган, которые вместе с нами шли в этой колонне. Да вот совсем недавно слепой цыган с гармошкой прошелся, ведомый цыганенком, на небольшом базаре в спальной части города.

Но это исключения, подтверждающие правило – в нынешней Одессе нищенство- бизнес, которым цыгане перестали заниматься.

Теперь у городских нищих другая крыша, другие постановщики и другие пожинатели плодов.

Цыгане, в основном, занялись торговлей и контрабандой, а на их вместо встали тихие старушки со стаканчиками и «волонтеры», которые с пакетом справок и пластиковыми ящиками собирают с доверчивых обывателей то денег на лечение ребенка, то на зимнее обмундирование для АТО, то на строительство храма.

Даже я уже знаю в лицо мужика, который добрый десяток лет собирает деньги на строительство какой-то церкви. Правда, в последнее время что-то его не видно, видно, понял, что слишком примелькался, или просто ему перестали подавать, и пришлось сменить амплуа.

Еще я помню духовой оркестр западэнцев, которые лихо наяривали на всех рынках Одессы, собирая деньги в шляпу и даже продавая каким-то придуркам свои записи на дисках.

Репертуар у них был небогатый, играли они то «Ой,смэрэка, розкажы мени смэрэка», то еще что-то такое же залихватское, но под конец даже старательно разученная песня французского шансонье перестала приносить дивиденды.

И опять-таки, видел я их в последний раз в декабре 2014.

Залетных нищих в город, кажется, перестали пускать.

На самом деле, настоящие нищие ничего не просят на городских улицах и не промышляют у огромного городского вокзала.

Настоящие нищие выходят к городским рынкам на окружающие их улицы и тщательно раскладывают на чистых тряпочках и ли стареньких покрывалах тот небогатый скарб, что остался у них с еще благополучных времен и признан не предметом, который когда-либо понадобится.
Деревянные орлы, привезенные в качестве сувениров из поездок в санатории в советское время.

Хрусталь, некогда выставляемый в витринах сервантов, как признак материального достатка.

Бусы из натурального камня, которыми напоказ хвастались перед подругами.

Индийские чеканные вазы и фарфоровые слоны, купленные для украшения жилищ.

Ношенную обувь, детские вещи, которые стали малы самому младшему из внуков.

Любовно собираемую посуду, хранимую для больших праздничных застолий.

Мужские рубашки, которые человек покупал на работу, а сейчас ставшие ненужными, потому что работы нет.

Макулатурные книги, которые для кого-то еще недавно представляли ценность, ввиду трудности их доставания.

И когда я похожу мимо этих людей, и молодых, и пожилых, еще верящих в то, что они занимаются маленьким, скромным бизнесом, потому что продают не только свои, но и чужие, «взятые на реализацию», такие же вещи, мне неизменно тяжело дышать и хочется плакать  от сознания того, что сделала с этими людьми страна, за которую многие по-прежнему готовы спорить до хрипоты и которая постепенно, но верно их уничтожает.
Россияне в таких случаях пишут мне, что они все это уже пережили в 90-х.

И поэтому, мол, как никто, хорошо нас понимают.

Просто при этом они забывают о том, что мы это тоже уже пережили в 90-х.

А теперь эти ужас и мрак вернулись к нам снова.

Да-да, можете уже начинать свой дружный хор о том, что они сами виноваты, что скакали и здобулы, что тупые хохлы –это нация предателей, которую американцы выбрали из всех именно за эту их склонность к предательству, и что они настолько тупые, что не понимали предупреждений, которые им делали, и в результате напоролись на свои собственные грабли во второй раз.

Может быть, в городах и городках, где уровень жизни всегда был невысоким, а богатых людей знали в лицо и подобострастно благодарили за те благодеяния, которые они время от времени лениво оказывали, это и сейчас не настолько заметно.

Может быть, в селах, где люди жили только за счет того, что им удавалось вырастить, как в том далеком селе, откуда была родом моя неродная бабка, и запасались сеном для скота, луком, картошкой и самогоном, это и вовсе не заметно невооруженному глазу.

Но в благополучной Одессе, где люди жили за счет порта и туристов, санаториев и баз отдыха, нынешняя ситуация становится просто катастрофической, особенно когда видишь, среди каких дорогих машин разложены эти самые чистенькие тряпочки и старенькие покрывала со страшным «товаром», отдаваемым за копейки по сравнению с теми деньгами, которые за них в свое время заплатили.

Цифры статистики по озвучиванию катастрофического вымирания населения и исчезновения пенсионеров, коим не под силу становится выжить на выплачиваемую государством пенсию, для тех, кто читает новости – это всего лишь цифры.

Одесская громада – единственная в Украине громада, сохранившая для пенсионеров бесплатный проезд в городском электротранспорте.

Но когда краем уха слышишь, как старушка 82-х лет от роду с гордостью рассказывает о том, сколько она с утра поездила по городу, чтобы купить хлеб дешевле на 50 копеек, а помидоры на целую гривну, а крупу в уголке пенсионера в дальнем супермаркете, а потом снова вернулась поближе к дому и купила булочку, уцененную вечером на 50%, волосы становятся дыбом не только на голове, но и на руках и ногах.

Это ей повезло, что она все еще на ногах, и с головой у нее все в порядке и в свои восемьдесят два она все еще в состоянии кататься с утра до вечера по городу.

А детям ее, тоже уже пенсионного возраста, повезло меньше, и сын может только с палочкой выползать на скамейку, а у дочери целый букет болячек, на лекарства от которых уходит практически вся пенсия.

Только не пишите мне, что в России дело обстоит точно так же.

Минимальная пенсия в стране победившей рэволюции составляет около тысячи гривен, на хлеб, если покупать его каждый день (только хлеб, заметьте) нужно около 300, а за отопление в этом году зимой нужно будет платить около 1800 за двухкомнатную квартиру. В месяц. 1800.

И даже вымученные путем долгих хождений социальные субсидии возможны только в том случае, если у тебя нет детей, способных тебе помочь, и ты не сдаешь одну из комнат, чтобы у тебя было на этот самый ежедневный хлеб.

Многие отказались от городских телефонов, по которым раньше общались с такими же выживающими друзьями, чтобы сэкономить некоторую сумму, а огромное количество людей отказалось от ранее привычных продуктов и проживает отложенные некогда на достойные похороны деньги.

Но они все еще не стоят с пластиковыми стаканчиками и не просят на кусок хлеба.

Они стоят у своих чистеньких тряпочек и стареньких покрывал и продают ненужные вещи, купленные в благополучное время за честно заработанную зарплату для того, чтобы квартира выглядела «достойно» и «не хуже, чем у людей». И в ежедневном своем клубе по интересам, куда приходят еще и пообщаться, не замечают, как все больше становится тех, кто продает такое же, и как уменьшается число способных купить, и как брезгливо и недовольно обходят их те, кто еще в состоянии покупать на рынке килограммами мясо и отборные, а не припорченные и уцененные в силу этого овощи.

И в это же время отпихнутая локтями от майданной кормушки Григян вывешивает по городу на билл-бордах свою рекламу в виде призывов прекратить тарифный геноцид, а пробившийся к кормушке Гройсман подписывает на английском языке, который не настолько хорошо знает, документы с обязательствами еще более увеличить тарифы на жилье и коммунальные услуги, и сократить до минимума социальные выплаты.

А в это время в Одессу десантом высаживается тысяча хасидов, приехавших оценить, насколько рентабельно скупать ее, эту самую Одессу, потому что после того, как при их спонсировании эту самую Одессу заставили замолчать, власти начали ее тотальную распродажу за сущие копейки.

И люди, которые в ней родились, которые ее строили и украшали, и любили, и защищали, оказались ненужной помехой для евреев, в свое время отсюда уехавших, а теперь решивших вернуться.

И для того, чтобы вернуться в Одессу, им вовсе не требуются ни те нищие, которых расставляют у вокзала на промысел, ни те, у кого они сначала отобрали страну, потом их сбережения, потом город, а в скором времени и жизнь.

Кто там что начал говорить об антисемитизме?

Антисемитизм – наш главный козырь- сказал недавно главный ребе в выставленном на Ю-тубе на всеобщее обозрение ролике.

Вы можете сами зайти и поискать его. А заодно найти все о сионизме, и об уже давно известных постулатах о том, что гои – не люди, и жизнь их ровным счетом ничего не стоит.

И, по большому счету, национальность имеет значение в данном случае только в силу того, в чьих руках сосредоточены деньги, на которые все это устроено, а каждой нации по-прежнему есть свои хорошие и плохие люди, свои майданутые и антимайдановцы, свои фашисты и не фашисты.

Просто для того, чтобы это осознать, нужно думать и анализировать, смотреть не только украинские каналы из соцпакета для пенсионеров и малоимущих, и думать не только о том, как купить хлеба и к хлебу и заплатить за коммуналку.

А у многих, к сожалению, для этого нет не только времени и возможностей, но и простой привычки ДУМАТЬ.

В соцсетях любят цитировать сообщения о том, как возмущены простые люди тем, что происходит, любят писать о том, как ПРОЗРЕВАЕТ простой народ, когда сталкивается с голодом и холодом, но упомянуть о том, что прозрение и возмущение не приводят ни к чему, кроме возмущения нынешним правительством и рассказов друг другу о том, как роскошно оно живет, в то время, как народ попросту вымирает, никому не приходит в голову.

Разве что порассуждать о том, насколько реален следующий майдан, и со вздохом признать, что абсолютно нереален, потому что никто не даст на него денег, а без денег те же самые украинцы не пойдут снова скакать и площади.

Да никто им и не даст.

Потому что Украина сейчас судит тех, кто пробовал предотвратить захваты Облгосадминистраций в 2014, тех, кто высказывается против проведения войны на Донбассе и тех, кто пытается воспользоваться свободой слова, гарантированной давно попранной конституцией страны.

Потому что никому сейчас и в голову не придет организовывать новый майдан, на который ныне вымирающие пенсионеры в Киеве с радостью носили булыжники для майдана и любовно испеченные пирожки, и надевали кастрюльки, дуршлаги и двухцветные ленточки, искренне считая, что творимое беззаконие осуществляется для того, чтобы ВОССТАНОВИТЬ ЗАКОННОСТЬ и улучшить их тяжкую пенсионерскую долю.

Страна, в которой майдан уничтожил некогда относительно благополучный средний класс и счел ненужными интеллигенцию и науку.

Страна, в которой даже с нищих снимают прибыль, если они побираются на Привокзальной площади, и берут налог с пенсии.

Страна, в которой грандиозную провокацию, именуемую рэволюцией гидности и нэзалэжности использовали, как способ уничтожить и гиднисть и нэзалэжнисть, и при этом спекулятивно убедили население в том, что она не просто произошла, но и достойно завершилась.

Страна, в которой самый крупный некогда на Черном море порт превратился в барахолку с голодными пенсионерами, продающими любовно нажитые вещи с чистеньких тряпочек, и которой я, по мнению никуда не девшихся, к сожалению, скудоумных, я должен гордиться.

Как большинство этих самых пенсионеров и делает, не замечая, с каким презрением и брезгливостью обходят их те, кто все еще в состоянии покупать мясо килограммами и для этого паркует прямо на тротуаре свои огромные, навороченные машины.

Что вы, милые мои? КАКОЕ ПРОЗРЕНИЕ? Какое осознание? Какое вам до этого дело?

Скакалы- здобулы?

Ну, что ж. Если вам так спокойнее….

Виктор Гром.