Русский, российский, русскоязычный мир

Не может стоять дом, разделившийся надвое. Наш русский дом, русский мир разделился надвое в 1917 году и не устоял. XX век оказался трагичным для русской цивилизации. Это был век войн, репрессий, расколов, саморазрушения страны. Мы теряли людей и земли. Если 100 лет назад в пределах страны, которая тогда называлась Российской империей, жил каждый седьмой землянин, то сегодня в Российской Федерации живет только каждый пятидесятый.

При этом в самой России уже живет меньше людей, говорящих по-русски, чем за пределами России. Трагический XX век сопровождался великими исходами, причем русская эмиграция была и остается уникальной. Если взять любую классическую диаспоральную нацию — еврейскую или армянскую, то мы увидим, что диаспоры этих народов появились в результате внешних завоеваний. Русская нация дала эмиграцию в результате внутренних смут.

Отношения между родиной и эмиграцией оказались весьма и весьма сложными. Для эмиграции Россия была либо адом, из которого удалось вырваться, либо раем, но раем навсегда потерянным, возврат в который был невозможен. Для официальной России люди, которые уехали из страны, были в лучшем случае отрезанными ломтями. Сейчас эта ситуация меняется. Стране, пережившей страшные трагедии и огромные потери, пришлось пройти через эти испытания, чтобы сегодня осознать: надо воссоединяться. И воссоединять не земли, а людей.

Воссоединение идет. Русский мир — это не только огромная вселенная, которая сейчас рассеяна по всей планете, русский мир — это и примирение. Примирение, воссоединение, восстановление согласия. Первыми признаками примирения было перезахоронение на Родине останков славных сынов русского народа — философа Ивана Ильина, генерала Антона Деникина. Затем последовало величайшее событие — воссоединение канонического единства Русской православной церкви и Русской православной церкви за рубежом.

Ковчег изгнанников возвращается. Возвращается на родину и в переносном смысле, и уже в прямом. Ковчег возвращается в страну, которая, как я уверен, восстанавливает единство и духовные связи со всеми людьми, чьи предки 90 лет назад покинули Севастополь и затем и родину. Изгнанники возвращаются в страну, которая вновь обретает себя — свою духовность, свои корни. Они возвращаются в страну, которая является не воспоминанием о прошлом, а мечтой о будущем. Мечтой великого народа, великой цивилизации, которая внесла огромный вклад в развитие всего человечества и, безусловно, способна нести миру идеалы свободы, веры, духовности, добра, идеалы совести. Эта цивилизация сегодня живет в мире с собой и остальным миром.

К сожалению, у нашей цивилизации есть и проблемы. Наш общий дом, повторю, в 1917 году разделился. И в XX веке не случайно появилось два этих определения «русский» и «российский». А ведь до Первой мировой войны определение «русский» использовалось двояко. В широком смысле — как синоним России. В узком смысле под русскими понимали этническую группу, которая включала в себя великороссов, малороссов и белорусов. Причем это понимание существовало и внутри России, и за ее пределами. Если мы посмотрим этнографическую литературу начала XX века, то именно в таком смысле писали о русских и в Германии, и в Англии.

Это стало быстро меняться перед Первой мировой войной в связи с деятельностью наших социалистов, провозгласивших новую национальную политику: они начали доказывать, что на самом деле русский — это понятие этническое. В Первую мировую войну противники Российской империи начали активно разыгрывать национальную карту, прежде всего украинскую, противопоставляя Украину России. Собственно, в этом и проявилось в значительной степени различие между русским и российским — чтобы вычленить Украину из единого российского целого, из единого российского тела.

Затем проблема обозначилась в значительной степени в концепции национальной политики, которая была провозглашена большевиками, причем в радикальной ленинской трактовке, более радикальной, нежели сталинская. Это право наций на самоопределение, вплоть до отделения, это национальные республики, создаваемые именно по этническому принципу, наконец, это отрицание какой-либо концепции гражданской нации. В этом был огромнейший недостаток и самая слабая, я думаю, черта и Российской империи, и Советского Союза. До 1917 года власть боялась говорить о гражданской нации, поскольку тем самым ставила под сомнение приоритет русской нации, широко понимаемой как великороссы, малороссы и белорусы. А в советское время это просто считалось национализмом и ассимиляторством.

Вот какова сегодня задача, которую предстоит решить — создание русской гражданской нации. Однако беда в том, что слово «русское» воспринимается до сих пор как понятие этническое. Поэтому многие считают, что невозможно создать nation state, когда русские являются только одной из 135 наций, проживающих в России. Но ведь русских больше 80 процентов населения! Мы же говорим о китайской нации, а в Китае 270 наций и народностей. Мы говорим об индийской нации, а в Индии наций и народностей более 300. Наконец, возьмем индонезийскую нацию, притом что в Индонезии 570 наций и народностей. Вот почему и о России надо говорить, как о стране мононациональной.

Русских в России больше, чем французов во Франции. Наша страна уже давно является национальным государством с гражданской нацией. Но мы никак не можем оторваться от этнических, очень порочных корней сталинской и ленинской национальной политики. Она сначала стала одним из главнейших факторов ослабления Советского Союза как единого государства, а затем разрушения страны. Надо рвать с этими корнями, в противном случае невозможно выстроить в России единую гражданскую нацию, ориентированную в будущее, в XXI век, нацеленную на решение проблем, которые реально стоят перед страной. Иначе мы будем обречены на копание в окаменевших залежах прошлого. Успешные нации смотрят вперед, а не назад.

Существует концепция преемственности российской истории через разрыв, и я с этой концепцией согласен. Элементов преемственности в каждый момент нашей истории мы увидим гораздо больше, чем элементов разрыва. Мы говорим о терминах и пытаемся их инструментализировать, чтобы использовать в политическом плане: это — «русский», «российский» и так далее. На мой взгляд, сейчас тот момент, когда нам надо не навредить, потому что в сознании сталкиваются очень разные понятия — «Россия», «русский», «советский», добавлю сюда «русскоязычный». То есть в разных умах это совершенно разные понятия. В нашей аудитории есть русские, выросшие в Советском Союзе, для которых СССР остался, скорее, со знаком плюс. И русские, выросшие за пределами Советского Союза, для которых он представляется со знаком минус. В советское время слово «русский» не совсем позитивно воспринималось теми же татарами. Им вдалбливали в головы, что «русский» — это национализм, а поэтому надо быть российским или советским. Это, к сожалению, осталось, и поэтому сейчас нужно очень аккуратно пользоваться подобными понятиями. Наверное, стоит поправить Конституцию, попытаться взаимодействовать с диаспорами.

Наш фонд называется «Русский мир», не «Российский мир». Я уже выслушал немало обвинений в русском национализме. Однако это не так, но слово «русский» вне России работает гораздо лучше, чем внутри страны. Что такое Русский конгресс в Берлине или в Кельне? Кто там, в основном, приходит на Русские конгрессы? Такой конгресс в Кельне — это процентов на 60 немцы из Казахстана. Они приехали в Германию, а им сказали: «Какие вы немцы? И что такое Казахстан? Вы русские». И у них сейчас именно русская идентичность, не российская. У них и не может быть такой российской идентичности, потому что они никогда не жили в Российской Федерации. Или те же евреи из Одессы. У них нет российской идентичности, но русская, безусловно, есть, и они приходят на те же самые Русские конгрессы в Германии.

Русские — не обязательно в данном случае русскоязычные. У нас, например, сейчас очень тесные связи с русской общиной Парагвая. Здесь по-русски вообще не говорят, только по-испански, потому что живут в Парагвае уже в четвертом-пятом поколении. Но они сохраняют русскую идентичность через Русскую православную церковь. В Гватемале вообще русских нет, зато там существует потрясающая русская община, во главе которой мать Инесса. Ей нравится Русская православная церковь, хотя она представляет Антиохийскую. И у нее есть приход, в приюте живут сироты. Там идентичности российской просто в принципе быть не может, но эти сироты из Гватемалы поют песню «С голубого ручейка начинается река». В австралийской диаспоре нет российской идентичности, зато осталась русская идентичность, и она пришла в Харбин, в первой волне эмиграции. А потом, когда пришел к власти Мао Цзэдун, русские двинулись в Австралию — спасаться. У них очень сильная русская идентичность через церковь и через язык. И она проявляется даже в противопоставлении украинской диаспоре, что не везде бывает. Только в Канаде мы такое наблюдаем и в Австралии. Когда там украинцы решили затеять с подачи Ющенко акцию «Зажги свечу» в память Голодомора, то русская община написала письмо премьер-министру Австралии Кевину Рату, что инициатива украинских товарищей ставит под большой вопрос хрупкий межнациональный мир в Австралии. И Кевин Рат на это отреагировал, и мероприятие там не прошло. То есть российской идентичности за пределами России нет, а русская идентичность существует очень сильная.

Однако внутри России использовать русскую идентичность опасно, потому что для тех же татар, для народов Северного Кавказа это будет восприниматься как национализм.

И еще бы я назвал русскоязычных. Потому что невозможно провести за рубежом конгресс российской прессы, а русская пресса там может быть не русской. В Израиле у журналистов русская идентичность, но пресса — русскоязычная, а не русская. Поэтому конгресс русскоязычной прессы, который, кстати, недавно прошел в Израиле, уже двенадцатый по счету, тоже показал определенную идентичность.

Сейчас для того, чтобы не вылить воду вместе с ребенком, не навредить, нам надо использовать все понятия — в зависимости от ситуации, от обстановки, от аудитории, с которой мы имеем дело. А она и русская, и российская, и русскоязычная.