Будущее в Латвии уже наступило. Что же теперь?

Те, кто в 1991 году были стариками, ушли в мир иной, те, кто в то время переживали годы зрелости, теперь поседели, а находившиеся тогда в детских колясках сейчас в расцвете сил. В этот день 25 лет назад латыши проснулись с необычайным чувством: провалился путч в Москве, Латвия обрела государственную независимость, исполнились самые невероятные мечты, и черная, противная оккупационная власть уберет свои сапоги из нашей страны.

Это было также время иллюзий. Казалось, достаточно лишь восстановить государственную независимость, и наступит достаток: крестьянину стоит только накормить свинью, взбить масло, и он с песнями сможет экспортировать его в Данию в бочках, как это было во времена Улманиса. Мы думали, что колхозы преобразуются в капиталистические паевые сообщества, что наши заводы — такие, как ВЭФ и РАФ — и в новое время будут производить радиоаппаратуру и автомашины. Однако оказалось, что недостаточно только усердно сверлить и шлифовать какие-то металлические колодки, нужно также, чтобы кто-то их покупал, необходимы рынок, маркетинг, модернизация, инвестиции, производительность труда.

Мы думали, что мы мудрые, и что наше образование для чего-то годится, что наших ученых будут ценить на родной земле, что наша интеллигенция станет сотней умнейших голов и сумеет управлять государством.
Очень наивно было так думать — оказалось, что свободный рынок, демократия, законность и многие другие новые вещи в реальности сильно отличаются от того, как мы их представляли.

В течение 25 лет Латвия блуждала по бесчисленным кругам ада — были ужасы приватизации и начального накопления капитала, массовая глупость людей, которые отдавали свои «гробовые» деньги фирмам-пирамидам и мошенническим банкам, череда российских кризисов, безудержный оптимизм в сферах строительства и недвижимости после вступления в ЕС, который закончился лопнувшим в токсичной кислоте глобального кризиса пузырем «семи тучных лет». Затем — затянутые пояса времен фискальной консолидации и «пример успеха», нехорошие последствия которого мы испытываем по сей день. В политике были грабли, на которые электорат регулярно наступал, выбирая с большим восторгом очередного мессию, а он позже оказывался неумехой или жуликом. До сих пор сохраняется хроническая пропасть недоверия между властью и обществом. Не сформировалась внутриполитическая игра по образцу скандинавского маятника, когда правые и левые приходят к власти и уходят. У нас все правые.

Горькая ирония в том, что многие из тех, кто в 1991 году били себя в грудь — «я латыш!» и ругали мигрантов, теперь сами стали мигрантами на британской земле. Но и чрезмерным сетованиям по поводу эмиграции латышей предаваться не следует — это свобода, которой не было во времена оккупации. Человек сам может выбирать, что делать — оставаться, уезжать, ничего не делать или учиться чему-то новому.

25 лет назад еще было  представление, что свободная Латвия  будет какой-то этнически чистой Латвией для латышей, что все русскоязычные уедут или облатышатся. Но оказалось, что в стремлении к этому «Европа нас не поймет», что свобода тесно связана с такими терминами, как ответственность, что с нацменьшинствами нужно сосуществовать.

Травматическое восприятие истории, словно болячка на ноге, очень мешает идти вперед. Но в будущем есть вызовы, на которые и глаза поднимать не хочется — настолько пугающими они выглядят. Неизбежно придется решать дилемму с приезжими. Чем выше будет уровень жизни, тем больше найдется людей из других стран, которые захотят перебраться в Латвию. А если мы не желаем, чтобы к нам приезжали чужеземцы, то надо тянуться в хвосте всей Европы, делать свое народное хозяйство нединамичным и неконкурентноспособным. Тогда никто в Латвию рваться не будет. Оба варианта опасны для выживания народа. В особенности с учетом того, что тенденции в отражающих воспроизводство народа данных не радуют.

25 лет — это период, о котором можно пытаться говорить  в категориях долгосрочной перспективы. Да, Латвии еще далеко до среднего уровня жизни в ЕС. Да, не сформировался стабильный, не подверженный риску бедности средний класс, система здравоохранения и социальной защиты ненадежная, минимальная и средняя зарплата в три раза ниже, чем в Старой Европе. Однако если посмотреть на макроэкономические цифры, то картина вовсе не такая мрачная: все важнейшие показатели во главе с ВВП медленно, основательно и неуклонно росли, и кривая их роста — как прямая линия. Ее не смогли согнуть ни перегревы, ни депрессии. И это, наверное, хорошо. Раздражает только то, что нет терпения ждать, когда в будущем станет лучше, — хочется, чтобы хорошее будущее наступило уже завтра к завтраку.