Бомж как состояние души

БОМЖ КАК СОСТОЯНИЕ ДУШИ или

ПИСЬМА ИЗ ОККУПАЦИИ 5.

Гладко причесанный, с огромным крестом на груди, во вполне приличной футболке черного цвета, человек несколько раз перекрестился и попросил у водителя минуту, пока маршрутка отстаивается у вокзала.

Водитель, сытый, толсторукий, с неприятным прищуром глаз в довольно резкой форме посоветовал ему покинуть машину.

Дальнейший диалог не привел к консенсусу, поскольку человек с крестом довольно ощутимо благоухал запахом многомесячного перегара, а водитель все равно собирался уже отъезжать, отстояв положенные три минуты.

Некоторые, видимо, из сострадания пускали человека провести маленький спектакль по сбору добровольных подаяний. Этот- наверное, потому, что он был такой сытенький и наглый, наотрез отказал. И, после того, как ступеньки маршрутки освободились, проворчал что-то о нахальных бомжах.

Я уже давно обратил внимание на то, сколько у вокзала и на окрестных улицах старого окраинного Центра, сидит нищих старух, в платочках и без, с протянутыми непременными стаканчиками из-под кваса или картонными кофейными, сколько шарится стариков с палочками, в когда-то бывших приличными пиджаках, с седыми бородами или многодневной щетиной, с голодными глазами плохо едящего человека.

Сколько кучками стоящих алкашей ожидает в подворотнях или около них, пока их особенно жалкий товарищ наклянчит необходимое на бутылку чемергеса  количество денег.

Многие из них вовсе не считают зазорным попрошайничать, если не получилось собрать денег пустыми бутылками, пластиком и макулатурой.

Этих, у которых еще есть какое-то прибежище, и какая-то родня, жаль не так, как тех, кто утром на скамеечке аккуратно раскладывает свой завтрак: недопитые бутылочки со сладкой водой и пивом, недоеденные пирожки и огрызки булочек.

Одного такого, с рюкзачком, я несколько дней подряд видел на новенькой скамеечке в привокзальном сквере, а потом перестал видеть, и только сегодня узнал, что он умер. Лег спать на скамейку, а утром все не вставал. И подошедший дворник уже не сумел его  разбудить.

И только сегодня мне сказали, что у него была жена, и квартирка неподалеку, но пил он со своими друзьями паленую водку и буянил до такой степени, что жена не выдержала и выгнала его на улицу.

Видно, думала, что он испугается и одумается.

А он не испугался и не одумался.

И пока было лето, все устраивало его в той жизни, которую он вел- и бутылочки с недопитым из урн, и недоеденные пирожки, и разудалые посиделки с теми из друзей, кто еще жил дома, по вечерам, когда их искали и угрозами гнали домой, а его никто не искал, и не гнал, и от этого появлялось пьянящее чувство свободы, которое ни с чем не сравнить.

Свободы от выноса мусора, похода в магазин, необходимости добывать денег и убирать в квартире, свободы от документов и платежек за квартиру, свободы от семьи, которую он когда-то давно создал, и которая продолжала от него чего-то требовать то детьми, то внуками, то непонятным опасением того, что скажут соседи.

Ему, можно сказать, повезло.

Побыв в пьянящей эйфории безответственности, он не мерз в подворотнях, не загибался от кашля, не обматывался картоном в надежде согреться, не убаюкивал больные от сапог и дубинок ребра и почки, не ловил отходняк на холоде, после того, как улетучивалась случайная шаровая рюмка водки.

Он спал на теплой скамейке, грелся на жарком летнем солнышке и неторопливо завтракал, пока не начинали слоняться вокруг люди, спешащие на Привоз и на вокзал.

А потом просто заснул на скамейке. И умер. И все плохое, что ожидало его в качестве расплаты за недолгое летнее счастье, обошло его стороной.

Бомж – это не нищий, не бродяга, не человек, у которого нет дома.

Бомж- это состояние души.

Хотите узнать продолжение истории о стоявшей  у вокзала маршрутке?

Пассажиров было немного, а  я сидел на переднем сиденье, и водитель, видимо, уловил нечто такое в моем взгляде, или просто в воздухе, потому что, не поворачивая головы, стал вдруг рассказывать мне одну из тех историй, которые можно услышать только в дороге.

О том, как зимой по утрам он видит, как бомжей вытаскивают из трамвайного депо, куда они залезают, чтоб погреться у теплых еще двигателей, а потом засыпают и замерзают во сне.

Окоченевшие трупы грузят со стуком в труповозку, потому что вагон должен выходить на линию.

И о том, как он постоянно видел довольно молодую супружескую пару, которая сосредоточенно рылась в мусорниках, и вещи на них были вполне приличные, да и лица не синюшные, как у алкоголиков.

-И мне так стало их жалко, я подумал, что, может, какие аферисты квартирные их кинули с жильем, а теперь вот люди выкарабкаться не могут.

-Мать у меня умерла, домик остался, 15 км от Одессы, домик старенький, продать за копейки и то некому. ВА погребе лук, картошка, закрутки, мать делала, курятник есть, по весне можно курей завести – тут тебе и яичко какое свежее, да и дров я ей завез- топи- не хочу.

-Вобщем, дал я им денег на дорогу, дал адрес, дал ключи. Там огород довольно большой, вскопай, выращивай, что хочешь. Продавать, опять же, можно.

-Что вы думаете? Пару дней не видел, порадовался, ну, думаю, сделал хорошее дело, так и выкарабкаются. А через неделю- глядь, а они снова у Привоза в мусорнике ковыряются.

-Что ж вы, спрашиваю, делаете? Почему опять здесь, почему не в доме, не в тепле?

-И что вы думаете, они мне ответили? -Да ну его нафиг. Топить каждый день надо, дрова рубить, а там еще весной копай, да я себе гривен 40 с утра насобираю- тут картончик, тут пластик, там где какие бутылки, сдал- и свободен. И до лета недалеко уже. А летом – так и совсем другое дело.

-Вы вот того бомжа с крестом пожалели, я видел, а я его уже пару лет знаю. И ведь молодой еще. Мог бы даже дворником устроиться – все какая копейка. А он деньги клянчит, да и креста на нем нет. Цыган это. Крест- это для таких, как вы, наивных.

-Многие на это покупаются. Особенно женщины. Вот так вот. Кто-то по двенадцать часов баранку крутит, план сдает, а там – на ремонт надо, на семью надо, на лицензию надо.

А ему на бутылку. И все. С утра выпил- день свободен.

Но тут уже и моя остановка была. И выскочил я на старинной городской улочке, за лепными фасадами которой в глубине подворотен гнездились крошечные квартирки людей, многие из которых жили в них после родителей, которые там тоже жили, только еще в коммуналках, или все еще в коммуналках, и запирали сообща свои длинные туннели подворотен, ранее открытых, потому что к привычным вокзальным бомжам, местным алкашам, странным маргиналам и профессиональным церковным нищим, в городе стали прибавляться и другие бомжи.

Только были эти бомжи намного страшнее местных, привычных, ставших неотъемлемым атрибутом городского пейзажа.

Помню, приятель мой жил в силу семейных обстоятельств в центре города на съемной квартирке. Неподалеку была церковь, и вокруг нее, как обычно это бывает в крупных городах, кучковались нищие. Но, когда он спросил у соседей, не сулит ли ему это каких-то неприятных моментов, ему спокойно объяснили, что от него требуется только не разговаривать с ними, не обращать на них внимания и не давать денег. Как только они усвоят, что он местный, они точно так же перестанут его замечать.

И это было правдой. Старуха-нищенка, сидевшая с утра и до вечера у его подворотни, ни разу не протянула ему свой пластиковый стаканчик за подаянием и ни разу не попыталась к нему пристать.

В том мире, в котором он оказался тогда после благополучного спального района, люди умели ограничивать свое собственное жизненное пространство, и уважать право на чужое.

Он довольно долго прожил там, на Екатерининской, когда-то бывшей для нас улицей Карла Маркса, несколько лет, вплоть до проклятого 2014 года, когда мимо его окон впервые прошла нацистская катавасия, во всю глотку оравшая «Москалив на ножи» и топавшая берцами.

Их было немного еще на тот момент, но ощущение безумного стада, слитого в едином порыве от собственных воплей и пылавших в руках факелов, и ощущение неправдоподобности происходящего, которое только усилилось наутро, когда на работе от него равнодушно отмахивались те, кто жил в благополучных спальных  районах и не мог поверить в то, что это было на самом деле, и что если оно даже и было, то все настолько страшно, и настолько ужасно, и настолько непоправимо.

И что  такое возможно не на какой-то там западной окраине, где, как известно, живут не совсем даже и люди, а такие себе дикие «западэнцы», к которым лучше просто не ездить, и все будет в порядке.

Это у себя там они захватывают горадминистрации и образовывают какие-то народные рады.

А в Одессе такого быть не может, и не будет никогда.

И что толку им было рассказывать, что возле Дюка каждый вечер орут стада буйнопомешанных, а возле парка Шевченко, где были, пожалуй, самые дорогие в городе квартиры, жилье тоже упало в цене, потому что бомжи, гораздо более известные, как патриоты украины, памятник Шевченко, построенный в советское время, избрали еще одним местом, откуда стартовали их безумные сборища.

Тех, кто приехал в Одессу и в другие города Юго-Востока, для того, чтобы защищать ридну нэньку, и были всамделишными бомжами.

Потому что для них, привыкших  по нескольку лет не жить у себя в городишке или селе, потому что они выезжали на «заробитки», на самом деле уже не существовало понятия родной дом, родной город или родной край.

Странным образом в их искаженном сознании все эти понятия заменились на общее понятие «нэзалжэжной дэржавы», которая принадлежала только им, в силу их глубокого патриотизма и любви к ней, в любом виде, в каком бы она не пребывала.

Так пьяный и опухший бомж в лохмотьях пламенно любит свою опухшую и синюю подружку, благоухающую ароматами помойки, потому что другой у него нет, и вряд ли когда-нибудь будет.

Нежелание видеть истинную картину происходящего, которое может нарушить столь вожделенное спокойствие, привело к многочисленным трагическим событиям, которые происходили в этой некогда вполне благополучной стране.

Недавно сцепился я, вопреки своим правилам, с человеком, который был не то чтобы мне симпатичен, но вполне себе усвояем, начитан, и даже в какой-то мере интеллигентен.

Мы вполне себе мирно работали бок о бок, до тех пор, пока, не хряпнув рюмку коньяка на дне рождения сотрудницы, он не заявил мне, что в майдане виноват только Янукович, и более никто, кроме Януковича.

По его вполне устоявшеимуся мнению, именно Янукович привел страну к майдану тем, что у представителей среднего бизнеса стали требовать откатов, процентов от прибыли, части бизнеса, а то и всего  бизнеса, и тогда эти самые представители среднего класса стали выходить на майдан, чтобы требовать защиты своих прав.

Не знаю, зачем я ввязался в этот никчемный спор, помню только, как кричал на него, требуя ответа, почему ни он, ни я не стояли на майдане, как представители среднего класса, и почему те люди, которых он упорно именовал «половиной Киева», которые, по его мнению, стояли на майдане, работали днем, а по вечерам носили туда еду и булыжники из мостовой, не сидели там в палатках, не кидали арматуру и коктейли Молотова и не убивали Беркут.

И если этого не делал «средний класс» и половина недоумкуватого Киева, то кто были те особи, которых и людьми-то язык не поворачивается назвать, проделывавшие все это.

Кто были те бомжи и маргиналы, загадившие ЦЕНТР СТОЛИЦЫ ГОСУДАРСТВА, сравшие на исторический тысячелетний булыжник или выковыривавшие его из мостовой, убивавшие безоружных ребят, в отчаянии писавших на стенах призывы ДАТЬ ИМ ОРУЖИЕ, ЧТОБЫ ЗАЩИТИТЬ СТРАНУ?

И  не думает ли он всерьез, что это были мирные студенты, требовавшие демократии и законности, и при этом почему-то приехавшие из других городов, других стран, с гордостью заявлявших об этом на камеру?

-Вы, я , вот он или она-почему вы не стояли на майдане, а продолжали себе работать здесь, если у вас отнимали бизнес?

Он еще пытался что-то рассказывать мне о том, что он лично знал тех, у кого и впрямь чего-то там требовали, а у меня перед глазами стоял тот тихий патриархальный Киев, в который я с гордостью возил детей на экскурсии и в который так любил ездить в молодости погулять на выходные и попить кофейку, который нигде так вкусно не пился, как на боковых улочках, отходивших от Крещатика.

И дымящееся Куликово Поле, на котором могла погибнуть моя дочь и ее друзья, и погибли те люди, которые считали, что обязаны ЗАЩИЩАТЬ СВОЙ ГОРОД И СВОЙ ДОМ от орды бомжей, которая вот-вот должна была хлынуть сюда, чтобы на правах хозяев страны защищать в отдельно взятом городе бейсбольными битами и огнестрельным оружием СВОЮ СТРАНУ в том безобразном виде, в котором она им представлялась.

Но увидел я перед собой тупую кирпичную стену НЕПОНИМАНИЯ того простого факта, что на самом деле никому не было никакого дела до среднего класса и малого бизнеса, до благополучия города и его отдельно взятого его гражданина.

Потому что у тех, кто таким образом ЗАРАБАТЫВАЛ НА ЖИЗНЬ, как у бомжей, о которых мне рассказывал водитель маршрутки, не было желания рубить дрова и выращивать огородик каждый день.

Им хотелось с утра по-быстрому срубить баблишка, а потом гулять весь день, упиваясь ощущением эйфории, свободы от обязательств, наплевательства на мнение соседей, на негодование тех, кто жил здесь из поколения в поколение.

Да, Янукович, вне всякого сомнения, виноват в происшедшем, потому что он настолько преступно ничего не предпринимал для предотвращений случившегося, что это наводило на сравнение с Горбачевым, развалившим Союз.

Но гораздо более Януковича виноваты в произошедшем те, кто все это организовал и оплатил.

Равно, как и те, кто закрывал глаза на истинную суть происходящего.

И даже те полоумные, что приняли в сознание преподносимую версию происходящего, виноваты до такой степени, до какой сможет оправдать их судебная психиатрия, что непременно должна будет учесть то психологическое и информационное воздействие, что на них оказывалось.

Но гораздо более всех виноваты в произошедшем те, для кого состояние души бомжа было, несмотря на их внешнее приличие и наличие жилья, настолько оправданным, что они за деньги стали навязывать его остальным.

Вот только в отличие от обычных бомжей, их недостаточно игнорировать и не подавать им денег.

Потому что укробомжи, именующие себя патриотами дэржавы, сами отбирают у нормальных людей все, начиная от имущества, и кончая жизнью.

Может, я и не совсем объяснил вам свое состояние.

Ну, что ж. Это всего лишь очередное письмо из оккупации, написанное после нашумевшего высказывания Александра Васильева, ныне редактора газеты «Взгляд», а перед майданом- гордости Одесского Государственного Университета имени Ильи Ильича Мечникова, депутата Одесского Горсовета, за которого я с радостью отдал свой голос на выборах.

Одесса- территория, временно оккупированная Украиной.

Это и мое мнение.

Оккупирована бомжами, у которых нет ничего своего. Ничего святого. Ничего человеческого.

Скажу вам больше – у них никогда не было и не будет ТАКОЙ СВОЕЙ ОДЕССЫ.

И, прекрасно осознавая это, они и приехали сюда убивать.

Стадом. Стадом убийц и бомжей.

Виктор Гром.