20 лет десталинизации(часть 3): В поисках русского Пиночета

Многочисленные дискуссии о правильности или неправильности реформ “команды Гайдара” не утихают в России (да и не только в России) по сей день. И один из самых часто задающихся при этом  вопросов  звучит так: а почему, собственно, Ельцин выбрал именно Гайдара, почему он не позвал более известных экономистов, почему не остановился на Явлинском, чью программу одобрял Горбачев? Ведь имя Гайдара вплоть до начала реформ если и напоминало о чем-то людям, так это о книгах для детей, которые были когда-то написаны дедом реформатора. Чаще всего, отвечая на этот вопрос, вспоминают обстоятельства личного знакомства Гайдара и Бурбулиса во время августовских событий 1991-го года, а также ряд других, довольно-таки случайных факторов.

Не отрицая роли случайности, все же должен отметить, что главным является не выбор личности, а выбор программы. А этот выбор, судя по всему, был сделан задолго до пресловутого “августовского путча”, причем сделал его не Ельцин. Тут придется вспомнить в общих чертах тот фон, на котором происходили события. Для этого ответим на три вопроса:

1.       Чего  хотел народ? Конечно, довольно-таки самонадеянно с моей стороны говорить от имени народа, но тогдашние тенденции были более или менее очевидны: люди устали от бесконечного дефицита, от очередей – словом, люди в первую очередь хотели повысить уровень жизни, причем радикально его повысить. Вторым доминирующим настроением была всеобщая усталость от двойной морали, от всеобщей и ненужной лжи, которая проявлялась повсюду – от школьных сочинений по “Малой Земле” до так называемых выборов, когда нужно было всем голосовать за одного кандидата, причем избранный получал место в представительном органе, который на самом деле ничего не решал.

2.       Чего хотел Горбачев? Понять это, живя в тогдашнем СССР, было вовсе не просто. Михаил Сергеевич отличался (и до сих пор отличается) совершенно необыкновенной способностью произносить длиннейшие речи, в которых все вроде бы правильно, но которые почти ни о чем не говорят. Эта способность, которая украсила бы любого дипломата, на посту главы СССР была скорее недостатком. К счастью, когда Горбачев беседовал с западными журналистами и политиками, ему случалось бывать куда более информативным. В целом по следам этих бесед и интервью можно сказать, что целью Горбачева было создание “смешанного строя” – система социальной защиты полностью сохраняется, ключевые отрасли промышленности остаются в руках государства, или, во всяком случае, под контролем общества. Образцом для него была Швеция, которую он даже назвал “путеводной звездой социализма для всего человечества ”.

3.       Чего хотели “демократы”? Под демократами здесь я понимаю главным образом людей, которые желали наиболее быстрых и радикальных перемен, людей, чьим девизом фактически была фраза из известного анекдота про то, что “тут всю систему менять надо”. Название “демократы”, под которым их все и запомнили, было явно неудачным. Так вот, как раз эта часть общества уже тогда в значительной степени разделяла идеи Милтона Фридмана и хотела бы переделать советскую экономику в соответствии с этими идеями. Этот путь виделся им единственно правильным, а компромиссные варианты, вроде горбачевского – половинчатыми и нереалистичными.

Рассматривать здесь деятельность Горбачева и причины его неудач я не буду, ограничусь лишь констатацией того, что, в конечном  счете, симпатии политически активной части населения оказались на стороне “демократов”.  А они, в свою очередь, склонялись к применению методики Фридмана. Таким образом, выбор Гайдара в качестве главного реформатора был, в сущности, предопределен. Именно Гайдар оказался самым последовательным , если не сказать, фанатичным сторонником теории монетаризма. Если бы таковым показал себя Явлинский – выбор пал бы на него. Можно, конечно, возразить, что ведь “демократы” были не такими уж едиными, что точки зрения Бурбулиса, Гавриила Попова, того же Явлинского, да и Собчака существенно отличались. Но дело в том, что когда политическое движение намеренно радикализируется, то и внутри самого этого движения тон задают наиболее решительно настроенные люди. Радикализм же “демократов” проистекал из самой сути движения, из непримиримого противостояния КПСС, которая в те годы виделась основным препятствием на пути развития страны. Кроме того, если и можно говорить о разногласиях среди “демократов”, то нетрудно заметить, что носили они скорее тактический характер. В правоте же базовых посылок Фридмана – о необходимости полной свободы бизнеса от государства, о частной собственности, как источнике свободы, о необходимости приватизации – едва ли кто-то сомневался.

Таким образом, вопрос с Гайдаром более или менее ясен. Гораздо интереснее понять, почему вдруг во главе реформ оказался такой человек, как Ельцин. Причин тут тоже несколько, одна из них наиболее очевидна. Чтобы ее проиллюстрировать, приведу такую цитату:

“Общественное мнение во многом было направлено против нас, так что для осуществления программы нужна была сильная личность. И нам повезло: президент… был способен нас понять и обладал сильным характером, чтобы противостоять критике ”

Кажется, что это Гайдар, или кто-то еще из наших “реформаторов”  говорит о Ельцине. Но, оказывается, нет: это бывший министр экономики Чили Серхио де Кастро сказал так о Пиночете. Да, нужно признать очевидное: “демократы” не только хвалили чилийского Пиночета, они нуждались в Пиночете русском. Были у них единомышленники и за рубежом: так, в 1990-м году британский журнал “Economist” опубликовал статью под заголовком “Михаил Сергеевич Пиночет”. В статье говорилось, что самым правильным поступком для Горбачева было бы провести как можно быстрее такие же реформы, как в Чили, подавляя всякое сопротивление, в том числе и народное, грубой силой – в стиле Пиночета. Прямая цитата:

“хотя такой совет потенциально способен вызвать кровопролитие…нельзя исключить, что пришла очередь Советского Союза применить так называемый подход Пиночета к экономике”.

В печальном для СССР августе 1991-го года в газете “Washington Post” появилась статья под заголовком: “Чили при Пиночете: прагматическая модель для советской экономики”. Автор этой статьи пошел гораздо дальше – он предлагал (всего-то) организовать переворот для устранения Горбачева, который слишком осторожен и не способен на жесткие меры. При этом высказывалось сожаление, что противники Горбачева не такие способные и решительные, как Пиночет. Как видно, автор сильно недооценивал будущих авторов беловежского соглашения!

Тут надо вспомнить, что если в чем-то взгляды Горбачева, основной массы народа и “демократов” сходились, так это в вопросе о необходимости восстановления в СССР демократии.

Горбачев сделал для этого немало, а вот люди, именующие себя “демократами”, припасли, как оказалось, огромнейший кукиш в кармане – им был нужен Пиночет, диктатор – то есть враг любой демократии. Это противоречие давно уже смущало сторонников теории Милтона Фридмана во всем мире. Не помогало даже занижение количества жертв диктатуры. Особенно не нравился тот факт, что  экономическая модель была народу навязана путем военного переворота. Вот если бы народ сам выбрал Пиночета – тогда все выглядело бы пристойнее. Напряженные размышления над этой проблемой привели, наконец, Милтона Фридмана к “глубокому” умозаключению о том, что едва ли нормальный человек станет голосовать за безработицу, экономический спад и ликвидацию систем социальной поддержки.  Получалось, что система Фридмана, “человека свободы”, в каждой работе которого слово “свобода” повторялось, пожалуй, чаще всех остальных, не могла быть принята путем свободного волеизъявления! В Латинской Америке, которая в 70-е превратилась в огромный полигон “фридманизма” – Чили была лишь верхушкой айсберга – повсюду внедрение “идей о свободе” сопровождалось массовыми репрессиями, казнями, диктатурой и кровопролитием. Дальнейшее развитие по этому пути неизбежно дискредитировало “монетаризм”, который оказывался неразрывно связанным не со свободой и демократией, а с военной хунтой и произволом. Выход нашелся в так называемой теории кризисов. Согласно этой теории, раз уж монетаризм не мог быть выбран свободно – его нужно было внедрять там, где разразился кризис  - в качестве лекарства от этого кризиса. Когда в стране острый кризис – и граждане, и правители готовы пойти на все, чтобы выйти из этого состояния, могут они воспринять и монетаризм. А когда монетаризм окажет свое волшебное, целительное действие – граждане и сами поймут, что их счастье как раз и было в отказе от бесплатных школ, социальных пособий и сокращении рабочих мест в государственном секторе.

Примерно в таком виде и у нас, и за рубежом видели возможность внедрения монетаризма в России – тем более, что кризис был налицо. Еще один редко вспоминаемый теперь факт:  в июле 1991-го Горбачева впервые пригласили на встречу стран “Большой Семерки”. Он приехал туда если и не полный радужных надежд, то во всяком случае с расчетом на поддержку со стороны тех стран, которые совсем недавно аплодировали его курсу. Его ждала неожиданность: члены Семерки практически предъявили ультиматум Горбачеву, заявив, что окажут ему поддержку (а СССР остро в ней нуждался) только в том случае, если он немедленно примет программу “шоковой терапии”. Точно такие же условия выдвинули крупнейшие кредитные организации, в частности, МВФ и Всемирный банк. Когда Горбачев попытался договориться о частичной реструктуризации внешнего долга, ему тоже отказали. И Горбачев, и главы “Семерки” прекрасно понимали, что единственный путь осуществления “шоковой терапии” самим Горбачевым – силовой. Это обозначало бы отказ от всех демократических преобразований и превращение Горбачева в нового Пиночета. Вот так за месяц до “августовского путча” состоялся путч июльский. Но Горбачев не захотел становиться Пиночетом. В принципе, наших собственных “монетизаторов”, которые уже сделали ставку на Ельцина, это вполне устраивало.

Ельцин, который даже внешне напоминал сделанное когда-то Эрнстом Неизвестным ядовитое и убийственно точное описание “красненькой” разновидности партфункционера, на первый взгляд мог показаться более чем странной кандидатурой на роль Пиночета, тем более, что в рамках теории кризисов требовался уже не такой грубый Пиночет, каким он был в Чили, а более, так сказать, “просвещенный”. Казалось бы, кто мешал “демократам” выдвинуть некоего нового “Пиночета” из собственной среды? Какой смысл был выдвигать на передний план косноязычного, недалекого, страдающего алкоголизмом и уже немолодого человека? Были, конечно, тут  чисто тактические соображения – Ельцин имел некую харизму, был “обижен” Горбачевым(то есть, народ ему сочувствовал), кроме того, будучи экс-партфункционером, он мог послужить во всех смыслах хорошим тараном для сокрушения КПСС. Все это так, но были тут, на мой взгляд, и другие соображения.

Отвлечемся ненадолго от России и посмотрим на соседнюю Польшу. Сейчас уже мало кто помнит, что знаменитый профсоюз “Солидарность” начинал с митингов протеста против повышения цен на мясо. По иронии судьбы, именно этой организации пришлось в 1989-м возглавить проведение “шоковой терапии” в Польше, в самом начале которой цены, в том числе и на мясо, как впоследствии и у нас, взлетели до небес.  Надо сказать, что для лидеров “Солидарности” решение о принятии программы “Шоковой терапии” далось неимоверно тяжело. И Валенса, и Мазовецкий очень хорошо понимали, какую цену должны будут заплатить поляки за преобразования. Поэтому они сомневались, и чуть ли не ежедневно допрашивали своего главного экономического консультанта, Джефри Сакса: правда ли, что после шока начнется рост, и как скоро он начнется? Сакс потратил много времени и сил, убеждая поляков, и в конце концов ему это удалось. Саксу, конечно же, помогал тяжелейший экономический кризис, который тогда переживала Польша. И вот получилось так, как того хотел уже давно Милтон Фридман: реформы начала не военная хунта после переворота, а победившая на честных выборах партия. Такое могло осуществиться лишь в результате фактического забвения “Солидарностью” предвыборных обещаний. Они хоть и не обещали, как Ельцин, лечь на рельсы в случае повышения цен, но все-таки в Польше такого точно не ждали. Ведь еще летом 1989-го Валенса говорил о “третьем пути”, по которому якобы пойдет Польша. Благодаря огромному авторитету “Солидарности” и активной пропаганде новых реформ, первое время поляки  мирились с “шоком”: так, в 1990-м году в стране отмечено всего 250 забастовок. Но вечно такое продолжаться не могло: уже в 1992-м количество забастовок дошло до 6 тысяч, а в 1993-м году – до 7,5 тысяч. Польским рабочим удалось добиться приостановки процесса приватизации, и 62% промышленности осталось в руках государства. В том же 1993-м году “Солидарность” с треском проиграла выборы, и к власти пришел левый блок. На этом, собственно, триумфальные реформы по Фридману в Польше и завершились. Но они оставили тяжелый след в виде нищеты, социального расслоения и политического цинизма.

Так вот, я думаю, что наши “демократы” хорошо понимали, в отличие от Валенсы и Мазовецкого, что “шоковая терапия” грозит потерей власти. Поэтому в выдвижении исходно чуждого им Ельцина мог быть и другой смысл: повесить на этого “Пиночета” вместе с “командой самоубийц” Гайдара всю ответственность за тяжесть реформ, а затем сделать вид, что они были к нему в оппозиции, придти к власти после него и продолжить монетаристский курс, но уже в условиях подъема – ведь они, как и Валенса, как и Сакс, были убеждены в верности самой экономической теории. Как бы то ни было, но “демократы” сильно просчитались в отношении Ельцина. Он оказался далеко не таким простым, как казался.

Итак, “Пиночет на час” был найден,  и когда в декабре 1991-го СССР прекратил свое существование, все было готово к началу практической десталинизации экономики.