ОСЕННИЙ ЗАКАТ

  ОСЕННИЙ ЗАКАТ

. Он лежал на диване красного цвета, укрытый  белой простынёй до подбородка. Исхудавшее лицо с истончившейся, прозрачной кожей. Тяжёлое, надсадное  дыхание: единственный шум, прорывавший тишину. Закрытые пожелтевшими веками  глаза и прорезанная дыра в горле.

   СЕНТЯБРЬ.

        За окном блистало закатное солнце, скатываясь за горизонт, а рак добивал остатки его жизни. Как быстро превратила болезнь физически и духовно  сильного с незакрывающейся улыбкой  человека в обмякшего старика, который мог только шептать и  шевелиться.

           Он прошёл  через войну в Чечне, Афганистане, а споткнулся на  небольшой опухоли на левой щеке.

- Ерунда, - громыхал он. – Простудный прыщ. Я всю жизнь спортом занимался. Никогда не обращался к врачам и не обращусь.

         Но обращаться пришлось. Диагноз оказался неутешительным. Его вначале положили в госпиталь ФСБ на Пехотной, а потом перевели  в онкологическую клинику на Каширке.  Перевод должен был его насторожить и, может быть, насторожил, но он был из породы людей, которые привыкли работать, а общение с врачами откладывали на потом. «Успеется», - отвечал он. Когда ему предложили  поехать в Германию, чтобы хотя бы проконсультироваться: там врачи профессиональней, он и здесь находил ответ: дома и стены помогают.

       Глядя на его спавшее почти до костей лицо, мне не верилось. И  казалось, что я попал в кошмарный сон с белой больничной палатой, пахнувшей лекарствами, с умывальником в виде тюльпана,  тумбочкой  с телефоном (он был в звании генерал – лейтенанта), неподвижным хрипящим телом, но пробивающийся в не зашторенное окно и заливающий палаточное пространство угасающим светом   закат был явью.

         Как красиво было небо с перламутровыми красками и лёгкой спиралевидной дымкой, упирающейся в бегущие облака. И как красив был закат с  яркими огненными и оранжевыми оттенками, посматривая на  которые вспоминаешь осень. Те же тёплые, ещё не успевшие похолодеть  цвета, словно золотом покрытые ажурные листья на верхушках деревьев, та же медленно разливающаяся свежая, бодрящая  вечерняя прохлада.

       Он открыл глаза и посмотрел на тумбочку, на которой стояли хрустальный графин с наполненной под завязку водой, гранёный пустой стакан, в глубокой вазе вперемешку лежали апельсины, яблоки, виноград... Он слегка, как бы с сожалением  улыбнулся,  и отвернулся. Они были ему больше не нужны.

- Дать попить, Сергей, - сказал я.

   Он закрыл дыру в горле пальцами и прошептал.

- Закури. Хочу почувствовать запах сигаретного дыма.

- Я выкурил две сигареты подряд, глядя, как он жадно вдыхает носом.

- В закате жизни, - начал он, не снимая пальцы с дыры в горле, -  есть своя прелесть, печаль и грусть. Я тут читал Игоря Губермана: "Вновь закат разметался пожаром — это ангел на Божьем  дворе жжёт охапку   дневных наших жалоб. А ночные он жжёт на заре. " 

 Он закончил шептать и посмотрел на меня.  В его взгляде как бы было написано: помнишь, я вытащил тебя полуживого из афганского окопа, а чем ты можешь сейчас  помочь мне?    Я почувствовал бессилие. Что я мог сделать? Чем помочь?    «Иисус позвал громким голосом: «Лазарь! иди вон». И он вышел! Он вышел живой, обвитый погребальными пеленами».

- Божий двор и ангел, -  шёпот Сергея мельчал. – Двор.

Близкое и родное, пахнущее хлебом, который выпекала мать. Не Царство Небесное, а двор.- Он замолк, чтобы сделать передышку и набраться сил. - Всё в порядке, - его голос окреп, словно в него стала вливаться новая невидимая ни ему, ни мне  таинственная сила жизни. -  Голова ещё живёт. За время болезни я много передумал.  Болезнь внесла новые мысли.

        Палата постепенно наполнялась темнотой, которая, обволакивая предметы, как бы убирала их из виду. Возникало ощущение пустоты.    Я хотел включить свет, но Сергей сказал, что это лишнее.

- Почему к тебе за  время нашего разговора не пришли ни врач, ни медсестра, - спросил я.

- Как будто не догадываешься, - ответил он, помолчал, а после продолжил. – Многое передумал я, многое. И знаешь что? Последние мысли в человеке – самые верные. По ним и судить нужно о человеке, по ним выстраивается и его будущее, - закончил он.

        Сергей  умер  на рассвете.    Через день, его уже похоронили на Щербинском кладбище, я проснулся утром с тяжёлым ощущением в теле, которое  словно залили свинцом. Оно казалось мне окаменевшим с застывшей кровью. В голове было пусто, будто выскребли все мысли.

       Одевшись в спортивный костюм, я вышел на ещё не запруженную улицу и зашёл в подлесок. Ночью шёл проливной, тяжёлый  дождь. Мокрая  земля, тёмные лужи и вязкая грязь. Замятая трава, отяжелевшая от воды. Поникшие, местами оголённые от листьев продрогшие  ветки  деревьев. Сырой воздух, который забивал дыхание. Протоптанные почерневшие и слякотные дорожки. Холодный, пронизывающий ветер, нагонявший листопад.

       Хмурое небо было  закрыто серыми, ползучими  тучами, которые, как мне казалось,  всё ниже и ниже опускались к земле, чтобы раздавить  меня. Как безрадостно и тоскливо. Ушедшая жизнь и погода подобралась, будто похоронная. Я думал, как покойника отпевают в церкви, так наступающая осень отпевала  остатки летнего тепла.

       Гнетущие мысли начали всё сильнее подавлять меня, но среди всей  этой хмури и серости начинающегося ненастного дня, погруженного ещё в утреннюю  темень,  неизвестно откуда, словно посланная кем-то вдруг  выскочила простая и ясная  мысль, о которой редко кто думает, что за тучами всегда  находится Солнце.

   Возвращался я  домой, когда подлесок уже осветлел, и мне  ясно, чётко  виделось окружающее. Выйдя на заасфальтированную, вымытую дождём дорожку, я услышал  шаги. Впереди меня кто-то шёл, но, сколько я не всматривался, мне так и не удалось увидеть идущего. Может быть, это мне показалось.

        В церкви, выстроенной на высоком бугре, у подножья которого  протекала речка Рожайка,  ударили голосистые колокола, их голос, словно наполненный живой силой, разорвав утреннюю тишину, разнёсся по всей округе, и я  вспомнил, как умирал Сергей.   То, что происходило с ним в последние минуты жизни, я помню до сих пор, и моё мнение, которое было тогда, не поменялось и сейчас. Память не внесла ни единого дополнительного штриха.

     Сергей старался пошире открывать глаза, и мне казалось, что он, словно хочет вобрать побольше первых солнечных, рассветных лучей и забрать их с собой. В тоже время   Сергей  старался не смотреть на жену Ирину, сидящую на краешке дивана,  и мне тоже казалось, будто он  боялся, что если посмотрит, то его взгляд  захватит её и унесёт с собой.

       Видя  это, я  думал о словах из «Холодной осени» Бунина: « ... если убьют (на войне – прим. моё), я буду тебя ждать там. Ты поживи, порадуйся на свете, потом приходи ко мне».