Владимир Гельман: «В карете прошлого далеко не уедешь»

«В карете прошлого далеко не уедешь»

<q>Популярные объяснения низкого качества государственного управления в постсоветской России восходят к якобы укорененной в глубине веков русской истории репрессивной и неэффективной автократической традиции, которая в принципе не подлежит изменению. Дополнением к этой точке зрения выступают представления о неизменности «советского человека», наделенного средоточием многочисленных негативных черт социального типа, воспроизводящегося через поколения. Эти суждения уязвимы для критики, поскольку построены по принципу подгонки всего прошлого, настоящего и будущего России под заранее заданный негативный ответ. Конечно, как писал Дуглас Норт, «история имеет значение» для анализа современного развития. Но каким образом это «значение» прошлого становится элементом настоящего и будущего в практике управления в нашей стране?</q>

<q>Профессора Принстонского университета Стивен Коткин и Марк Бейссинджер в недавней книге определили «наследие прошлого» как длительную и устойчивую причинно-следственную связь между институтами и политическими курсами, влияющую на последующие практики или убеждения: эта связь длится намного дольше, чем существование тех режимов, институтов и политических курсов, которые их породили. Они выделяют ряд механизмов, посредством которых осуществляется такого рода связь, переносящая институты и практики прошлого в настоящее и будущее. Порой речь идет об установленных параметрах — материальных условиях, которые не так легко изменить со временем (как, например, территориальное размещение производств и зон расселения). Но чаще «наследие» формируется «культурными схемами» — укорененными в прошлом, но пережившими прежний порядок способами мышления и восприятия. Они задают представления элит и общества в целом о нормативном идеале и служат точкой отсчета для понимания должного и сущего в постсоветском мире. В этом случае «наследие прошлого» выступает как политический проект — оно определяет настоящее и будущее постольку, поскольку те или иные политики используют его для достижения своих целей, в том числе и в сфере государственного управления. Чаще всего в их рефлексии присутствует недавний по времени горизонт прошлого, так или иначе связанный с опытом одного-двух последних поколений. «Наследие прошлого», таким образом, выступает как социально сконструированный инструмент поддержания «недостойного правления» — в России и не только.</q>

<q>Опора на прошлое задает ретроспективный вектор общественных дискуссий, в которых прежний опыт России служит главной, если не единственной, точкой отсчета. История перестает быть уделом профессиональных историков — вместо этого она пронизывает все аспекты современной жизни. Опыт прошлого, воображаемые элементы которого играют роль нормативных маркеров (не важно, идет ли речь о периоде застоя, о сталинской эпохе или об иных временах), рассматривается как альфа и омега в проектировании будущего, в том числе и в сфере государственного управления. Именно поэтому прежние институты и практики из прошлого становятся своего рода кирпичиками в ходе институционального строительства и выработки политического курса — вплоть до мелочей типа восстановления в школах уроков общественно полезного труда или призывов восстановить производственную гимнастику на предприятиях. В силу того что отсылки к прежнему опыту страны служат едва ли не единственным инструментом легитимации политических решений, иные механизмы управления и политические курсы (не важно, в какой мере они соответствуют лучшим международным практикам) не воспринимаются в качестве легитимных и наталкиваются на сопротивление со стороны не только чиновников, но и общественного мнения (примером может служить внедрение ЕГЭ, идеи которого во многом оказались выхолощены).</q>

<q>
Сегодня выдуманным нормативным идеалом для России во многом выступает «хороший Советский Союз», т. е.

политико-экономический порядок, в какой-то мере похожий на советский строй, но лишенный имманентно присущих ему дефектов. На деле, однако, он имеет лишь косвенное отношение к реальному опыту позднего СССР. В качестве элементов «наследия» присутствуют селективно отобранные и отвечающие интересам правящих групп элементы этого опыта. К ним относятся иерархия «вертикали власти», «стабильность кадров» на всех уровнях управления (низкая сменяемость элит), закрытость и привилегированный статус правящих групп, государственный контроль над важнейшими каналами СМИ и репрессивная политика по организации борьбы с инакомыслием. В то же время такие элементы политико-экономического порядка времен позднего СССР, как относительно низкий уровень социального неравенства и наличие государственных социальных гарантий, оказались отброшены без сколько-нибудь серьезного сопротивления со стороны общества. Для «хорошего Советского Союза» характерны и весьма значимые для правящих групп характеристики, которые реальному СССР не были присущи: не только рыночная экономика, позволяющая избежать проблем дефицита, но также и отсутствие имевших место в позднем СССР ограничений для присвоения ренты правящими группами и наличие внешнего интерфейса для легализации своего статуса и доходов в развитых странах. Воображаемый «хороший Советский Союз» был сознательно сконструирован в постсоветские десятилетия в качестве нормативного идеала правящими группами и их обслугой, которые стремятся путем приватизации выгод и обобществления издержек получить почти все то, чего хотели, но не могли достичь их предшественники в позднем СССР.</q>

<q>Обращение к «наследию» в качестве основы для строительства постсоветских институтов и практик государственного управления способствует закреплению сложившегося статус-кво. Этот нормативный идеал не создает стимулов для отказа от «недостойного правления», даже если и когда повышение качества государственного управления декларируется в качестве целей проводимого властями политического курса. Напротив, «хороший Советский Союз» служит вполне эффективным инструментом поддержания «недостойного правления» в России, по крайней мере, в среднесрочной перспективе, границы которой заданы жизненным циклом нынешних поколений лидеров страны и их неизбежной в будущем сменой. «Наследие прошлого» в сфере государственного управления в России носит не столько материальный, сколько идейный характер. </q>

<q>Укорененная в российской истории «матрица» или «колея», якобы обрекающая нашу страну на вечное господство коррупции и неэффективности, — это прежде всего средство максимизации власти правящих групп. Страны, которые подобно ряду государств Восточной Европы и Балтии (а в последние годы и Украина) хотя бы частично отказались от этого идейного «наследия» и распрощались с коммунистическим прошлым, могут (но не обязательно должны) улучшить свои шансы на отказ от принципов «недостойного правления». </q>

<q>Да, их успех на этом пути отнюдь не гарантирован. Но те страны, для которых идеалом современного государственного управления служит свое воображаемое прошлое, рискуют превратить траекторию собственного развития в бесконечный порочный круг. </q>

<q>Как говорил персонаж Горького: «В карете прошлого далеко не уедешь» — такое транспортное средство не поможет России догнать будущее стремительно меняющегося мира.</q>

Владимир Гельман